Яркий утренний свет пробивался сквозь двойные оконные стекла, мягко ложась на боковые поверхности атаноров и большую часть рабочего алхимического стола, где одетый во все черное человек осторожно сливал жидкости из двух узкогорлых сосудов в один алебастровый высокий кувшин. Он был так поглощен этим занятием, что не обратил внимания на вошедшего в лабораторию Роджера, и тот рискнул сам обратиться к нему:

— Мой господин, я бы вас не тревожил, но обстоятельства вынуждают меня.

— Вынуждают? — переспросил Ракоци, поворачиваясь, и только тут заметил, что Роджер пришел не один.

У дверей стоял юноша с бледным лицом и большими аквамариновыми глазами. Его ноги были слепо расставлены, словно он собирался бежать или драться.

— Это Юрий, — сказал Роджер.

Ракоци усмехнулся.

— Я знаю. Он работает у нас с января. Вместо Клавдия — ливрейным лакеем или привратником, как их тут называют. Его обязанность принимать почту, разносить письма и встречать посетителей. — Он посмотрел в глаза юноше. — Я ничего не забыл?

Погода для мая стояла довольно теплая: суровая зима уступила место бурной весне. Воздух Москвы был густо напоен запахом молодой зелени. Трава пробивалась повсюду, она проступала даже на Красной Площади, окаймляя ее брусчатку. Сквозь проемы распахнутых форточек в лабораторию залетал щебет птиц, смешанный с отдаленными перезвонами колоколов монастыря Иоанна Крестителя.

Юрий молчал. Он выдерживал взгляд хозяина сколько мог, потом, потупясь, уставился в пол.

— Я застал его за чтением письма, пришедшего от отца Краббе, — произнес Роджер почти извиняющимся тоном. — Я не сразу понял, чем он там занят: мне и в голову не приходило, что парень умеет читать.

— Это весьма впечатляет, — откликнулся Ракоци. Он посмотрел на Юрия с нескрываемым любопытством. — Значит, ты сведущ в грамоте? А насколько? Умеешь ли разбирать различные языки?

— Господин ошибается, я не умею читать, — забубнил глухо привратник. — Письмо было уже распечатано, я только взглянул на него. Мне захотелось узнать, как оно выглядит, какие там знаки. — Он прокашлялся и добавил для верности: — Польские буквы такие странные, совсем не похожи на наши, но ни те, ни другие ничего мне не говорят.

— Ты не умеешь читать, но при этом сообразил, что письмо писали по-польски? — с любезной улыбкой справился Ракоци. — Что же заставило тебя так решить?

Чтобы уйти от его пытливого взгляда, Юрий оглядел атаноры, потом посмотрел на Роджера и со вздохом сказал:

— Я ничего не решал. Я обычный слуга. А слуг у нас грамоте не обучают.

— Значит, ты обладаешь неслыханными талантами, — ответил Ракоци, отставляя в сторону пустые сосуды. — Чтобы обычный слуга распознал польский язык, столкнувшись с ним в своей жизни впервые, такого себе и представить нельзя.

— Но я ничего не распознавал. Я просто подумал, что это польский язык, потому что письмо пришло от иноземных священников — так посыльный сказал, а они ведь поляки. Посыльный сказал, что письмо от них, — упорствовал Юрий. — Ваш человек считает, что я его прочитал, но он ошибается. Он не прав. Я лишь слуга, обычный слуга. Я не умею читать. Это правда.

— Правда, — задумчиво повторил Ракоци. — Но и наш Роджер не стал бы зря наговаривать на тебя. Вот ты утверждаешь, будто знал, что письмо пришло от поляков-иезуитов, но как ты понял, что слова в нем польские, а не латинские, это вопрос. Даже вам, православным, должно быть известно, что западные священники и в молитвах, и в обиходе предпочитают латынь. — Он встал со своего табурета и подошел к юноше, оценивая его пристальным взглядом темных, чуть прищуренных глаз. — Или Роджер ошибся, или ты не обычный привратник.

— Он ошибся.

Ракоци ничего не ответил.

— Мне любопытно, — медленно произнес он, прохаживаясь вдоль окон, — почему ты не в той одежде, что тебе выдали здесь?

Юноша, опустив голову, оглядел свою длинную косоворотку из плотного полотна.

— Это моя рубаха. Ее сшила мне мать. — Он потеребил пальцами узорчатый ворот, пытаясь мечтательно улыбнуться, но на лбу его и над верхней губой выступил пот. — Она подарила мне ее к Рождеству, когда я уезжал на работы.

— Весьма похвально, — с чувством отозвался Ракоци. — Прекрасно, когда сын так ценит материнский подарок.

— Она действительно мне ее подарила, — уныло пробормотал Юрий.

— А я и не сомневаюсь, — заметил Ракоци. — И вовсе не собираюсь это оспаривать. Хотя мне все-таки интересно, почему ты отправился в столицу зимой, когда все пути завалены снегом. — Он отошел от окон и вернулся к столу. — И, знаешь ли, меня еще озадачивает, откуда матери простых слуг берут полотно для таких великолепных рубашек. Это ткань дорогая, отборная. Впрочем, я, как инородец, возможно, чего-то не понимаю. — Его улыбка была добродушной, но Юрий совсем потерялся.

— Она живет в большом селе, близ Твери. Боярин наш — человек богатый и щедрый, — сказал он, облизнув нервно губы.

Ракоци спокойно выслушал объяснение и знаком велел Роджеру закрыть форточки, отчего лицо юноши стало бледным как мел. Он подумал, что хозяин решил накинуться на него и не хочет, чтобы на улице слышали крики. На деле же Ракоци просто мешал гомон птиц.

— Странно, однако, что твой боярин позволил тебе покинуть свои владения.

Юрий моргнул, зрачки его задрожали.

. — Это… это… — Он явно не знал, что сказать.

— Возможно, — доброжелательным тоном предположил Ракоци, — тебе попросту наскучила сельская жизнь. Ты пожаловался на это боярину, и тот отпустил тебя по своей доброте.

— Да! — Глаза Юрия заметались, а на щеках его проступили два ярких пятна. — Да. Все было именно так. Я попросил боярина разрешить мне уехать. И боярин сказал: «Поезжай».

Ракоци с самым сердечным вниманием его выслушал и покачал головой.

— Он и в самом деле весьма щедр, твой боярин, ибо далеко не каждый решился бы отпустить от себя столь рослого и разумного молодца. На селе ведь немало работы. — Он одарил привратника безмятежной улыбкой. — Но, может быть, у него были какие-то другие соображения на твой счет?

— Боярин дал мне письмо к своему двоюродному брату, — объявил Юрий, несколько оживившись. Он выпрямился и сцепил руки на поясе, очевидно, решив, что сумел провести чужака. — Сказал, что тот пристроит меня где-нибудь.

— Юрия к нам привел человек из дома Нагих, — пояснил из угла Роджер. — В их хозяйстве для него не было места.

— А у нас, значит, нашлось? — сухо произнес Ракоци, и Юрий вдруг осознал, что затянутый во все черное инородец не верит ни единому его слову. — Одно из двух: либо ты незаконный сын родовитого дворянина и боишься это раскрыть, либо просто не тот, за кого себя выдаешь. Сожалею, но я подозреваю второе… — Он жестом отмел возможные возражения. — А из этого следует, что ты соглядатай, шпион.

— Господин ошибается, — с жаром возразил Юрий. — Я вовсе не…

— Ты не первый выявленный у нас соглядатай, — сказал Ракоци скучно. — И, по всей вероятности, не последний. Иностранцы привлекают внимание, от этого не уйдешь.

— Нет. Нет. Я не шпион. — Юрий отчаянно замотал головой.

Ракоци вскинул руку.

— Довольно лжи, прекрати. У меня нет на нее аппетита. — Он слегка отклонился назад, разглядывая доносчика. — Ты доставляешь нам затруднения. Как же теперь с тобой поступить?

Юрий вновь побледнел.

— Господин…

— Я хотел бы заключить с тобой соглашение, Юрий. — Ракоци сел к столу и жестом велел Роджеру придвинуть к нему шкатулку с письменными принадлежностями и лист плотной писчей бумаги. — Оставим в покое дурную игру, все равно она мало тебе помогает. Как, говоришь, твое отчество?

— Я… — Юрий помотал головой и решился: — Петрович.

— Прекрасно, — кивнул Ракоци. — Итак, Юрий Петрович, ты знаешь, что ждет тебя за соглядатайство в чужом доме. В лучшем случае порка, в худшем — смертная казнь.

— Допытчики не послушают инородца, — возразил Юрий, храбрясь.