Часть III
Ференц Ракоци
Граф Сен-Жермен
Отчет наемного работника польского посольства в Москве Юрия князю Василию Шуйскому. Написан по-русски.
«Княже!
Вот любопытная вещь. Хотя поляки ценят меня по большей части за то, что я владею латынью и польским, они словно начисто забывают о том и разговаривают на них при мне без малейшей опаски. Этим глупцам представляется, что я обучен лишь чтению и письму, а не речи, а я притворяюсь, что оно так и есть, и очень успешно, ибо среди них нет никого, кто обладал бы проницательностью алхимика, с легкостью разоблачившего мое воровство.
С начала рождественского поста и вплоть до рождественской службы здесь ничего примечательного не произошло. Миссию в последние три недели навестили лишь два посетителя: упомянутый Ракоци и Николас Бауэр, доверенный человек английского посла, лорда Горсея. С ними беседовали при закрытых дверях, им вручали какие-то письма, но я сумел ознакомиться лишь с одним. Оно написано на латыни и адресовано лорду Горсею. В нем отцы Станислав Бродский и Эниоль Тимон напомнили лорду, что западные дороги очищаются от снега и льда быстрее, чем северные, в связи с чем тому много выгоднее отправлять депеши своей королеве через Польшу по суше, а не по водам Белого и прочих морей. Польская миссия любезно готова принимать почту в запечатанном виде и со своими курьерами отправлять. Пока не знаю, как лорд Горсей отнесся к этому предложению, но, как узнаю, незамедлительно о том сообщу.
Что до Ракоци, то тут много неясностей. По бумагам он все еще числится сотрудником миссии, хотя лишь отец Милан Краббе отваживается считать его таковым. Остальные поляки убеждены, что венгр променял доверие польского короля на дружбу с Борисом Федоровичем Годуновым. Впрочем, в открытую его никто не поносит, за исключением отца Погнера, который в запале даже велел не пускать Ракоци на порог. Оно так и было бы, но все расстроила последняя депеша польского короля. Стефан потребовал, чтобы миссия продолжала знакомить Ракоци со всеми приходящими из Польши бумагами, а также держала того в курсе всех своих дел. Отец Погнер не может проигнорировать монаршее распоряжение, но исполняет его с небрежением, то есть не делает практически ничего. Если бы Ракоци не посылал регулярно в миссию своего человека, вряд ли бы с ним попытались снестись, так что причастность венгра к работе посольства поддерживается лишь его прилежанием.
Как я уже вам докладывал, поляки порой посещают Кремль, добиваясь встречи с царем, но успеха в том не имеют. Их даже не пригласили на рождественские торжества. Помимо того, отец Краббе уже дважды виделся с венгром в его собственном доме, но что там происходило — не знаю. Он ничего не рассказывает об этих визитах, а я опасаюсь пускаться в расспросы.
Отец Погнер с отцом Ковновским также отлучались из миссии. Трижды, по крайней мере, и каждый раз — на полдня. Где они пропадали, мне тоже неведомо, ведь отец Ковновский дневников не ведет, а отец Погнер зашифровывает все свои записи, и ключа к ним я пока что не подобрал.
После снежной бури, разразившейся два дня назад, наши католики вообще никуда не выходят, исполняя приказ государя, повелевшего всем, кроме Ракоци, инородцам сидеть по домам до тех пор, пока улицы не будут расчищены и опять не появится возможность должным порядком за ними следить. Если Федор Иванович разрешит, в миссии будет праздноваться Крещение — со службой, которую они называют торжественной мессой, и последующим постом, запрещающим употреблять красное мясо. Этот праздник с ними разделят и немцы, но не англичане, оборвавшие с Римом все связи.
Клянусь спасением души моей матери, что все, о чем здесь написано, изложено точно. Обязуюсь в ближайшем времени разгадать код шифра, которым пользуется отец Погнер, и вызнать, где он бывает помимо царских палат.
Собственноручно, Юрий.
4 января 1585 года по польскому календарю».
ГЛАВА 1
Государь всея Руси пихнул пухлой ручкой корону, и та свалилась с его головы. Двор замер, но Федор ничуть не смутился.
— Братец Борис, — позвал он высоким, ребяческим голосом. — Я снова обронил эту шапку. От нее у меня зудит голова.
Борис, великолепный в своем золотом роскошном кафтане, встал на колени и протянул корону царю.
— Не послать за митрополитом, батюшка, чтобы тот вновь водрузил ее на тебя?
Именно так поступил бы Иван, и все о том знали.
— Нет, — сказал Федор, кладя корону себе на бедро. — Она тяжела, а мне жарко. — Он поморщился. — Встань с пола, Борис Федорович, сделай милость. Вы все вечно тут ползаете передо мной на коленях, а мне надоело на это смотреть.
Новая незадача, подумал Борис, поднимаясь.
— Что ты собираешься предложить мне? — живо поинтересовался Федор, и лунообразное лицо его засветилось от предвкушения. Одна нога царя нетерпеливо раскачивалась, ударяя каблуком по вычурной ножке трона. — Новое увеселение, да?
— Да, — с неприметным вздохом ответил Борис. — Да, тут собрались люди, желающие порадовать тебя, батюшка. Они инородцы. — Он вновь поклонился царю, но уже не падая ниц, и поспешил покинуть пределы тронного зала.
Среди полудюжины ожидающих был и Ракоци, и Борис обрадовался, завидев его. Подойдя, он заговорил с ним на греческом языке:
— Боюсь, новая драгоценность не очень-то развлечет государя.
— На этот раз при мне вовсе не камни, — откликнулся Ракоци, оглядываясь на пожилого долговязого немца. — Поскольку германец все носит царю миниатюрных лошадок, я также решился не отставать от него. — Он похлопал ладонью по блестящему боку небольшого ларца.
Борис явно приободрился.
— Прекрасно. Тогда вы войдете первым. — Он, спохватившись, поклонился митрополиту, ведавшему вопросами очередности на приемах. — Позвольте, ваше святейшество. Так будет лучше всего.
Митрополит огладил бороду и пробежался пальцами по расшитой жемчугом ризе.
— Что ж, если разум царя тем успокоится, то пожалуй, — сказал с достоинством он.
— Благодарю, — с чувством проговорил Борис и обратился к остальным ожидающим: — К сожалению, мы не можем вести прием по полному протоколу, но царь Федор все равно не держит в памяти имена.
— Не то что отец, — громко высказался татарин, тряхнув сонмом черных косичек.
Борис раздражено кивнул.
— Но он — государь, которому мы присягнули на верность и которого вам вменено уважать. — Он быстро перекрестился и повел Ракоци за собой, уже не оглядываясь на митрополита.
Сэр Джером Горсей, стоявший в дальнем углу помещения, наклонился к соседу.
— Заметьте, грядут неприятности.
— Для Ракоци? — удивился Лавелл.
— Нет, для Годунова. Этот несчастный царь-недоумок во всем опирается на него, а двор того не приемлет. Во всяком случае, нам и далее стоит держать нос по ветру, оставаясь в хвосте.
Вступая под своды просторного зала, Ракоци тихо спросил:
— Спокоен ли он?
— Нет, уже суетится, — не разжимая губ, сказал Годунов.
Федор задумчиво ковырял бирюзу Казанской короны.
— Борис Федорович, мне уже скучно, — пробурчал жалобно он. — Никто тут не хочет со мной говорить.
Ракоци, опускаясь на одно колено, промолвил:
— Счастливых дней тебе и приятных ночей, государь.
— Ты не склонил голову, — заметил царь Федор.
Борис, почуяв в его голосе отзвуки присущей Ивану Грозному непреклонности, выдвинулся вперед.
— Граф Ракоци послан к тебе королем Стефаном, батюшка, — пояснил ласково он, — а в Польше того приветствуют именно так. Ему не подобает выказывать тебе большие почести, чем Баторию.
— Пусть склонится, — повторил Федор с ослиным упрямством. — Я так желаю, и я своего добьюсь.
— Но батюшка…
— Если государю угодно, — прервал царедворца Ракоци и встал на другое колено, за что был вознагражден довольной ухмылкой. — Россия великое государство, а я в нем всего лишь маленький чужеземец. Я буду рад обучиться новому обхождению, ведь наставляет меня сам монарх.
