Ричард постучал в первую же дверь. Ему открыл Дарко. Эта сцена напоминала очную ставку с трансильванским графом: глаза у Дарко были даже краснее, чем его рыжие волосы, краснее, чем томатный «маэстро» Ричарда. Дарко оглядел Ричарда с головы до ног и, словно уточняя имя посетителя, сказал:

— С рожей в пролете?

Через минуту они стояли в комнате размером примерно с теннисный корт. Комната была заставлена мебелью, которая могла быть позаимствована откуда угодно: из отдела по изучению социологических проблем провинции, из гостиницы для коммивояжеров или из казармы.

— Откуда вы, Дарко? Откуда родом? — спросил Ричард, поворачиваясь к собеседнику.

— Из страны, которую я по-прежнему называю Югославией.

Дарко стоял посреди кухонной зоны комнаты и смотрел на какую-то еду, распластанную на тарелке. Потом он поднял голову и улыбнулся. Верхняя губа с топорщившимися усами высоко открывала десну — тоже рыжеватого оттенка.

— Вы серб или хорват? Так, между прочим.

— Я не признаю таких различий.

— Ладно. В этническом отношении это одно и то же, верно? Только религиозные. — Ричарду показалось, что на камине он заметил какую-то культовую безделушку или иконку, подсвеченную изнутри, по форме напоминающую закрытый тюльпан. Что-то подсказало Ричарду, что это Дева Мария, точнее пародия на Деву Марию: ее груди выпирали, как груди грозной девы на носу корабля. — На самом деле какая разница, как именно человек осеняет себя крестным знамением? Во время Второй мировой войны хорватские солдаты сгоняли детей и заставляли их креститься. Чтобы посмотреть, как они это делают. Чтобы посмотреть, сохранить им жизнь или нет.

Это явно было новостью для Дарко: свежей информацией. Ричард постарался успокоить себя мыслью о том, что сегодня о незнакомом человеке можно узнать больше, чем он сам о себе знает. Недавно на крыльце собственного дома он ввязался в спор с мормоном, пытавшимся обратить его в свою веру (вскоре тот не выдержал острых замечаний Ричарда и ушел несолоно хлебавши). Так вот, этот мормон никогда не слышал о Морони — о пророке, который жил в Северной Америке в начале V века н. э., а в XIX веке явился в виде ангела и ходил со своими проповедями из дома в дом. Звучное имя — Морони. По-английски это значит «слабоумный, идиот», если убрать букву i в конце.

— Я верю, что каждый человек заслуживает человеческого обращения, — сказал Дарко.

— Разделяю ваше мнение. Белладонна, надо полагать, тоже человеческое существо. В смысле, она реально существует. Где она?

— Одевается. Или раздевается. Какая разница. Что же мне делать с этой холестериновой бомбой?

Он указал на тарелку и ее содержимое. Тарелка была расцвечена, как палитра художника: какого-нибудь современного примитивиста, работающего пастелью.

— Засуну-ка я это в МВ, — решил наконец Дарко.

MB означало микроволновку. Аббревиатура — это хорошо. Особенно если учесть, что микроволновка — это устройство, предназначенное для того, чтобы обманывать время. Так или иначе, Дарко разогрел свое блюдо и уже ел его руками — то ли пиццу с манго, то ли пирог с начинкой из фаната… Ричард вспомнил, как на одной видеокассете, которую он однажды брал напрокат, его восхитило то, как герой-автогонщик общался со своим ППА — полноприводным автомобилем. Кто-нибудь, пожалуй, припомнит и резвых специалистов по космологии, толкующих о «ЧВТИП-Вселенной», то есть о Вселенной типа «что видишь, то и получаешь». Справедливости ради нужно отметить, что это не аббревиатура, а акроним. Они ведь не говорят по буквам ЧэВэТэИПэ. Они просто говорят «чвтип». Негодяи. И это им мы доверяем столь важное дело: узнать, откуда мы пришли. Во Вселенной ЧВТИП темное вещество составляет примерно 97 процентов от общей массы Вселенной. В этом темном веществе нет ничего экзотического — туда, возможно, входят планеты, более крупные, чем Юпитер, но недостаточно крупные, чтобы стать звездами. Что с этими ребятами? Откуда они берут такие названия? Например, Вселенная типа «бесплатный обед»; вселенная «сам себе режиссер»; Вселенная типа «с рожей в пролете». Мысленно возвращаясь на шестнадцать миллиардов лет назад, они находят там броские словечки, которые устарели еще полгода назад.

— Так Белладонна присоединится к нам? Да, кстати, можно узнать поподробнее, — произнес Ричард, убедившись, что голос его звучит вполне беззаботно, — что у нее с Гвином Барри?

Дарко поднял вверх палец, показывая, что ему нужно управиться с куском, требующим особого внимания, а также активной работы языка и всех коренных зубов. — Кто? — переспросил он наконец.

— Белладонна.

— Вы хотите сказать, Дива. Теперь ее зовут Дива. Понятия не имею, что у нее на уме.

— Ну да.

— А у нас всегда так: куда ни глянь — кругом Дивагейт.

Это вроде Уотергейта.

— Да, случается, — согласился Ричард. — На каждом шагу.

— В койке она просто класс.

Ричард по-прежнему стоял: ему не предложили сесть.

— О да, — произнес Дарко. — Дива обожает побалдеть.

— А как давно ты ее знаешь? Где она сейчас, к примеру?

Дарко извинился и вышел из комнаты через дверь в дальнем конце кухонной зоны. Вернувшись, он бросил на Ричарда быстрый взгляд и спросил:

— Вы кто?

— Ричард. А вы кто?

— Я — Ранко.

— Вы хотите сказать — Дарко.

— Дарко — мой брат-близнец. Он — хорват, а я — серб. На вид мы одинаковые, но между нами нет ничего общего.

— Ну, вы оба едите пиццу. У вас кусочек застрял в усах.

Парень с безразличным видом продолжал чистить языком зубы.

— Она сейчас встанет, — сказал он. — А мне пора.

Пять или шесть беспокойных секунд Ричард оставался один в комнате, куда ему вообще не следовало приходить, потом одна дверь открылась, а другая — закрылась. Если провести помикронный мониторинг этого временного промежутка, то можно было бы в нем обнаружить: страх быть изувеченным, подцепить какую-нибудь болезнь, умереть насильственной смертью, боязнь темноты (впрочем, темноты Ричард уже боялся не очень сильно), страх нищеты, бедных комнат, страх перед Джиной и ее расширенными зрачками; и среди всех этих страхов было еще чувство облегчения, ясности и уверенности, которое испытывает мужчина, предвкушая соблазн, когда знает, что перед выходом из дома он успел вымыть свой член. Ричард искоса взглянул на Диву, входившую в комнату, и подумал: это безнадежно. Он в безопасности. Я в безопасности. Нет, это не смертоносная белладонна. Это всего лишь ядовитый плющ. Мы все в безопасности.

— Привет.

— Привет.

— Ричард.

— Дива.

Она покружилась на месте, чтобы он мог ее оценить, потом посмотрела на Ричарда и сказала:

— Белладонна — это я.

Ричард оглядел ее с ног до головы с беспристрастностью переписчика, проводящего перепись населения на местах. Несомненно, она рассмеялась бы ему в лицо, скажи он такое (возможно, она была девушкой по вызову или стриптизершей: надо было просмотреть субботние газеты, подумал Ричард, пытаясь придать себе уверенности), и тем не менее Белладонна была панком. Иначе говоря, она потрудилась над собой, чтобы сознательно нивелировать то, что ей дала природа. Глаза у нее были накрашены так, что напоминали маску ночного вора с прорезями для глаз; губы были неаккуратно намазаны кроваво-красной помадой, черные волосы стояли торчком во все стороны, как обрубленные ветви деревьев за окном. Панки — это телесные демократы. Своим внешним видом они хотят сказать: давайте все будем уродами. Для Ричарда в этой идее многое, безусловно, было привлекательным: он был не прочь быть бедным, если бы не было богатых, он не возражал бы против того, чтобы выглядеть неряхой, если бы совсем не было чистюль, он был не против того, чтобы быть старым и дряхлым, если бы не было молодых. И уж точно он был согласен быть чокнутым, независимо от того, сколько вокруг нормальных людей. По правде говоря, это доставляло ему истинное наслаждение. Он считал, это лучшее, что с ним произошло за долгие годы. Белладонна была совсем молоденькой, очень маленькой и очень темнокожей. Она носила белье поверх одежды с эпатирующей извращенностью: розовые трусики поверх черных велосипедных бриджей в обтяжку, тугой белый лифчик сиял на черной тенниске. Говорок у нее был лондонский. Но кто она в этническом плане, Ричард не смог определить. Он решил, что, возможно, она приехала с какого-нибудь острова.