Кто знает? Баца могли назвать Бацем, потому что он был очень большой, и если он падал, то всегда со страшным грохотом. Баца могли назвать Бацем из-за предсказуемости его финансов: через две недели после получения зарплаты Баца неизменно ждал финансовый крах. Хотя, скорее всего, Баца называли так из-за его давнишней (и давно оставшейся в прошлом) привычки вламываться в чужие дома и спать там: на кушетках, на полу, в ванной… Посторонний человек с полным правом мог бы предположить, что Баца прозвали Бацем из-за того, что постоянно случалось с ним и машинами, на которых он ездил в автошколе. Стоит мне закрыть глаза, и я вижу, как Бац, скорбно сложив руки на груди, взирает на необъятную свалку разбитых им машин. Ну, а если еще чуть-чуть подумать, то можно предположить, что Баца прозвали Бацем из-за того, что случалось с его учениками и их машинами во время экзамена по вождению. А машины в их автошколе были все сплошь немецкие, блестевшие лаком и оснащенные бортовыми компьютерами, потому что школа была модная и все женщины просили, чтобы инструктором им дали Баца — хотя они называли его другим именем.

Среди его учениц была и леди Деметра Барри.

Вот они: Стив Кузенс в темном офисе автошколы с книгой на коленях (Стив всегда носил с собой какую-нибудь книгу: сегодня это была книга Конрада Лоренца «Об агрессии»), смотрит в окно. Окно офиса выходило во двор, служивший в качестве автостоянки. Бац стоял во дворе в окружении сверкающих автомобилей и разговаривал со своим учеником, время от времени поглядывая на окно офиса. Стив и Бац смотрели друг на друга, но так и не поняли, встретились их взгляды или нет. Стив отложил книгу. Бац попрощался с учеником — богатым подростком крепкого телосложения с короткой стрижкой как у космического рейнджера и черепом как у инопланетян из комиксов.

— Бац, дружище, — сказал Стив Кузенс.

— Скуззи, — ответил Бац.

Бац отправился за кофе. Как и многие другие ребята из его округи, Бац когда-то работал на Скуззи продавцом кокаина. Этот факт и определял правила протокола. Чернокожий Бац стоял, склонившись над кофеваркой. Он был большой. Не толстый, а просто крупный, и ни в коем случае не безнадежно огромный, как некоторые чернокожие великаны, чьим быстрым ростом их матери постепенно гордятся все меньше и меньше.

— Забыл, какой ты пьешь, — уточнил Бац.

— Черный, два куска сахара, — ответил Стив.

Они устроились на низком диванчике. Бац был одет в черный тренировочный костюм, какие носят водители грузовиков (Скуззи подобной экипировки не признавал), но блеск черной ткани мерк перед густой чернотой его лица. Как и Тринадцатый, Бац говорил на лондонском наречии, но память об Африке была в нем сильна: об этом свидетельствовали огромный плоский нос, напоминавший спинку распластавшейся на лице черной лягушки, и растафарские дреды, торчавшие во все стороны. Конечно, это были не настоящие растафарские дреды. Растафарианам их вера не позволяет мыть волосы, так что в конце концов их косички становятся похожими на пепел, наросший на конце огромной сигареты. Еще у Баца были замечательно большие и яркие глаза — даже кровь, которой они наливались, была яркой. Ему очень нравились белые женщины, двери его спальни не успевали закрываться, впуская и выпуская посетительниц. Глядя на Баца, Стив подумал: просто невозможно, чтобы Бац состоял в родстве с таким троглодитом, как Звено. Больше того, Стив понимал, что на диаграмме, иллюстрирующей ход эволюции человека от Звена к Бацу, сам он (Скуззи, с его генами гениальности) будет не справа от Баца, а где-то посредине между Звеном и Бацем.

— Сиськи? — переспросил Бац. — Тут без веревки и ледоруба не обойтись. И лучше надеть альпинистские ботинки.

— Она их еле таскает, — иронично сказал Стив.

— Они типа как эти — чертовы овощи, которые накачивают всякой дрянью… Кабачки там всякие. Короче, которые чем-то напичкали.

Стив повернул голову набок.

— Большие сиськи — это хорошо, — сказал он. — Но ты ведь не хочешь, чтобы от них в машине было не повернуться.

— Она их поддерживает. Говорю тебе — сидит откинувшись назад, а они у нее так и торчат… буферами. — Бац негромко и восхищенно рассмеялся.

В другой компании Бац с удовольствием поболтал бы в таком духе с полчасика, прежде чем сменить тему, — ну, скажем, прежде чем перейти к тому, как леди Деметра Барри устроена ниже пояса. Но теперь он вдруг задумался: что он делает? Болтает про чьи-то сиськи со Скуззи. С ним об этом говорить не стоило, уж точно не с ним, не с этим долбаным психом. Определенно не стоило… Бац увидел, как недоразвитый подбородок Стива сморщился, рот стал жестким, точно клюв, и в его ярко горящем взгляде чувствовалось раздражение. Бац по привычке и без всякой обиды подумал, не заходит ли речь о межрасовых противоречиях — наши женщины и все такое. Ничего особенного он не уловил. Может быть, Скуззи еще только подбирался к сути дела. В любом случае, что бы ни произошло, в конце дня Тринадцатый точно получит хорошую затрещину. Бац подождал. Конечно, положение у него было трудное. Потому что никто — абсолютно никто — не знал о необычном мнении Скуззи о сиськах.

Наконец Стив сказал Бацу, чего он от него хочет: оформлено это было как ряд предложений. Бац оглянулся. Инструкторы, ученики (прошел час, и офис начал мало-помалу заполняться), девушки-секретари — все они, глядя на этих двоих на диване, ни за что бы не подумали, что этот черный боится этого белого, что такой большой боится такого маленького. Бац действительно боялся Скуззи. Много раз ему приходилось видеть Скуззи в деле: в пабах, на автостоянках. Скуззи невозможно было остановить. Если уж он заводился, то его было не остановить. В подобных обстоятельствах большой человек традиционно остерегается маленького, потому что маленький всегда наносит удар первым. А сейчас Скуззи сидит рядом с ним.

— Она счастлива с мужем, — произнес Бац и удивился своему голосу. — Его еще по телевизору показывали.

— Слушай. Знаю я вас, инструкторов по вождению. Целыми днями пялитесь на раздвинутые ножки. Вы не забыли пристегнуть ремень, дорогая? Позвольте я помогу. А сейчас вам вообще раздолье. Такая свобода. — Дыхание Стива приблизилось, запах изо рта у него был невероятно искусственный, как у новенькой машины, взятой напрокат. — Или, скажем, какая-нибудь богатая бабенка случайно сядет на твою ласковую руку. И стоит ей хотя бы моргнуть, как ты ей: «Расистка!» А если промолчит — то все нормально. — Дыхание придвинулось вплотную. Дыхание было еще одним оружием Скуззи. — Они ведь любят поиграть в демократию. Или в антропологию. Или еще во что-нибудь. Пользуйся этим, дружище. Пока есть такая возможность. Это называется репарации. Компенсация за работорговлю.

Бац на минуту отвлекся. У него было свое представление о работорговле. В голове у него засел образ обволакивающей со всех сторон абсолютной темноты, озвученной унылыми человеческими стонами и скрипом корабельной обшивки. Бац снова повернулся к Скуззи. Тринадцатому несдобровать. Вообще-то Бац не пил, но иногда, когда наваливалось слишком много всего, он брал бутылку виски — плевать на все — и выпивал всю бутылку зараз. Не часто. Но все же иногда, чтобы снять стресс, он брал бутылку виски и посылал все на хрен. Бац проглотил слюну и сказал невпопад:

— Пожалуй, пару дней стоит воздержаться от острого. А то во рту какая-то кислятина.

— Бац, дружище, тебе ничего не придется делать. Мне нужна только информация. И послушай моего совета: выброси на хрен эту туалетную воду. От тебя несет как от дешевого сутенера.

Да уж, подумал Бац. Приход Скуззи всегда означал дурные вести, совсем хреновые вести, информацию, наводящую на вас страх, как специальные выпуски теленовостей про катастрофы, которые крутят часами.

— Это все.

Леди Деметра Барри отличалась пунктуальностью: пробило ровно полдень. Появившись в потоке солнечного света, она вошла через стеклянную дверь. Первым, что бросалось в глаза при взгляде на верхнюю часть ее тела, было то, что ее серая шелковая блузка сидела как-то небрежно и косо, застежка съехала набок, да и пряжка пояса, возможно, была не совсем на месте.