— Но сегодня я задам ему жару.

— Он ни разу меня не обыгрывал, — сказал Ричард.

— Спорт, — откликнулся Гвин, — дает человеку возможность разрядиться. Таких сфер уже не много осталось. Спорт. Секс. Искусство.

— Ты забываешь о несчастьях окружающих, — сказал Ричард. — О томном созерцании несчастий окружающих. Не забывай об этом.

На этот раз они ехали не в «Колдуна», а в «Ирлич».

— Я плачу за все это, — сказал Гвин. — Мне придется заплатить и за тебя как за гостя. Ну а ты можешь, по крайней мере, купить мячи.

Фил внимательно наблюдал за ними, пока они выходили со стоянки, потом он бросил еще несколько внимательных взглядов вокруг, а потом уселся и развернул газету. Что эти телохранители действительно умеют, подумал Ричард, так это пялиться. Он купил мячи: мячи были шведские и стоили безумных денег. Когда они спускались по прохладному зеленому переходу к своему корту, Гвин остановился и сказал:

— Смотри. Я уже тут.

На стене висела фотография Гвина в белых брюках, украшенная его полуграмотной подписью. Рядом помещались фотографии какого-то модельера, какого-то игрока в гольф, какого-то боксера и великого Буттругены.

— И давно ты сюда записался? Сколько это стоит?

— Несколько тысяч. Недавно. Вот где я играю в теннис по-настоящему.

После первого перехода Ричард сказал:

— Куда подевался четвертый мяч?

Они поискали мяч, но так и не нашли. Они играли в закрытом корте, так что, разумеется, мячу было абсолютно некуда деться. Но зато было много мест, куда мяч можно спрятать. Все теннисные мячи мечтают потеряться. В этом вся их жизнь; они страстно мечтают потеряться… После второго перехода Ричард спросил:

— Куда пропал третий мяч?

Они поискали его, но так и не нашли. Гвин, на дне кожаной спортивной сумки которого теперь уютно покоились два мяча, спросил, не хочет ли Ричард сходить и купить еще. Но Ричард пожал плечами и продолжил играть.

Он не мог понять, что происходит. Неужели можно так сильно ненавидеть? Ричард всегда ненавидел Гвина на корте, даже когда легко выигрывал; даже когда гонял его из угла в угол, как подопытную крысу (а затем заставлял оступиться и плюхнуться задницей на покрытие); и даже когда после длительного обмена свечами и укороченными ударами, видя, что Гвин стоит у сетки, изумленно разинув рот, Ричард, широко размахнувшись, посылал открытой ракеткой мяч прямо в рот сопернику. Ненависть была частью его игры, но что-то в ней разладилось — что-то разладилось в его ненависти, что-то рассредоточило ее и сделало совершенно бесполезной. И на то были причины.

Обычно довольно скучный на корте, Гвин вдруг превратился в человека-оркестр с аффектированной жестикуляцией и ужимками — необъяснимо отталкивающими. Всякий раз, когда Гвин выигрывал очко, он сжимал кулак и шипел: «Да» или, что еще неприятнее, шумно выдыхал: «Есть». Это «есть» было куда хуже, чем «да». Когда они менялись сторонами, Гвин начал делать упражнения на глубокое дыхание — Ричарду казалось, что Гвин издает звуки, которые, должно быть, издавал пещерный человек, когда боролся с переохлаждением. Если после подачи Гвина мяч задевал сетку и шлепался на землю или беспрепятственно выкатывался за линию, он снова становился в стойку подающего, чтобы продолжить игру, а затем, поколебавшись, замирал на какое-то время с недовольным видом и лишь потом лениво плелся на поиски мяча. Ричард при этом произносил что-нибудь вроде: «Ну, что такое? Принцесса на горошине?» И Гвин никогда не знал счета. Он все время спрашивал, какой счет, как обычно делают новички. «Какой счет?» — спрашивал он. Или: «На чем мы остановились?» Или: «По сколько сейчас?» Или просто: «Счет?»

И вот наконец, сдерживая данное слово, Гвин делал нечто, что раньше ему никогда не удавалось. Он выигрывал.

Через полчаса Гвин выиграл сет-пойнт. Затем, неуклюже подбежав вперед, он сумел дотянуться до мяча, до простейшей подачи Ричардом. Мяч задел ленточку и перевалился через нее.

— Как твой большой палец? — спросил Ричард, когда они сели. — В порядке?

— Укороченный удар с лету. Я намеренно целился в ленточку.

— Насчет большого пальца не беспокойся. Заживет через пару недель. Боже, как мы могли потерять два мяча?

Гвин не ответил. Он накинул полотенце на голову — так делают на Открытом чемпионате Австралии, когда температура на корте достигает 60 градусов по Цельсию. Ричард по обыкновению закурил. Гвин выглянул из своего «вигвама» и заметил, что в «Ирличе» не курят. Потом добавил:

— Да, игрок ты грошовый.

— Не понял.

— В смысле никакой игрок, — пояснил Гвин. — Кстати, ты никогда не задумывался, откуда у тебя взялся тот синяк, тогда, в Байленде? Или для тебя фингал — дело привычное?

— Задумывался. Но, учитывая мое состояние… И учитывая место действия: игровая площадка для искателей приключений в поисках фингалов. Когда ползаешь в темноте на карачках…

— В три часа ночи ты пытался забраться в постель к Деми. Это был хук справа. Так, кажется, она сказала.

— Не очень приятные новости.

— Она на тебя зла не держит. Думаю, все обошлось.

Когда половина второго сета была уже позади, зазвонил висевший на стене телефон. Гвин снял трубку: звонил Гэвин, как они с Гвином и договаривались, чтобы подтвердить дату проведения турнира знаменитостей. На благотворительные нужды. И на нужды Себби.

— Администратор звонил, — сказал Гвин Ричарду. — Сказал, чтобы ты прекратил вопить и ругаться, а не то тебя выволокут за ухо. И, должен сказать, он прав.

Через десять минут Гвин спросил:

— Счет?

— Сорок — ноль, — ответил Ричард, подходя к сетке, чтобы не кричать. — В твою пользу. Сорок — ноль и пять — один. Первый сет: шесть — два. В твою пользу. Это означает тройной матч-бол. В твою пользу. Это значит, что если ты выиграешь это очко, или следующее, или очко за следующим, то выиграешь этот сет и матч. Чего тебе прежде никогда не удавалось сделать. Ясно? Вот такой счет.

— Да ладно. Я только спросил, — сказал Гвин и выиграл очко.

Ричард принял это как подобает мужчине.

— Отлично сыграно, — произнес он, когда они пожимали друг другу руки у края сетки. — Но ты все равно никуда не годишься, и если я в следующий раз не разделаю тебя всухую, то брошу играть. Интересно, сколько ты заплатил, чтобы тебя научили всем этим штучкам-дрючкам?

— Не задавай вопросов, — сказал Гвин, — и мне не придется тебе лгать.

Второй сет, так же как и первый, завершился «мертвым» ударом в сетку. Желтый мяч угодил прямо в белую ленточку. Ричард даже позабыл, кто направил его туда. Это не имело значения. Мяч, подпрыгивая, завертелся на тросе сетки и даже прокатился по нему несколько сантиметров, прежде чем упасть. Когда в теннисе случаются такие удары, вам хочется, чтобы мяч перевалился на другую сторону. Только не на вашу. Вам всегда хочется, чтобы мяч передумал. Но мяч упал на сторону Ричарда и умер. Мячи никогда его не любили. Хочешь не хочешь, а мир ворсистых мячей со швами никогда его не любил.

Они вернулись на Холланд-парк-авеню. От теннисной экипировки Ричарда исходил слабый запах стирального порошка и домашней стирки в противоположность сильному запаху одеколона Гвина и туалетной воды Фила. Деми не было дома.

— Она уехала в Байленд, — сказал Гвин. — Папаша при смерти.

После краткого ритуального обмена любезностями со своим подопечным Фил исчез. Ричарду показали, как пройти в расположенную в подвале уборную — где-то там находился душ, а также несколько пузатых бойлеров и больших камер для сушки одежды. Приняв душ, еще с влажными волосами, Ричард осмотрел плотницкий уголок под лестницей. Похоже, ничего находящегося в процессе создания здесь не было, но все же Ричард заметил старинную подставку для книг, с поверхности которой при помощи наждачной бумаги был снят почти весь лак: очевидно, Гвин собирался выдать пюпитр за творение своих рук. Ричард поднялся наверх.

— Кий не забыл? Тогда пошли.

— А Фил нам не понадобится?