На этот раз Мишель действительно встревожился и нервно сглотнул.

— Это правда?

Жюмель не слушала, пристально разглядывая его губы. Потом ее умные глаза скользнули по порванному плащу, вылезшей наружу рубашке и испачканным в грязи брюкам.

— Какая я дура! — прошептала она. — Я же ничего не заметила… Вот эгоистка! У тебя кровь на губах, на бороде, и вся одежда в крови.

Бережно взяв за щеки, она притянула его к себе.

— Что случилось, милый? Расскажи…

Мишель уклонился.

— О, ничего серьезного. Шевиньи расскажет… А где Шевиньи?

Юноша уже бросился к дверям: он увидел Бланш с каким-то блюдом в руках и поспешил ей на помощь, преувеличенно галантным движением забрав ношу у нее из рук.

Жюмель критически покосилась на обоих.

— Бланш очень милая девушка и достойна мужчины с более солидным хозяйством под брюками и, конечно, не такого чокнутого.

Она снова посмотрела на мужа.

— Мишель, ты знаешь, что капитан д'Изнар серьезный человек, к тому же он твой верный друг. Я доверяю его предупреждению, потому и заказала повозку. Думаю, лучше будет уехать отсюда, пока не восстановятся покой и порядок.

— Да, но куда нам ехать?

— Мой первый муж, да благословит Господь этот человеческий огрызок, имел дом в Авиньоне на улице Сервеллери, в приходе Сент-Агриколь. Надо ехать туда.

— Если ордер на арест существует и его подписал король, он так же действителен в Авиньоне, как и здесь.

— Да, но в той каше, что царит повсюду, кто будет нас разыскивать? А в Салоне любой знает твой адрес. Милый, предоставь действовать мне. Надо бежать, пока у нас еще есть время.

Мишель колебался, но тут увидел картину, которая заставила его решиться. Из дома выходила Кристина, подталкивая перед собой весь его выводок: Магдалена, Сезар, Шарль и Андре шли сами, а маленькая Анна сидела у нее на руках.

Его ужаснула мысль, что что-нибудь может случиться с детьми. Он побежал в дом собирать вещи. Спустя полчаса тяжело нагруженная повозка медленно отъехала от дома. Ее тащила смирная, как ослик, лошадь. Мишель правил, Жюмель, Кристина и дети устроились наверху, среди вещей, покрытых вощеной тканью. Джулия, Симеони, Бланш и Шевиньи шли сзади пешком, разбившись на пары.

Мишель сделал Джулии знак подойти. Она ускорила шаг и поравнялась с козлами экипажа. Лошадь тащилась так медленно, что ей не составило никакого труда обогнать бедное спотыкающееся животное.

Мишель свесился к ней с козел.

— Джулия, я хочу коснуться темы, которая, я знаю, вам неприятна. Когда-то вы рассказали мне, что убить Кюрнье Симеони и вас подстрекал иезуит падре Михаэлис. А дальше вы говорить отказались. Не знаком ли я с этим человеком…

— Да… Вы видели его при дворе королевы.

— Может быть, но я не припоминаю. Меня удивляет, что вы защищаете его всякий раз, как кто-нибудь назовет его имя. И меня пугает то влияние, которым начинает обладать этот человек. Похоже, что это он, непонятно, с какой выгодой для себя, провоцирует мятежи в Салоне, а потом гасит их, когда ему понадобится. Создается впечатление, что он управляет жизнью городка по какому-то одному ему известному плану. Ведь он и вас обоих использовал как инструменты.

Джулия тряхнула белокурыми волосами, забранными в сеточку.

— Здесь есть детали, которых вы не знаете и которые я не могу объяснить. Единственное, что я могу вам сказать, — это то, что падре Михаэлис спас мне жизнь, прятал меня, рискуя сам. Он человек истинной веры, настоящий идеалист, совершенно не похожий на тех прелатов, с которыми я была знакома. И я всегда сделаю все, о чем бы он меня ни попросил.

— Скажите по правде: а он в вас не влюблен?

Джулия вздрогнула и опустила голову.

— Думаю, да, по-своему. Но он всегда относился ко мне почтительно, и я уверена, что так будет и дальше. А почему вы спрашиваете?

Прежде чем ответить, Мишель понизил голос, насколько позволяло цоканье лошадиных копыт.

— Потому что, относясь с почтением к вам, он ожесточился против вашего Габриэле, к которому, конечно же, ревнует. Он его шантажировал, пристрастил к вину и мотовству. Теперешний Габриэле — лишь тень того человека, каким он был. Понимаю, что вам больно это слышать, но это так.

Джулия выглядела очень смущенной. Она подняла голову и посмотрела на Мишеля своими ясными глазами, чуть подернутыми грустью.

— Я тоже подозревала, что падре Михаэлис ревнует к Габриэле, сам того не понимая, и способен причинить ему зло из-за любви ко мне. Но даже если это и так, вина в том моя. Это я не смогла стать настолько близкой Габриэле, чтобы наставить его на путь истинный. Зато пытаюсь сделать это теперь.

Джулия помолчала, потом сказала:

— Падре Михаэлис тоже виноват, но по отношению ко мне он был бесконечно добр. И я поклялась себе всегда его слушаться, что бы ни случилось. Скажу только вот что: мы с матерью подвергались самым позорным унижениям из-за того, что Павел Третий отлучил нас от церкви. Падре Михаэлис ходатайствовал перед кардиналом Фарнезе, чтобы с меня отлучение сняли. Для меня это означало конец непрерывного кошмара и стало знаком того, что жизнь моя не будет походить на ту, что вела моя несчастная мать.

Мишель кивнул.

— Да, вы рассказывали о конце вашего наказания. Падре Михаэлис и вправду совершил в отношении вас благородный поступок.

— Он сделал еще больше! Он вернул мне надежду! Теперь я знаю, что мои злоключения кончены. Придет момент, и я смогу обвенчаться с Габриэле и помочь ему снова стать таким, каким он был.

Джулия говорила со страстью. Потом достала из-за корсажа маленький, аккуратно свернутый пергамент.

— Я все время ношу возле сердца отпущение грехов, данное Папой, и смотрю на него всякий раз, когда мне плохо. И чувствую, что у меня есть будущее.

Мишель нахмурился.

— Так вы умеете читать?

— О нет. Только несколько слов. Мама никогда не хотела, чтобы я научилась. Мне больно это говорить, но она всегда испытывала ко мне что-то вроде зависти и не хотела, чтобы я знала столько же, сколько она.

— А можно мне взглянуть на этот документ?

Джулия поколебалась, потом протянула ему свиток.

— Конечно.

Мишель зажал вожжи между колен и развернул пергамент. Почерк изобиловал завитушками и всяческими условными знаками, которыми обычно пользовались аристократы, чтобы послание было понятно только посвященным. Чтобы разобрать витиеватую вязь, ему потребовалось усилие. Наконец до него дошел смысл написанного:

У Мишеля слезы навернулись на глаза. Джулия протянула руку, чтобы забрать свое сокровище. Превозмогая ком в горле, он сказал:

— Прошу вас, позвольте мне держать этот пергамент при себе. Дорога до Авиньона долгая, и нас могут подстерегать разные опасности. В моей сумке ваш документ меньше рискует потеряться.

Джулия опешила, но потом улыбнулась.

— Я доверяю падре Михаэлису, но и вам тоже. Пусть хранится у вас.

Мишель снова взял в руки вожжи и ничего больше не сказал. Теперь он знал имя того, кто натворил столько бед, и дал себе слово поквитаться с ним за все те страдания, что он причинил, и за те, что готовился причинить. Не без корысти.