— Угу. — кивнул солдат.
И вот два солдата подняли бочку с Творимиром, и, пригнувшись под неожиданной тяжестью, вынесли ее в коридор. Здесь, с трудом подняли ее на полку у входа, и занавесили.
Творимир больше не мог выдержать без воздуха, и он приподнялся — глубоко вздохнул — по счастью солдаты уже отошли.
Он хотел выбраться из бочки, но на полке было не разместиться, к тому же — тогда с него потекло бы вы вино. И он остался в бочке. Он только приподнялся над ее краем, немного отодвинул занавеску, и глазом приник к щели.
Да — это она. ТА САМАЯ девушка.
Была видна значительная часть горницы. По меньшей мере дюжина солдат пребывала там. На хорошо уставленный стол, уже подавали вино, и уже пили — славили хозяйку. Видно — солдаты привыкли к галдежу, к брани, но сейчас сдерживались — разговаривали вполголоса. Анна явно главенствовала над ними.
Вот сказала с мягкой, материнской укоризной:
— И не стыдно Вам?
— Что угодно? — почтительно склонил голову начальник.
— А как же один старый человек, который вам в отцы годиться? Вы тут кушаете, пьете, веселитесь. А ему — голодному сидеть? Я про Лорена говорю.
— Ах, про колдуна! Ну, отнесем его поесть. Хотя какой смысл его кормить, когда его самого скоро на вертел насадят…
— Неужели вам нравятся все эти зверства?.. Не верю. Не могут нравятся… Вы же люди
— Не нравятся. Но мы честно исполняем свою работу. Тем более, на вертел насаживать не мы будем…
— Довольно. Не говорите, не оправдывайтесь. Сейчас я сама отнесу ему поесть…
Анна собрала на поднос самых лучших кушаний, нацедила графин вина, и, поставив свечу, пошла к погребу. С ней отправился и один солдат. Он открыл погреб, проводил Анну, затем, когда она вышла — защелкнул замок.
— Как он там? — спросил начальник.
— Книгу читает. — ответила девушка.
— Хмм… У нас ведь предписание — все книги изъять. Только по твоему уговору одну оставили… Но что если в этой книге какое колдовство? Если прочтет заклятье, и всех нас, скажем, пламень сожрет.
— Не сожрет, а поглотит. — поправила Анна. — Учитесь говорить вежливо. Правильная речь показывает человека высокой внутренней культуры. Речь же перемешенная с неконтролируемыми ругательствами, выявляет человека внутренне распущенного, бесхарактерного. С таким человеком мне было бы неинтересно обращаться… У Лорена таких книг нет, и вы это знаете. А сейчас он читает стихи.
— Ишь. Ну, ладно — будем повежливее… Хммм… Ну, стало быть, продолжим наш праздник… Хорошо тут у тебя, хозяйка… Ну, стало быть, за тебя…
Все подняли чарки и разом их осушили.
Анна подносила новые, но солдаты хотели услужить девушке, и попросили ее сидеть, не волноваться — дальше разливали сами.
Видно, в иное время солдаты орали бы всякие мерзости, но сейчас все разговоры направляла девушка, и больше говорила сама. О разлитой в природе благодати, о том, как счастливо бы жили все люди, если бы оставили злобу и жили в мире и братской любви. Ее внимательно и почтительно слушали, кивали.
Так продолжалось час или два. Солдаты были уже в изрядном подпитии, и один из них, покачивая головой, вздохнул:
— А не попеть ли нам?
— Хорошо. — сказала Анна. — Но только петь будем не громко. Помните, что в иных домах уже спят, и там есть дети малые. Не станем их тревожить…
— Ну что ж… — начальник почесал аккуратную рыжею бородку. — Быть может, ты, хозяйка, сама нам чего-нибудь исполнишь.
— Отчего же нет…
Печальный и красивый голос заставил Творимира податься вперед, и если бы, эта часть прихожей не была в тени — солдаты увидели бы его высунувшееся из-за занавеси лицо.
Вот, что пела девушка:
— Годы-годы золотые,
Птиц весенняя молва,
Зимы снежные, пустые,
Свет звезды — тоска.
Долгий шепот небу —
А в ответ — дождем,
Вздохнет над полем верба:
До рассвета доживем.
В горах — как эхо грозы,
А в сердце — голос част.
В полях — песчинки-росы,
Веков на сердце пласт.
Она пела это так, что у некоторых выступили слезы. Они, привыкшие к зверствам, в иное время устыдились бы этих слез — сейчас поддались ее чистому, печальному обаянию.
А кому, как ни Творимиру было знать, о чем она поет?!..
Летели минуты. Девушка спела еще несколько печальных песен. Воины качали головами, и все подливали себе. Уже очень много выпили, и клонились к столу.
Начальник качнул тяжелой головой, и прохрипел:
— Спать пора…
— Вы тут посидите, подождите, а я вам постелю. — отозвалась Анна.
— Угу…
Солдаты склонились над столом, о чем-то бормотали, и не видели, но видел Творимир. Девушка подошла к одной из бочек, и быстро плеснула в них какой-то порошок. Затем наполнила из этой бочки кружки, расставила их на поднос, и подала к столу. Сказала:
— Вот — напоследок, выпейте за мое здоровье.
— За ваше здоровье! — забыв о приличествующей тиши, взревели воины.
Осушили кружки…
— Спать… спать… — захрипел начальник. — Как же хочется спать… Прямо здесь засыпаю…
И он рухнул головой в тарелку — поддал своего храпа к храпу иных. Кое-кто из воинов скатился на пол, кое-кто растянулся вдоль лавки.
Анна, для проверки потрясла одного из них за плечо — воин продолжал ровно, сильно храпеть. Тогда девушка подбежала к тому, у кого был ключ, и ловко этот ключ отцепила, бросилась к двери погреба — распахнула ее.
И вот из погреба шагнул старик седой, с горбатый, но с очень живым, добрым лицом, с проницательными глазами мудреца.
— Еще раз здравствуйте, дедушка Лорен! — вздохнула Анна. — Вот я вас освободила, и теперь вам бежать надо. Селитесь в лесу, а я вам еду носить стану…
— Подожди, подожди. — остановил ее старик. — Ты что же их — снотворным?
— Ага.
— Ну, ты вот подумай. Я убегаю, они утром просыпаются — тебя хватают. Ты же хозяйка.
— Так в том то и дело — это такое снотворное, что завтра они ничего не вспомнят. Я скажу — сама утомилась, спать пошла; а вы и без меня ушли — заклятье прочли, сквозь стены прошли. А ключ я на место повешу. И что они докажут?
— Докажут, доченька. Им виновного нужно будет найти, они и найдут. Так что, лучше уж мне старому обратно под замок.
— Что вы такое говорите? Как можно?.. Ну, я вас до последней калитки провожу, а сама вернусь.
Творимир спрятался обратно за занавесь и все не решался выйти — он, пропитанный вином, боялся показаться нелепым, смешным.
И тут с улицы рванул стремительный перестук копыт — мгновенье и уже остановился у крыльца. Девушка бросилась к окну, чуть отогнула занавеску, выглянула, шепнула:
— Всадник какой-то. Судя по одежде — богатый очень. И с ним еще один — маленький. Уже сюда идут.
По крыльцу затопали стремительные шаги. Дверь резко распахнулась, и высокая, вся в темном фигура шагнула в избу. Еще из сеней грянул напряженный, сильный голос:
— А, спят, бездари! Плетьми засеку!..
Он шагнул дальше, встал вполоборота — и Творимир едва не вскрикнул. Это был Бриген Марк. А нем был черный камзол, а камзол усеивала роспись драгоценных камней, в основном — кровавых рубинов. Лицо у Бригена было сильно бледное (видно, мало на свежем воздухе бывал), щеки впалые, а под глазами — синие мешки бессонных ночей и нервов. Губы тонкие, белые, сжатые в волевую полосу. Он носил небольшую бородку, но и на щеках темнилась щетина. Глаза у него всегда были чуть выпучено, что выдавало натуру страстную, в волосах была проседь — что он пережил, бог знает…
Девушка куда-то юркнула, и потому Бриген сначала ее не заметил. Но он быстро и сильно пнул непробудного солдата, и уставился на Лорена, просипел:
