Стены сильно вздрогнули, сначала разрослись до размеров небывалых, а потом сильнейшим рывком, в одно мгновенье сжались до размеров едва ли не первоначальных, так что все обожённые, пылающие, вопящие, мечущиеся чудища, были сбиты со всех тех многочисленных конечностей, на которых они передвигались — они полетели, столкнулись над Олиной головой, и так сильно было это столкновение, что они, оттолкнувшись друг от друга, словно мячики, отскочили обратно к стенам, и, словно тараны пробили их во многих местах.

В густых клубах дыма, можно было различить мечущиеся, воющие фигуры — они снова сшибались, приняв друг друга за врагов, сцеплялись в борьбе, или жалобы вопили; те, кто добирался до проёмов вываливался наружу.

Из всех чудищ, одна Яга не растерялась — во всяком случае не металась, но шагнула к печи, и, положив на неё свои уродливые ручищи, шипела какое-то заклятье — пыталась успокоить — но какой там! — после того, как чудища пробили стены, избу уже ничто не могло успокоить — она, судорожно дрожа, смогла вырвать лапы, и теперь то разрастаясь, то увеличиваясь, делала неверные шаги, вот-вот грозила рухнуть — внутри всё ходуном ходило; останки посуды перелетали то в одну, то в другую

Теперь Оля решила, что уже пора будить любимого, и шептала ему:

— Алёшенька, ты проснись, пожалуйста. Что же ты — не слышишь меня?..

А Алёша в это время уже находился в каменных лапах подземного властелина; и уже слышал о своей участи, знал, что скоро окажется на Стеклянном поле, и он, пылая, кричал, жаждал высвободиться, увидеть ещё раз Олю.

— …Жар… пёсик, родненький… как ты там?.. Мышкой стал… Ну ничего — не слишком ли повредили тебе?.. Если можешь, приди к нам, пожалуйста, постарайся путы перегрызть…

А Жар, который был теперь лишь маленькой, огненной окраски мышью уже оказался рядом с нею, и стал перетирать острыми зубками сдерживающую её верёвку…

Когда изба вырвалась из земли, то чудища бросились они к проходу в подземное царство, и там, конечно, сразу началась давка: вопили, отбрасывали друг друга, а сзади слепо напирала изба. Вот стены её резко расширились и тогда многие были сбиты со своих конечностей (и, конечно при этом ещё возросла паника); потом стены сжались и тут же были пробиты изнутри воющими, обожжёнными фигурами. Из пробоин густо повалил дым, изба сделала несколько резких, судорожных шагов навалилась на частокол, и частокол затрещал, был проломлен. По двору метался громадный, клыкастый рот на тоненьких, но сильных ножках, и надрывался в соответствии со своими размерами:

Это всё чародей! Надо уничтожить чародея-человека!

— Алёша! Ольга! Выходите, что ж вы?! — что было сил закричал Ярослав.

Мальчик бежал вслед за качающейся из стороны в сторону избушкой; ловко, но с трудом увёртывался, когда она дёргалась своими, весьма ещё массивными, в его сторону — раз даже сшиб какое-то чудище, и то, обдав его зловонием, отскочило в сторону. Поняв, что на его зов никто не отзывается, Ярослав решил сам взобраться, и, прыгнув, на лету смог ухватится за отчаянно скрипящую, судорожно изгибающуюся лестницу. Стал взбираться, и тут почувствовал сильнейшее жжение — он резко обернулся, руки его разжались, он повалился вниз — жжение не прекращалось, он чувствовал, что сердце больше не бьётся, он не мог вздохнуть в раскалённые лёгкие, задыхался — в отчаянной жажде жить, вскочил на ноги, его шатнуло в сторону, и это спасло от обрушившейся на землю, дрожащей, истекающей чёрной кровью лапищи избы.

Мутными глазами огляделся — оказывается, причиной его страданий был тот громадный глаз, который ещё прежде приметил духа-Алёшу, но не смог никому об этом сообщить, по причине отсутствия каких-либо иных органов. Над духом те синеватые молнии, которые выплёскивал он из своих глубин, были не властны, но над Ярославом они возымели это смертоносное действие — да вообще-то, если бы Ярослав не был сейчас пропитан заклятьем Перевозчика, а был бы в своём обычном, человеческом обличии, то даже ничего и не почувствовал бы — его тело, в первое же мгновение было бы обращено в пепел.

Из последних сил он бросился на это громадное око! В несколько сильнейших прыжков он уже оказался рядом с ним, а потом прыгнул — головой ударился. И око разбилось! Так стекло разбивается от брошенного в него камня. Зазвенели осколки, обдало жаром, затухло синеватое свеченье — Ярослав, судорожно глотая ртом воздух, повалился рядом — вот робко ударило сердце, ещё, ещё — сильнее, сильнее — вместе с блаженно-тёплыми, разбегающимися по телу волнами, вернулся и слух, и слышал он череду выкриков:

— Он же Око разбил! Всё! Погибли мы!.. — но эти панические выкрики тут же сменились новыми. — Да вы только поглядите — око то всё-таки сдёрнуло с него колдовскую оболочку! Глядите — это ж не богатырь, это какой-то человеческий заморыш лежит! А ну — хватайте его!..

Эти крики словно подстегнули Ярослава, и вот он смог подняться на ноги — быстро взглянул на себя — да — действительно — колдовская оболочка была сорвана, и он выглядел прежним четырнадцатилетним мальчиком.

Чудища перестали метаться, и вот кто-то бросился на него — ещё и ещё — какие-то чёрные, мускулистые клубы, все усеянные смертоносными клыками. Ярослав вскрикнул, и на неверных ногах бросился к избе.

Но сама изба! Эта топчущая землю, исходящая зловонным дымом громада! Да разве же можно было подбежать к ней, ухватится за извивающуюся лестницу, когда эта самая лестница делала рывки, метров по десять, а от каждого шага кровоточащих лапищ, земля передёргивалась так сильно, что почти невозможно было удержаться на ногах.

— Хватайте же его! Хватайте! Рвите! Н-нет — живым не уйдёт! Смерть будет долгой! Да — он поплатится за это вторжение!.. Хватайте же!..

Словно в кошмарном сне, Ярославу казалось, что он, как ни старается работать ногами — всё стоит на месте; и в самом деле — против прежней скорости он уподобился улитке — вот прямо перед ним выросли громадные, усеянные шипами ножищи, сверху — кровожадный клёкот, смрад — Ярослав понял, что сейчас будет схвачен, дёрнулся в сторону, покатился по земле — когтистая лапа впилась в землю в двух шагах от него, но тут же по чудищу этому пришёлся удар извивающейся лестницы — оно, жалобно завывая, покатилось по спине; но спешили уже новые, и было их так много, что никакой человеческой ловкости не было бы достаточно, чтобы увернуться от них.

Стремительно переметнувшись в воздухе, лестница смертоносным маятником должна была пронестись в метре от Ярослава, и он собрался, прыгнул — схватился — руки затрещали, отдались сильной болью, но он выдержал, стал карабкаться вверх. На него неслась некая кровавая — тень, но, когда их разделяла всего лишь пара метров, когда Ярослав уже чувствовал жарко-ядовитое дыхание своей смерти, лестница сделала сильный рывок вверх, и тем самым, сама конечно об этом не ведая, спасла его от неминуемой гибели — пока кровавая тень развернулась, пока вновь собралась броситься на него, Ярослав уже умудрился добраться до самых верхних ступеней — громадная дверь то распахивалась, то захлопывалась — металась в воздухе тяжеленным тараном. Вот из пышущих жаром недр избы прорезался всё нарастающий вопль, в дверь ударилось нечто тяжеленное, и дверь, прогудев над головой Ярослава, выплюнула нечто бесформенное, смердящее. Тогда мальчик что было сил, прыгнул вперёд, и вот уже бежал, изворачиваясь от мечущихся здесь теней, бежал в густых клубах дыма, и кричал вновь и вновь:

— Алёша! Оля! Где ж вы?! Отзовитесь!..

И вскоре он наткнулся на них — сразу же бросился, очутился рядом. Жар не успел перегрызть путы на Олиных руках; однако под его острыми зубками они сами стали извиваться, точно змеи, и вот распустили свою хватку и на девушке, и на Алёше, и поспешно, с жалобным верещанием, отползли куда-то.

Оля всё пыталась разбудить Алёшу, и звала его и целовала, но всё было тщетно — он оставался всё таким же холодным, посиневшим, ничем не отличным от мертвеца, причём мертвеца скончавшегося уже несколько часов назад, и насквозь промёрзшего на сильном морозе.