— Пригнись! — крикнул Соловей — Алеша дернул вниз голову, и прямо над ним просвистело несколько стрел.
— Вихрь, давай! — закричал Соловей так, что солдаты отдернулись, а конь, оправдывая свое имя, словно вихрь врезался в их ряды; несколько солдат были смяты, отброшены ударом в сторону, остальные же разбежались сами.
Теперь дорога была открыта и лишь небольшое пространство отделяло беглецов от спасительного леса.
Сзади доносились крики, проклятья, рев пламени и еще откуда то издали детский плач. Но деревья все ближе и ближе. Еще один рывок могучего тела Вихря и они будут спасены!
Соловей вдруг вскрикнул негромко и Алеша почувствовал, как дернулось его тело, а потом как то разом осело:
— Что — ещё одна рана? — стараясь повернуться, спросил юноша.
Соловей ответил тихим голосом:
— Нет, нет, не обращайте внимания. Скачи, Вихрь.
Первые ели еще были озарены отсветами пожарищ, дальше же и крики и отсветы пламени затухли, и лишь черные стволы да коряги мелькали вокруг. Казалось, что ветви — это корявые руки огромных чудищ которые хотят схватить беглецов, несколько раз Алеше приходилось пригибаться. Соловей делал глубокие вздохи и тут же со стоном выбрасывал морозный воздух обратно. Прошло несколько минут бешенной скачки и вот Вихрь вырвался на небольшую заснеженную поляну.
Соловей зашептал:
— Стой… Все прилетел Соловей…
Конь остановился, а Соловей шепнул на ухо Алеше:
— Ну вот за нами погони нет. Вы ребятки слезайте с коня, да мне помогите спуститься, на сырую землю лечь.
Алеша и Ольга спрыгнули на землю, тут Оля невольно вскрикнула когда увидела, что из спины оседающего в седле человека торчит стрела. Но малютка на её руках поморщился во сне, ручки свои маленькие, пухленькие вскинул — и Оля — как нежная, любящая мать, отошла, осторожно его покачивая в сторону, и зашептала тихие-тихие, сокровенные слова, которые только и могла шептать любящая мать.
А Алеша подхватил Соловья который уже падал на землю. Конечно, такой груз был велик для Алеши — но он всё-таки смягчил падение. Соловей лежал на спине — стрела, точно одинокое, обглоданное железное дерево на поле выступало из неё. Стрела вонзилась как раз в левую лопатку — вошла глубоко, разорвала артерии возле сердца, и теперь обильно вырывалась оттуда кровь.
— На спину мне надо. — простонал Соловей, — на звезды напоследок посмотреть…. Ну, Алеша, дергай стрелу. Сразу вырывай, не тереби в теле.
Алеша схватился за стрелу и, закрыв глаза, что было сил дернул ее — стрела оказалась в его руках, обожгла жаром умирающего тела — юноша с отвращением отбросил её в сторону.
Соловей сначала вскрикнул, потом застонал, задышал отрывисто и перевернулся на спину… Некоторое время глаза его были мутны от боли, но вот они прояснились и блаженная, едва заметная улыбка заиграла на уголках его губ. Он протянул руку к чистому, морозному и сияющему ночному небу, которое дивным волшебным шатром раскинулось над их головами. Руку он свою опустил на голову Оли, которая успокоила маленького, и теперь опустилась рядом с ним на колени, провел по ее волосам, заглянул в глаза, потом посмотрел на Алешу и молвил тихо:
— Посмотрите на это дивное небо. Посмотрите, на эти звезды, которыми все оно усеяно. Каждая из этих звездочек неповторима, а собранные воедино они столь прекрасны, что могут излечить самую больную душу. Надо только уметь смотреть на эту красу….
Подбежал запыхавшийся Жар, и скорбно опустив голову, остался стоять в стороне. Ольга вновь заплакала, плакал и Алеша, плакал и Соловей, но то были не слезы отчаяния, а слезы печали, слезы расставания друзей. Соловей шептал:
— Запомните эти мгновенья. Запомните небо, а потом когда будут вас смущать богатства земные, золото да каменья вспомните его: вечное небо. Вспомните, и все богатства и власть, которую некоторую так любят, покажется вам чем-то таким маленьким-маленьким, просто соринкой рядом с этой бесконечностью. И все страсти людские — Ничто! — Пустотой они представляются в конце этого пути… Вот жизнь моя закончена и все страсти мои, все дела мои теперь представляются мне лишь кратким мгновеньем — как снежинка я витал.
— Как снежинка… — вслух повторил свои мысли Алёша.
Некоторое время Соловей оставался недвижим, затем подозвал коня:
— Вихрь, пойди сюда.
Вороной конь подошел и склонил голову над своим хозяином, Соловей посмотрел в его печальные глаза и сказал:
— Вихрь, друг, служил ты мне верой-правдой, сослужи же и в последний раз, возьми этих ребят и вези их куда они пожелают, а потом будь свободен, скачи в свои родные раздольные степи к своему вольному табуну!
Вихрь понимающе кивнул и отошел на шаг. Соловей стянул с пальца перстень с изумрудом и протянул Алеше:
— Возьми — это чтоб вы в дороге не голодали. Ну все, мне пора…
Соловей, вздохнул умиротворенно и остался лежать недвижимым с глазами устремленными на звезды… А потом глаза потухли и лишь пустая оболочка лежала перед ребятами.
Оля, роняя слезы, провела ладошкой — закрыла эти потухшие большие глаза, а потом встала и посмотрела вдаль: левая часть полянки уходила ровный спуском вниз — видно в летнюю пору там бежал ручеек и деревья расступились, образуя неширокую просеку. Там внизу лежало покрытое льдом озеро, а еще дальше за озером виднелись маленькие мигающие огоньки — Дубград.
— Смотри, — прозвенел ее голосочек и обернувшись Алеша увидел звездочку, которая прочертила небо и скрылась за дальними лесами.
— У нас говорят, что каждая такая звездочка — это душа, которая падает на нашу землю в тело только что родившегося младенца. А когда кто-нибудь умирает зажигается новая звезда, только этого никто не видит, ведь на небе так много звезд…
Но ночь, принесшая так много смертей уходила, близился рассвет и вот уже загорелся горизонт, и самые слабые звезды начали одна за другой таять.
Алеша устало вздохнул и сказал:
— Нам надо похоронить Соловья. А потом мы продолжим наш путь. Но перед всем этим должно отдохнуть мое тело — после всего этого сил нет, ноги подгибаются, тянет меня к земле, тянет!..
Он уже почти повалился на землю, но упёрся в неё локтем — удержался ещё в этом мире.
— Оля, подожди, не дай мне заснуть… Ещё кое-что…
И девушка, которая не смела выпустить из рук мирно спящего малыша, подошла, согрела свои тёплым дыханием.
— Что, Алёшенька, что я могу сделать?..
— Оля!.. — продираясь сквозь сковывающие объятия сна, выкрикнул Алёша. — Оленька, я не знаю, что там меня ждёт, ведь… Выслушай меня…
— Да, да, Алешенька — я слушаю. Всё что смогу — всё сделаю для тебя…
— Ты всё-таки должна сшить платочек. Один единственный платочек — я ещё не знаю зачем, но он понадобится мне. Оля — на этом платочке ты должна отобразить звёздное небо… Молю тебя, Оля!..
— Хорошо, хорошо, миленький — я постараюсь. Мне бы только иголку найти.
Оля говорила ещё какие-то нежные слова, но Алёша её уже не слышал.
* * *
В двух метрах от Алёшиных глаз появилась вся покрытая плавными выступами и впадинами гладкая поверхность, цвет который представлял собой смесь всех оттенков — от светло-серого и до непроницаемо чёрного; тут же и голоса: сотни плотно сплетённых, возбуждённо что-то говорящих голосов нахлынули на него. Поверхность дёрнулась, рванулась на Алёшу, однако юноша так и не столкнулся с нею: сразу с десяток рук подхватили его, поставили на ноги.
Алёша ещё не пришёл в себя, однако же сразу понял — вокруг происходит какое-то неустанное, титаническое движение; и он сразу же начал идти, потому что понял — если хоть на мгновенье задержится: сметёт его эта живая река. Вокруг по-прежнему возбуждённого говорили, восклицали — чьи-то руки дотрагивались до его тела, плеч, головы — щупали, хотели убедиться в его реальности, и, как убеждались — сразу отдёргивались, говорили ещё более возбуждённо; но только слишком много было этих слов, и Алёша ещё не понимал… Наконец огляделся — вокруг десятки одинаковых лиц — те самые фигуры, которые были на голову выше его. Только уже не прежние — не оплавленные восковые слепки; лица хоть и одинаковые, но всё же — резче очерчены черты; во всех хоть и одна, но всё же дума, устремление какое-то. И наконец Алёша разобрал, что они выкрикивали:
