Илья ничего не ответил, но всё прохаживался из стороны в сторону, иногда нервно поглаживал холёную свою бороду. Спустя немногое время прекратилась буря — после грохота тишь… только вот спокойствия не было
Илья сел рядом с супругой, взял её за руку… Так просидели они до тех пор, пока через все массивные стены и двери, не прорвался сильный стук в ворота — воевода аж подскочил, и с задрожавших его губ сорвался шёпот:
— Ну вот — пришло… — и тут же, уже в полный голос закричал. — Никого не впускать! Слышите — хоть гонец от государя — скажите — я сильно болен, я в жару!..
Однако, ничего не помогло — и через некоторое время Илья узнал, как всё было. Громовой стук в ворота повторился, но слуги отвечали, что им было велено; и тогда — о чудо! — массивнейший стальной засов легко, точно соломинкой был, переломился; и ворота распахнулись настежь. Слуги растерялись, отступили, а в проём уже ступили: Старец Дубрав, Добрентий, и ещё двое государевых солдат. Громадная сторожевая псина бросилась на незваных гостей, но Дубрав протянул навстречу ей ладонь, прошептал несколько слов, и псина присмирела, приветствовала их столь же счастливо, как незадолго до этого, своего хозяина. Когда незваные гости переступили порог, слуги собрались и бросились на них. Но и им навстречу вытянул ладони Дубрав, и проговорил какие-то слова, заставшие слуг остановиться; Добрентий же сверкнул на них хмуро, и воскликнул:
— На кого ж вы ополчились? На верховного судью?!..
И Илья и Матрёна слышали всё нарастающие шаги, и вздрагивали, всё плотнее прижимались друг к другу — они ожидали, что ворвётся какое-то непредставимое чудище, но когда двери распахнулись и вошли два старца и два солдата с ними — воевода сразу опомнился, не без труда освободился от супруги своей и воскликнул с притворной расслабленностью, любезно:
— А, почтеннейший старец Дубрав! Какой дорогой, какой удивительный у меня сегодня гость!.. Сейчас прикажу слугам подогреть ужин…
— Нет, сейчас не время для ужинов. — неожиданно резким, холодным голосом проговорил Дубрав. — Вели свой супруге оставить нас…
— Нет! — воскликнула Матрёна.
Тогда лесной старец продолжил:
— Сейчас время предрассветное; так пусть заря расцветёт — пусть солдаты выспятся (а им сон перед тяжёлым днём просто необходим), и, как выспятся — вели им всем собираться — выступаем на Соловья-разбойника.
Воевода аж глаза вытаращил, рука его дёрнулась сбила со стола тарелку…
— Да вы что — шутите…
— Нет, я не шучу. — всё тем же тоном, внимательно его изучая, проговорил Дубрав. — Сейчас вы услышите…
И тут он обратился к пребывшим к ними солдатам — попросил, чтобы они рассказали о нападении на тракте — те, перебивая и дополняя друг друга поведали, а ещё показались тёмные пятна на своих кафтанах — кровь, которая попала на них с зарубленных друзей. Рассказ был закончен, воевода покачал головою — выразил своё сожаление, и даже скупую мужскую слезу о невинно убиенных пустил, однако ж закончил это своё притворство такими словами:
— …Что ж — ещё одно преступление на счету разбойников. Однако — куда ж выступать, когда мы не знаем где…
— Так ли и не знаешь? — прервал его Дубрав.
Воевода не мог выдержать ясный, проницательный взгляд этого мудрого, древнего старца и потупился — но тут же, впрочем вскинул голову, и обратился уже к Добрентию:
— Ведь откуда ж мне знать…
Но Добрентий не поддержал его — от тоже внимательно, сурово, осуждающе глядел на Илью. И тогда Матрёна поняла что-то — сердце ей кольнуло, вскочила она, воскликнула:
— Ох, сердешные, да что ж это!..
А дальше было вот что: Дубрав достав из мешочка щепотку какого-то порошка, подбросил его в воздух, и прошептал в образовавшееся призрачное облачко слова заклятье; облачко вздохнуло, кажется понимающе кивнуло и метнулось сквозь стены — потянулись тревожные минуты ожидания, в которые воевода ещё раз пытался угостить своих гостей, но вновь получил суровый отказ. Неожиданно весь терем затрясся и попадала с некоторых полок, побилась посуда. А потом Матрёна вскрикнула — в обморок пала; сам Илья смертно побледнел, к окну отпрянул — в залу вступил похожий на громадный, колышущийся мшистый пень леший. И леший этот, по просьбе Дубрава достал из глубин своей плотнейшей бороды тарелку, из которой выступило око кикиморы, и уж это око показало и нападение разбойников на повозку, и приезд их в разбойничий городок, и картину прошлого — приехал к разбойникам Лука, стал выгружать свой товар:
— Ну что — довольно? — сурово спрашивал Дубрав.
— Довольно! Довольно! — в ужасе восклицал Илья.
— А-а, вот кто — Лука! — на каменистом лике Добрентия задвигались скулы.
— Да, да — Лука! — с готовностью, спеша поскорее отвести от себя подозрение воскликнул Илья. — Он человечишко трусливый — он дорогу выложит. Я сам с ним поговорю. Да — сейчас же людей пошлю…
Илья крикнул слуг, но конечно же никто не явился — ведь при появлении лешего все забились по дальним углам, да и сидели там, дрожали — пришлось воеводе самому отправиться за ними, а как вернулся, услышал, что Дубрав спрашивает у лешего:
— Ну так, поможешь ли нам?..
В ответ подземными громами напирающий голос:
— …Знаешь ведь — мне эти дела ваши суетливые чужды. Пришёл сюда только по старой нашей дружбе. У-ух — ввек бы не ходил в эти человеческие жилища — душно здесь, смрадно. Всё — службу тебе сослужил, а теперь — прощай…
И, сказав это леший, подхватив тарелку и колышущейся горою устремился к выходу, и едва не сбил воеводу. Когда громовые шаги лешего смолкли, Илья почувствовал некоторое облегчение — ведь теперь чудесная тарелка была унесена и никто его не мог его уличить в сговоре с Лукой — кроме самого Луки, конечно. И потому, всё оставшееся время Илья простоял возле дверей, и когда издали донеслись испуганные возгласы Луки и не менее испуганные возгласы слуг, он крикнул двоим старец, чтобы подождали, а сам бросился навстречу идущим, и, велев слугам расходится, перехватил за руку ещё заспанного, но уже бледного, трясущегося Луку, и зашипел на него:
— Неожиданно раскрылось, что ты с разбойниками делами имеешь…
— Что-о-о?!!
— Да тише же ты. Не бойся. Если будешь делать так, как я тебе велю, то выйдешь почти ничего не потеряв и в темницу не сядешь. Понимаешь меня?
— Да, да… — закивал головою Лука. — Но что мне…
— Прежде всего — я в этом деле не замешан.
— Да как же…
— Головой подумай. Я про это ничего не знаю. Понял? Ты один всем управлял, понял…
— Да, да, но…
— Сейчас тебя Добрентий станет допрашивать. Скажи, что сам всё это устроил. Скажи, что теперь каешься, и согласен их провести. Понял?..
В это время они уже ступили в залу, и тут же Добрентий начал допрос. Лука ужасно путался, дрожал как побитый щенок, но, не смотря на то, что в рассказе его было множество противоречий — про Илью он не проговорился. Воевода пытался успокоиться, но никак не мог — чувствие того, что Дубрав всё про него знает, не покидало его.
Лука совсем извёлся, изнервничался и вот, измождённый, дрожащий, опустился на стул, пробормотал:
— Ну вот — всё рассказал — можно теперь идти?
— Ну уж довольно ты на чужом добре поживился! — прогремел Добрентий. — Собирай, Лука, своих клячей да вези разбойникам товар. На этот раз не забудь только снотворное подложить…
При этих словах Лука шлепнулся на колени:
— Не велите казнить — да только не осмелюсь я этого исполнить — знаете ведь трусоват я. Ведь Соловей то как очами зыркнет, сразу всю душу наизнанку вывернет. Ох несдобровать мне тогда, не уйти живым…
— Да, верно, трусоват ты. — недобро усмехнулся судья. — Ну, тогда слушай другое мое повеление, уж если и его побоишься исполнить, так велю тебе голову срубить!
Лука задрожал и с пола проговорил заплетающимся языком:
— С-с-лушаю…
— Останешься у них на ночь, только смотри на пиру не напивайся и за языком своим следи, а то он у тебя длинный. Так вот: моя дружина ночью к их городку подойдет, их дозорные нас все равно еще издали заприметят, но я на неожиданность и не рассчитываю — это их лес они там каждое дерево, каждый овражек знают. Стало быть, к обороне они приготовятся. Твоя задача — слушай внимательно и смотри от страха не забудь: ты к воротам незаметно прокрадись и нам их открой!
