— Зайду, зайду, за честь посчитаю. Только вот ты скажи, где ваш дом.
— Оля, что же ты?! — вскрикнул Алёша.
Илья поднялся из-за стола, и теперь, словно тяжёлая, из драгоценностей сцепленная туча, ходил от стены к стене по камере — он был таким массивным, что, казалось — давят на него эти стены, и сейчас он их разорвёт. Приговаривал воевода:
— Ну вот — так и думал, так и думал — с этим у нас неприятность выйдет. Э-эх!.. Так или иначе, а разговор как раз к этому хотел подвести: необходимо знать, где вы живёте?
— Нет у нас дома, — уверенно проговорил Алеша и так же уверенно отчеканил. — Мы вам очень благодарны за все, что вы для нас сделали — отогрели, накормили, — тут Алеша закашлялся и затем продолжил, — Но теперь мы должны идти дальше…
— Так значит есть вам таки куда идти?
— Да, да — есть, только выпустите нас! — уже с гневом выкрикнул Алеша.
Улыбка на устах воеводы померкла — теперь он говорил очень серьезно:
— Мы вас отпустим, а вы вновь бродяжничать станете да на базаре у купцов воровать?.. Вам такое мое слово — есть у вас дом так сказывайте, где он — вас туда и отвезут, а нет — так повезут вас в Белый град, там для таких как вы есть дом, построенный еще по указу государя Владимира Светлого. Там и вы кров найдете и науку близкую сердцу постигните и не придется вам больше мерзнуть голодать да воровством промышлять.
Алеша вздрогнул:
— Нет, нет Вы просто не понимаете, какое у нас важное дело на севере… Да и… какие мы вам дети?
— Ну, может и не дети, а ведёте себя, как дети. Так какая цель вашего пути?
— Этого я вам сказать не могу, все равно не поверите.
Илья-воевода резко остановился посреди комнаты, повернулся к ним:
— Я не могу вас отпустить так просто. Вы, по крайней мере, должны рассказать, где ваш дом.
— Нет. — упрямо повторил Алёша.
— Что ж… — тут воевода наморщил лоб — и сказал неожиданное, причину чего ребята узнали спустя некоторое время. — …Ладно, отпущу вас и так…
Но как раз в это время из коридора шагнул Дубровский судья — Добрентий. И, хотя ребятам никогда прежде не доводилось его видеть — они всё равно сразу поняли, кто он есть. Да — внешность у него была выдающаяся. Несмотря на преклонный возраст — очень подтянутый, лицо — каменное, волевое; и только трещины старых, когда-то, должно быть страшных шрамов полнили эту гранитную красоту. Добрентий был аккуратно, но совсем не богато одет; двигался и говорил с большой силой. Он закончил краткий допрос Свиста и свидетелей ареста, и теперь, идя в камеру Алёшу и Ольги, на какое-то время остановился за косяком, слышал последнюю часть разговора. Его стремительный, пристально изучающий взгляд быстро пронёсся по Алёше и Ольге — и вот он уже твёрдо чеканит, к воеводе обращаясь:
— Вы меня конечно важней в чину, и мне вам надобно подчинятся, но подобных беззаконий никак допустить не смею. Что значит — отпустить? Из жалости просто?.. Да — притворятся они умеют, а кто знает — может тоже разбойники? Ты, Илья, делай со мной что хочешь, а я не позволю, чтобы…
Ну так что — применишь свою власть против меня? В темницу за неповиновение усадишь?
Воевода стоял мрачный, скрестив руки на груди:
— Я хотел как лучше для ребят. Ладно — не хотят сознаваться, пускай в Белый град скачут.
— Нет. — простонал, борясь с злобой Алёша — губы его побелели, дрожали, на лбу выступила испарина
Илья-воевода дотронулся до Алешиного лба и обнаружил, что он весь пылает.
— Э, братец, да я смотрю у тебя жар…
Вот Илья подошел к Ольге — дотронулся и до ее лба:
— Ну вот и у тебя, Олечка, тоже жар. — сокрушенно проговорил, — Сразу мне надо было догадаться — и где вас, и по каким только дорогам не носило, а в последние то дни мороз трескучий стоял да еще метель сугробов навалила. Значит, прежде чем отправлять в Белый град, надобно вас еще вылечить…
Оля ещё более прежнего побледнела, прошептала:
— …Наверное, нам всё-таки немного отдохнуть надо будет, ну а потом — всё равно в дорогу…
Оля проникновенно смотрела на Илью и на Добрентия, но нежные её глаза были усталыми. Воевода вздохнул:
— Сейчас к вам лекаря пришлю…
Заскрипел закрываемый замок и наступила тишина; были слышны только удаляющиеся шаги тюремщика…
Алеша подошел к лежаку и рухнул на него, глаза он не закрывал — он хотел бы их закрыть, но боялся, что вновь перенесется в холодную тьму Мертвого мира.
Он смотрел в потолок и говорил тихо, но с чувством:
— Там тьма, здесь тьма… Оля, спасибо тебя… За всё…
Ольга сама была очень слаба, однако же нашла в себе силы провести своей тоненькой, невесомой ручкой по его голове и сказать Алеше какие-то теплые слова, смысла которых юноша уже не понял, но был согрет ими, словно луговой цветок в лучах могучего апрельского солнца.
* * *
И вот вновь его обвивает и давит темная тина и вновь в его легкие ворвалась леденящая мгла-жижа. На этот раз с болью вырос в его груди ледяной ком, заболело горло, но Алеша все еще слышал нежный голос Ольги, даже чувствовал прикосновение ее горячей руки на своем лбу… а теперь его прихватил озноб, Алеша стоял трясся и плакал — плакал от тоски и от колющей боли в сердце. Пред ним вдруг возникла картина: он идет по полю усеянному цветами, которые так и переливаются, так и блещут под лучами солнца, и небо высокое и синие, с застывшими в этой выси белыми облаками — они такие прекрасные, словно что-то из того, потерянного Алешей бесконечного мира, он идет по этому полю вместе с Ольгой и травы расступаются перед ним, потом он берет Ольгу за руку и они бегут, бегут… Вот высокий обрыв под которым синей лентой бежит река, они не останавливаясь взмывают в воздух и летят куда-то за эту реку, к синеющему вдали лесу…
Но вот он опять ничего не видит — ничего, только тьму… Он стал водить вокруг себя руками, пытаясь отыскать Чунга, и, не найдя его, закричал, зовя то его, то Ольгу…
Тут он вспомнил, как в последний раз вырвал свою руку от Чунга… "Быть может, он тоже испугался и бросился бежать куда-то… О нет, нет! Тогда все пропало! Тогда навек я здесь потерян!" и закричал он пронзительно и громко, хоть его голос и не был слышен во тьме, он звал своего друга по имени и плакал, и плакал.
Вдруг тьма вокруг Алеши напряглась, ее холодные щупальца заструились вокруг юноши, словно проталкивая или пропуская в себе что-то или кого-то.
Алеша, решив, что это Чунг, протянул навстречу этому движенью руки. И вот его коснулось что-то холодное, вязкое и липкое и тут же отдернулось и сгинуло… Алеше почудился какой-то захлебывающийся беспрерывный крик.
Сам он задрожал от ужаса перемешанного с отвращеньем… И отдернулся на несколько шагов назад, там он не удержался и упал на каменное дно.
"Кто это был? Неужели какой-то несчастный потерявшийся во тьме?" Алеша задрожал от ужаса и жалости…
Алеша вскочил на ноги: "Я сам стану таким, если не вспомню сейчас, на сколько шагов отошел от того места, где в последний раз держал Чунга. Только спокойно, спокойно, главное не потеряться!.. Не бросится бежать сейчас куда-то сломя голову, тогда я навеки затеряюсь"
Он схватился за голову, мучительно вспоминая: "На сколько же я шагов отбежал… сколько же… сколько же… два… нет — кажется три, да — несомненно три! Алеша сделал три уверенных шага вперед и принялся ждать. Вскоре у него начала кружиться голова, ноги одеревенели. Алеша вновь попытался вообразить зеленый луг, синее небо, но нет — лишь какие-то серые шары пересеченные белыми линиями возникали перед его глазами. И вновь ему стали чудится голоса, но на этот раз совсем не такие, как те громкие в лабиринте из черного камня, нет — это были совсем иные голоса — тихие, едва слышные, словно бы говорящие прямо в Алешиных ушах, эти голоса словно были вплетены в черную вязь, словно бы были ее частью и медленно втекали теперь в Алешину голову, их шепот был тягуч и невнятен, он был похож на растянутый до бесконечности стон умирающего.
Ему чудились такие слова: "Мы всю вечность здесь… вечность мы блуждаем здесь… мы стали частью этого мрака и ты — и ты!.. ТЫ!!! — завывая, протянул жуткий хор, — и ты-ы-ы-ы!!!.. останешься здесь навечно с нами… ты станешь частью мрака, твой голос сольется с нами… мы всегда будем вместе… вместе…"
