Лицо Ольги, такое близкое, такое родное… Она склонилась над ним и осторожно проводила свой рукой по его волосам, когда же он очнулся, все еще находясь во власти кошмара и дернулся, вздернув вверх руки и она отдернулась, но тут же впрочем наклонилась к нему обратно.

Алеша блаженно вдохнул теплый воздух… вдохнул да так и подскочил — в ноздри ему ударил запах щей и еще какой-то выпечки. Он быстро огляделся: весьма даже уютная тюремная камера, по крайней мере таковой она ему показалась после дней проведенных на морозе. Действительно, было тепло, по стенам, выложенным из больших каменных плит, бегали блики от светильника, стоявшего на столе… а еще на столе стояли тарелки с густыми щами, с блинами.

Алеша подбежал к столу, и, сгорая от голода, даже и не садясь, принялся уплетать суп, время от времени, хватая с тарелки блинов.

Ольга молча. опустив голову сидела на кровати. Вот Алёша спросил у неё:

— Ты что ж поела уже?

— Я то… да… один блинок…

— Ну ты даешь! — выдавил Алеша и осушил кружку теплого молока, теперь в животе его потеплело и вообще настроение значительно улучшилось. — Ну что ж ты, иди к столу…

Но в это время раздались голоса, которые привлекли внимание и Алёши и Оли: голоса прорывались к ним с трудом — и даже невозможно было определить, откуда же они доносятся — заблудились они среди этих стен. говорили трое, и в резком, хрипловато-шипящем голосе одного сразу узнали одноглазого:

— А-а, судия многоуважаемый, Добрентий; и вы… воевода Илья. Ну здравствуйте, здравствуйте гости дорогие. Вот жалко, что в вашем доме довелось встретиться, да ещё и в цепях я, а то бы, на лесной дороге иной разговор у нас вышел… И кто ж первым будет говорить, а-а, Добрентий, Добрентий — судья наш так и кипит гневом праведным…

Вступивши голос действительно был гневен даже:

— Ну, по крайней мере, не отпираешь, что ты — Свист — правая рука Соловья-разбойника, и сам разбойник мерзейший. А отпираться и смысла нет: уже знали, что в город идёшь, следили за тобой до самого рынка. — и вдруг резко. — Что это за парень и девка? Из твоей шайки?..

— Да нет — что вы, многоуважаемый Добрентий. — в голосе и злоба и презрение. — В первый раз там повстречался, а больше ничего и не знаю.

— Ладно — с ними позже разговор будет. Ты вот что, жизнегубец — отвечай-ка немедля — укажешь нам тайные тропы к разбойничьему городку, проведёшь наш отряд через караулы тайные?..

Наверно, целую минуту продолжалась тишь, а потом стал нарастать дикий, безудержный хохот — и столько злобы и презрения в этом хохоте было, что Оля вздрогнула, побледнела, и взяла Алёшу за руку. Долго-долго хохотал одноглазый Свист, а потом как рявкнул (там и цепи зазвенели — видно рвался на своего врага):

— …Да что б я вам тропы указывал?! Вам, ненавистным?! Тьфу! Вот вам! Ха-ха-ха!.. Что угодно со мной делайте — никогда не покажу!..

— Зря! — грянул Добрентий.

— А ты уж, судьишко ненавистный — ты, видно уж о награде государевой помышлял?!.. А вот тебе! Тьфу! Что — мало?! Вот ещё — тьфу!.. Ха-ха-ха!..

Тут — звук ударов, звон цепей, сдавленные, яростные вопли Свиста — бывшие там государевы солдаты конечно не могли дозволить, чтобы разбойник плевал в судью.

Оля вжалась в Алёшино плечо, прошептала с мукою:

— Да что ж это?.. Да разве же можно так?!

— Довольно! — прервал Добрентий.

Тут снова голос Свиста — он тяжело дышал, и слова вырывались с ещё большой яростью, кинжалами среди стен грохотали:

— Такие то вы — «хорошие»! Хорошо вам связанного бить!..

— Ты сам виноват! — оборвал Добрентий. — Ты мученика из себя не корчь: хвастаетесь — только грабите — не убиваете. Ну да — в прошлую зиму, в мороз лютый, ограбили купеческий караван. Обчистили всё, и с купцов и с жён, и даже с детей их одежду сняли — в потёмках посреди тракта оставили… живыми… они замёрзли — страшная то, мученическая смерть от обморожения — иль не знал? Детки то во льду скорчившиеся не снятся…

Тут вступил новый голос — очень басистый и зычный:

— Что ж его у нас держать — такую важную птицу отправим в Белый град, пред очи государевы…

— Эх, Илья-воевода — это конечно с одной стороны верно, но ведь наверняка разбойники уже узнали, что Свист нами пойман, будут сторожить дорогу.

— Но, Добрентий, подумай — они же не могут точно знать, что мы отправим его в Белый град, а не оставим в нашей темнице. Так что может и поставят небольшой, разбойников в пятнадцать отрядик, я же пошлю в охрану, ну… полсотни. И, кстати — медлить не стоит, сегодня же ночью и отправим, потому что время дай — и действительно найдут какую-нибудь лазеечку, прознают… Заверши допрос… Эй, писчий, давай — составляю бумагу, ну а я пойду поговорю с ребятами — сдаётся, что они действительно невинны.

Где-то в коридоре грохнула дверь, застучали, приближаясь, шаги, и вот повернулись ключи в замке, толстая дубовая дверь распахнулась, и в камеру вошел полный человек лет сорока с аккуратной бороденкой и покрывшимися раньше времени сединой волосами. Одет он был весьма богато. Вслед за воеводой вошел еще и сгорбленный тюремщик, который нес в руках еще одну тарелку с дымящимися блинами. И очень кстати нес — Алеша как раз поглотил последний блин с первой тарелки.

Воевода медленно опустилась на стул. А Оля вскочила и, словно птица детенышей своих охраняющая, бросилась перед воеводой на колени, склонила голову, плечики её вздрагивали — слышно было, что она плачет. Илья смутился:

— Ну вот, ну вот — надо же такому случится… И чем тебе угодить?.. Да не стой ты на коленях. Встань, встань — прошу тебя…

— Да, да, конечно…

Оля стала подыматься, но оказалась, что так ослабла от сильнейших своих волнений, да и от недоедания, что покачнулась, и верно пала бы обратно, если бы Алёша не бросился к ней, не подхватил бы.

— Пожалуйста, Алёшенька, я сказать должна… Пожалуйста, не причиняйте друг другу боль. Пожалуйста — не бейте ни того человека, ни кого вообще — никогда…

— А — слышали?.. И за Свистуна так волнуешься? — ещё больше удивился воевода и присвистнул, придвинул стул, уселся, драгоценной горою высясь над столом. — А вы что ж — и впрямь его знаете?

— Нет. — замотал головой Алёша. — Никогда с разбойниками не связывались, а его в первый раз сегодня… или вчера?.. Сколько ж я в забытьи пробыл?..

— Сегодня. — подсказал воевода.

— Ну да — в первый раз сегодня встретили.

— Так, ну нам ещё разговор предстоит… — тут Илья повернулся и повелел кривому тюремщику. — Иди

Тюремщик повернулся и вышел, не закрывая на этот раз дверь на ключ.

— Величайте меня просто Ильей Петровичей.

— Да мы уж слышали — вы воевода. — вздохнул Алёша.:

Они представились друг другу, а потом Илья Петрович проговорил:

— Оля то к еде и не притронулась, все от тебя не отходила пока ты словно мертвый лежал…

— Да что вы… — борясь со слабостью, прошептала Оля. — Я правда за Алёшеньку волновалась, но не так уж и голодна, а вот Алёшенька голодный — ему поправляться надобно…

Алеша с изумлением посмотрел на Ольгу: "Она, вроде бы, и сама уже говорила мне это, однако ж не обратил я тогда на ее слова внимания… А смог бы я так — если бы она упала в обморок — смог я тогда сидеть так вот над ней, забыв о своем голоде, забыв обо всем, даже запахов от щей не чувствовать?"

— Да ничего-ничего… — шептала, смущённо опустив глаза, Оля. — …Я как-нибудь пережду…

— Да что ж ты скромница такая? — приятно изумился Илья. — Что ж: приказываю тебе как воевода Дубградский — кушай…

Оля ещё больше смутилась, и совсем уж тихо прозвенела нежным своим голосочком:

— Ну, раз уж вы приказываете, так… Спасибо вам большое за угощение…

И Оля очень аккуратно, ничем не выдавая истинного своего голода, покушала сначала щей, потом — блинов, и запила их парным молоком.

— Спасибо вам большое. — озарила воеводу своим взором. — Ежели будете у нас, так не пожалуйста заходите — не побрезгуйте, моя матушка очень вкусно готовит…