Обрадованный таким обещанием, китаец кинулся грузить свое добро. Тачки у Чена не было. Добытое золото он таскал в обычном брезентовом мешке. Набивал его так, что едва отрывал от земли.

Я же не стал загружать тачку с горой. В уровень с бортами вполне достаточно. Нехрен тут демонстрировать чрезмерное трудолюбие, а для маскировки пойдет и так. Я воткнул ледоруб в самый центр кучи. Ручкой к себе, так, чтобы в случае чего удобно было его схватить. Затем обернулся к Чен Фу:

– Двинули что ли?

– Я готов.

Китаец взвалил на плечи мешок и, покачиваясь, заковылял в сторону какого-то необъятного черного пятна, выделявшегося на размытом горизонте. Впрочем, размытый он, скорее всего, был только для меня. Чен Фу трусил довольно уверенно и быстро. Мне даже пришлось поднажать, чтобы не упустить своего проводника из виду.

Кладовые я себе примерно так и представлял – неровные цепочки выдолбленных в вертикальной стене помещений. На первый взгляд выглядит как древний пещерный город. Правда, наблюдалось и одно существенное отличие – каменные норы не глазели на золотое озеро Коцет пустыми глазницами. Входы в них наглухо закрывали массивные железные двери. Да, именно железные, прямо как в сейфе. Все они были грязные и ржавые, зато с мощными вымазанными в почерневший солидол замками и петлями. Отличие от сейфа состояло лишь в одном – замки открывались не снаружи, а изнутри. От этого складывалось впечатление, что владельцы кладовых имели привычку запираться в личных апартаментах и скрупулезно подсчитывать свои несметные богатства.

Добравшись до подножия стены, Чен повернул налево, и мы зашагали вдоль пещер нижнего уровня. Двери, двери, двери… Все одинаковые и все разные. Одинаковые потому, что изготовлены по одному и тому же чертежу, разные потому, что принадлежат разным людям. И люди эти ставят на них свои метки и знаки. Кто на что горазд. У одних это коряво выведенное имя, у других строка из молитвы, у третьих неумелый почти карикатурный рисунок. Ангелы, флаги, звезды, птицы… На одной двери я даже разглядел хорошо знакомую эмблему «Спартака». Еще один русский. Однако, вряд ли мы испытаем обоюдную взаимную радость от встречи. Скорее всего, земляк пожелает выяснить, каков я на вкус.

Черт, неужели все так паскудно! Не хочется верить. Ведь находясь здесь, люди все-таки умудряются рисовать звезды и птиц. Значит, какая-то частичка их разума все еще жива, они все еще помнят, чувствуют и безумно тоскуют.

Шагая вперед, я находил все новые и новые подтверждения своей догадки. Вот изображение солнца. Лучей сверху нарисовали гораздо больше, чем снизу, от чего казалось, что с ржавого металла глядит комичная чубатая физиономия. Вот короткая, но рвущая сердце надпись: «Сара, любовь моя». Вот глаз. Что-то такое он символизирует в восточной мифологии. А вот…

Я взглянул на следующий рисунок и остолбенел. Ноги словно приросли к полу, не позволяя сделать следующий шаг. Я так и стоял, судорожно вцепившись в рукояти тачки, не дыша, ошарашено глядя в одну точку. Весь остальной мир распался, исчез, испарился. Для меня существовали лишь грязно-бурые львы и кресты, гордо распластавшиеся на двухцветном щите.

– Сурен, друг, вот мы и встретились вновь, – только и смог прошептать я.

– Господин, мы уже пришли, – Чен Фу махал мне метров с тридцати. Именно столько успел отмахать китаец, пока я топтался у двери с гербом рода Лусинянов. – Вот ваша кладовая. А рядом моя.

В страшной спешке Чен распахнул свою дверь и юркнул внутрь. Пробыл он там совсем недолго. Через минуту китаец показался вновь, со свернутым мешком и переполненный готовностью отправиться на золотой прииск.

– Иди сам. Я остаюсь здесь, – мысли путались в голове, и чтобы разобраться в них, мне было просто необходимо остаться одному.

– Но господин обещал помочь?! – китаец вскричал с возмущением, почти со злостью.

– Сейчас я тебе точно помогу! – я резко схватился за торчащий из тележки ледоруб.

Чен Фу в ужасе отпрянул. Китаец был безоружен и беззащитен, ведь лом свой он опрометчиво оставил на месте добычи. Но на этот раз Чен Фу крупно повезло. Я, к счастью… к его счастью, пока еще не псих и считаю, что одного Ганса мне вполне хватит. Поэтому, сделав над собой усилие, я опустил свое смертоносное оружие и примирительно сказал:

– Там, на моем участке… Я нарубил больше, чем смог увезти. Так что можешь собрать все это золото. Оно твое. Дарю.

Услышав такую замечательную новость, Чен вмиг преобразился. Злоба уступила место сладкой наигранной преданности. С криками «О, как вы щедры, уважаемый господин!» он пулей помчался навстречу так горячо желанному богатству.

Я поглядел вслед удаляющемуся китайцу и невольно подумал: «Интересно, а каким он был на самом деле, тогда, когда еще находился в мире живых людей? Может, был такой же мокрицей, как и сейчас. А может добропорядочным достойным гражданином, всеми уважаемым владельцем какого-нибудь магазина или ресторанчика. Однако, сейчас уже все равно. Это проклятое место постаралось на славу. И Чен такой, какой он есть, и другим ему уже никогда не стать».

От китайца мысли вдруг переметнулись к Сурену. Боже милостивый, неужели и он тоже… бездушное, безмозглое, дикое существо с куском золота вместо сердца. На какое-то мгновение мне захотелось броситься бежать. Не думать, не знать, все забыть. Пускай в памяти мой друг навечно останется добрым, улыбчивым, благородным человеком. Пусть его никогда не коснется грязная тень этого мерзкого мира.

Ах ты сволочь, гад ползучий, выродок убогий! Что струсил? Хочешь бросить друга на произвол судьбы? Он болен, слышишь, серьезно болен! И ты его единственная надежда. Так что заткни свои охи, вздохи, сопли куда подальше и решай, как из всего этого дерьма вы будете вместе выбираться. Ты слышал? Вместе и только вместе!

Я подошел к двери кладовой и оперся на нее, словно пытаясь застраховаться от того, что Сурен может проскользнуть незамеченным. Повернул голову и еще раз поглядел на герб. Он был нарисован золотом. Самородок писал по ржавому металлу как мел по школьной доске. У Сурена не было красной краски, чтобы зарисовать львов и кресты, и он воспользовался своей собственной кровью.

Я провел рукой по засохшим бурым пятнам, и, вдруг, словно неведомая магическая сила зашвырнула меня в прошлое. Я увидел золото пагонов и счастливые улыбки, услышал плавную мелодию вальса и негромкий женский смех, и кровь… кровь горячего вспыльчивого армянина на моих пальцах. Вот так мы и познакомились. Помнится, пригласил Лиду на танец, а этот подвыпивший горный орел вздумал ревновать. Смешно. Короче, два последующих дня провели мы с ним в одной камере нашей обожаемой флотской гауптвахты.

Быстрая тень мелькнула слева. Будь у меня два глаза, может и успел бы среагировать вовремя. А так только дернулся, и тут же безжалостная сталь влетела в мой правый бок. Хруст ломающихся костей, острая боль и разлетающиеся брызги алой крови. Увесистая кирка проломила ребра и гулко стукнула по железной двери.

Боль жуткая, но страшнее боли чувство собственной тупости и слабоумия. Кретин, придурок, баран безмозглый, размечтался словно разомлевшая девица! И это где? В месте, где каждый встречный и поперечный отчаянно жаждет покопаться в твоих потрохах. Но нет, не выйдет. Мы еще посмотрим кто кого!

Я не стал выдергивать стальное острие из своего тела. Уж очень уютно оно там засело, и это дает мне некоторые преимущества. Презрев боль, я двумя руками вцепился в деревянную рукоятку, а затем изо всех сил пнул нападавшего ногой в живот. Инструмент оказался в моих руках, а противника отбросило назад будто ударной волной. Он потерял равновесие и с размаху грохнулся на спину. Ну, вот, теперь мой черед, и не будет ни угрызений совести, ни жалости. Убей или убьют тебя, так уж устроен этот проклятый мир.

Я вырвал кирку из разорваного окровавленного бока и с яростным ревом прыгнул вперед. Сейчас ты, сука, получишь по заслугам! Ишь, гаденыш, подкрался! Я размахнулся, но глянув в большие, расширившиеся от ужаса глаза, так и остался стоять с высоко поднятым заступом, словно статуя эпического каменолома.