– А почему мой участок такой широкий? У других узкие огородные грядки, а у меня тут целая автострада.

Понятие автострада не вызвало у моего собеседника ни удивления, ни непонимания. Из сего я заключил, что рядом стоит современник. Убогий, замученный, доведенный до состояния животного, но все же современник. Может именно поэтому, когда китаец стал лебезить и пресмыкаться, на душе стало гадко и мерзко.

– Господин Ганс убил двух своих соседей, и теперь эта низина полностью принадлежит ему. Ой, простите, то есть, вам, уважаемый господин. Это хорошая низина. Сюда стекает много золота. Слой очень толстый, и самородки получаются крупные и красивые. – Не дав мне даже рот открыть, сосед постарался обезопасить свою шкуру. – А у меня здесь, на вершине, совсем тонкий слой. Я собираю мало золота, и кладовая моя наполняется очень медленно.

– Да не бойся ты, нахрена мне твое золото, а ты уж и подавно!

– Конечно-конечно. У господина много золота, очень много золота, – воспрял духом трусливый китаец. – Если господин захочет, я буду ему служить. Я даже могу помочь господину съесть этого злого Ганса.

– Что ты сказал?! – Я так гаркнул на китайца, что тот присел, закрылся руками и мигом превратился в заику со стажем.

– Я го-го-ворю, что Га-га-ганса надо съесть, и-и-иначе он все равно в-в-вернется и будет га-га-гадить го-господину.

– Что ты несешь? Как вернется? Я же ему башку снес!

– Есть голова, нет головы, это здесь ни какого значения не имеет, – собеседник начал быстро приходить в себя, и как мне показалось, даже обрадовался, осознав, что в состоянии хоть чему-то поучить своего грозного соседа. – Мы же все мертвые. А мертвеца второй раз не убьешь.

– Но без головы… – начал я и тут же осекся, заметив как китаец отрицательно замотал головой.

– В аду каждый кусочек нашей плоти будет жить и мучиться вечно.

– Это я уже уяснил, – сразу вспомнились те многочисленные и ужасные примеры, которых я вдоволь насмотрелся по дороге к месту своего заключения. – Но как мне могут повредить останки этого гавнюка Ганса?

– Вот то-то и оно, что могут. Ведь останки грешников не только обречены на вечные муки, они еще и покараны проклятьем вечной памяти. Так что они все помнят и могут мстить. Единственное спасение – это съесть своего врага. Вот дерьмо, которое затем получается памяти уже не имеет. Почему оно так выходит, не знаю, и никто не знает, кого я только не спрашивал.

– Ничего. Если отбился от целого Ганса, отобьюсь и от укороченного. Тоже мне всадник без головы!

Похвастался я как-то не очень уверенно. Вспомнилась здоровенная немецкая туша. Да, конечно, голову я ему оттяпал, однако мускулистые руки и ноги милостиво сохранил. И, как выяснилось, зря. Китаец тут же подтвердил мои худшие опасения, поведав историю о недоеденной руке Рамиреса.

Правда, вначале мы взялись за работу. Чен Фу, так звали китайца, объяснил, что скоро нахлынет золотой прилив, а у него почти нет золота. Приходящие будут очень недовольны. Понятие «приходящие» я запомнил. Расспрошу потом или узнаю самолично, посмотрим, как получится. В настоящий момент меня больше волновала проблема по имени Ганс.

– Так вот я и говорю, Ганс ел Рамиреса очень долго, даже за золотом не ходил. Но все равно руку так и не осилил. Оставил он ее у своей кладовой, а сам пошел поглядеть, что на участке творится. Вдруг золотишко его кто-то потихоньку таскает. Возвращается, а руки то и нет. Но нет так нет, не искать же такое «сокровище». Только, значит, Ганс хотел в свою кладовую зайти, как ему на голову камень свалился. Ганс бык здоровый, но такого удара не выдержал. Упал он. Вот тут вслед за камнем на него рука и накинулась. Извивается словно змея и душит, душит! У Рамиреса знаете, какие сильные руки были! Жаль, что короткие, не то Гансу его бы в жизни не одолеть.

– А голова?

– Какая голова? – не понял мой собеседник.

– Почему Ганс голову Рамиреса не сожрал?

– Голову то? Так голова она много вреда не наделает. Разве разболтает чего важного. То, от чего обидчику не поздоровится. Ну или подобьет кого другого на месть кровожадную. А так, чтобы от головы прямая угроза исходила, как, к примеру, от руки или ноги, так такого и представить себе трудно.

– А россказней Рамиреса, значит, Ганс не боялся?

– Почему же? Должно быть тоже опасался. Он ведь его прямо в рот так и прибил. Отодрал какую-то железяку от своей тачки, она ведь у него добротная, железная. Так вот отодрал и вогнал ее Рамиресу прямо меж зубов. Так что сказать тот уже ничего не сможет, только смотрит. Они ведь с Гансом с самого начала друг друга невзлюбили. Рамирес его называл грязным фашистом, а Ганс кричал, что Рамирес красножопая свинья. Поэтому видеть перекошенную болью Рамиресову рожу для Ганса было настоящим удовольствием.

Я слушал, и мне постоянно казалось, что в рассказе китайца проскальзывает что-то очень важное. Естественно, мое внимание привлекал не ликбез по местным нравам и традициям. Что-то другое, что-то касающееся лично меня… что-то, что я все это время искал. Вот дьявольщина, никак не могу сосредоточиться!

Я тупо вперил взгляд в мягкий металл, который под ударами ледоруба откалывался рваными корявыми кусками. Вот они, самородки-самородочки! Мы то по своей наивности представляли, что такими их создает матушка-природа. Дудки! Присмотрелся бы кто получше, без колдовской слепоты, без раболепного восхищения. Вот тут бы он и обнаружил зарубки непонятного, необъяснимого происхождения.

Непонятного… Эх, твою мать! Размахнувшись, я со злостью врезал по ненавистному золотому пирогу. Ледоруб звякнул, и к ногам рухнул увесистый кусок золота, своей формой напоминавший старый скукоженный башмак. Я поднял его, взвесил на руке и равнодушно швырнул на небольшую кучку, которую удалось наколупать Чен Фу.

Китаец радостно взвизгнул, а затем как-то исподлобья покосился на меня. Не понравился мне этот взгляд. Так глядят голодные шакалы на льва, поедающего свою законную добычу. Они бы его непременно разорвали, если бы конечно могли. Эх, Чен-Чен, жалкое ты убогое создание. Ну ладно, на вот еще… держи! И я добавил к сокровищам китайца еще пару увесистых самородков. Этот благотворительный взнос прокомментировал так:

– Хочу, чтобы ты поскорее набрал свою норму. Тогда мы вместе отправимся к кладовым. Покажешь, где мои владения.

– Слушаюсь, господин, – Чен Фу понимающе закивал. – Если хотите, я подкачу вашу тележку. Вам будет удобнее загружать свое золото.

– Подкати, черт с тобой, – я поглядел назад и увидел три одноколесных тачки. Поди знай, какая из них моя. А китаец, естественно, в курсе дела.

Пока Чен Фу возился с тележкой, я бегло осмотрелся по сторонам. Вроде бы пока все спокойно. Другие соседи держатся на почтительном расстоянии, и, по крайней мере пока, никто из них не хочет заехать киркой мне по горбу. Приятно. Уважают, значит.

Тут послышался скрип несмазанного колеса и отчаянное дребезжание металлических бортов. Чен Фу резво толкал мою собственность по очищенному от золота неровному каменному полу. Тачка при этом вся громыхала и стонала. Этот звук походил на завывание подраненной собаки, но, тем не менее, стал самым приятным и желанным. И все это потому, что я осознал, я догадался, я понял, что зацепило меня в словах Чена! Эти металлические тачки, ледоруб, лом в руках китайца… Все это современные инструменты! Ничего подобного не встретишь на остальных семи уровнях. Почему? Откуда они берутся именно здесь? Не подтверждает ли этот факт слова древнего грешника – в самой мрачной глубине может и скрываться заветный путь домой.

– Грузи свое золото, и сваливаем поскорей! – я лихорадочно принялся зашвыривать самородки в только что подогнанный гужевой транспорт.

– Господин собирается сделать еще одну ходку до того, как начнется золотой прилив? – догадался Чен. Восхищению его, казалось, не будет границ.

– Точно! Как это ты сообразил? – я сокрушенно покачал головой, глядя на алчного человечишку. – Если поторопишься, я и тебе помогу набрать следующую порцию.