А как, кстати, выглядел знаменитый Чингисхан? Вряд ли хроники обошли вниманием персону величайшего завоевателя всех времен и народов. В «Истории народов Восточной и Центральной Азии» читаем буквально следующее: «О поздней поре его жизни рассказывали, что Чингисхан в отличие от своих сородичей был высокого роста, крепкого телосложения, с высоким лбом и длинной бородой». Современник монгольских войн, персидский историк Рашид-ад-Дин пишет, что в роду Чингисхана дети «рождались большей частью с серыми глазами и белокурые». Он же сообщает, что родовое имя Борджигин в точности так и переводится — сероглазый. Из других источников можно узнать, что у него были зелено-желтые рысьи глаза. Облик Батыя хронисты описывают в похожих выражениях — светловолос, светлобород, светлоглаз. Уважаемый читатель, у вас много знакомых зеленоглазых монголов? Между прочим, титул «Чингис» (а это именно титул, присвоенный ему на курултае — съезде родоплеменной знати) переводится, по некоторым данным, как «море» или «океан». Таким образом, Чингисхан — это Океан-хан. Его настоящее имя — Темучин (Темуджин, Темучжин). Воля ваша, но слово «океан» в монгольской речи XIII века звучит по меньшей мере странно. Впрочем, об именах монгольских военачальников мы в свое время поговорим отдельно.
Еще пара слов о татарах. Был такой историк, сегодня несправедливо забытый, Андрей Иванович Лызлов. В 1692 г. он закончил главный труд своей жизни — книгу под названием «Скифийская история». Книга эта крайне любопытная, поскольку написана на основе как не дошедших до нас русских летописей, так и работ польских и итальянских историков XVI–XVII вв. (за подробностями отсылаем к самому Лызлову и сочинению Александра Бушкова «Россия, которой не было»). В данном контексте для нас важно, что татары у Лызлова предстают народом, во-первых, родственным славянам, а во-вторых — европейским. То есть Лев Николаевич Гумилев был абсолютно прав в своих еретических утверждениях. Лызлов (в вольном переложении Бушкова) пишет, в частности, следующее: «…татары (или, по крайней мере, значительная часть татар) были народом, близко родственным славянам, как русским, так полякам и литвинам. Говорили на языке, родственном славянскому. И появились на южных рубежах Руси значительно раньше „мнимого нашествия монголов из Центральной Азии“».
Мы уже приводили мнение Л. Н. Гумилева о том, что татары отдельным этносом в свое время не являлись. Можно вспомнить и о несомненном двуязычии Афанасия Никитина, отмеченном многими: в середине фразы он без труда переходит с русского на тюркский. Академик Фоменко выстроил на этом факте всеобъемлющую теорию Руси-Орды (которую автор настоящего сочинения не разделяет), а известный писатель Олжас Сулейменов в книге «Аз и Я» обнаружил много тюркизмов в «Слове о полку Игореве».
А теперь вернемся к нашим баранам. Пусть все будет так, как рассказывают летописцы. Не станем попусту переживать. Если сказано, что русские князья столкнулись на Калке с племенем «незнаемым и незнакомым», значит, так тому и быть. Как вы помните, малодушные половцы ударились в бега, а русичи, загородившись тыном из телег, три дня отбивали атаки неприятеля. Сдались они далеко не сразу, а только после того, как некий русский по имени Плоскиня, находившийся в рядах «безбожных моавитян», торжественно целовал крест на том, что пленным вреда не причинят. Эту совершенно фантастическую историю излагает В. Ян в своем романе «Чингисхан». Он ее, разумеется, не выдумал, а позаимствовал основополагающие факты из вышеупомянутой «Истории» и летописных сообщений.
Представьте себе, уважаемый читатель, что вы во главе вверенного вам войска повстречались с незнаемым и незнакомым неприятелем. Веры он непонятной, по-нашему не разумеет, да и выглядит, как бы это помягче, несколько непрезентабельно. Не забудьте на всякий случай, что до этого вы жестоко умучили его ни в чем не повинных послов и подчистую разграбили его лагерь. После трех дней непрерывных атак супостаты (безбожные плосколицые моавитяне) выталкивают вперед бородатого нечесаного мужика, который, целуя нательный крест, клянется и божится, что вот эти вот безбородые выродки, лопочущие по-басурмански, закроют глаза на ваши бесчинства и препроводят вас со всеми почестями в специально оборудованный благоустроенный лагерь для военнопленных. Соображения высшего гуманизма являются основополагающей ценностью на полях сражений семисотлетней давности.
Шутки в сторону. Если вы сын своей эпохи и если вы незадолго до упомянутых событий вдоволь пограбили стан неприятеля, предварительно умучив его послов, то на что вы рассчитываете? Некий Плоскиня, загадочным образом умеющий говорить по-русски, твердит, что вам ничего не будет. Прошу обратить внимание — вы не новичок в ратных делах. В свое время вы вдоволь повоевали и с иноверцами, и с братьями-христианами. А тут ситуация нестандартная — племя незнаемое и незнакомое, призывающее вас закончить конфликт полюбовно. Вы поверите? Вы сдадитесь на этих условиях? А вот русские князья почему-то сдались…
Откуда взялся этот злосчастный Плоскиня? Секрета тут никакого нет. И «Повесть», и русские летописи сообщают внятно и четко: «Были вместе с татарами и бродники, а воеводой у них был Плоскиня». Кто такие бродники? Это вольные дружинники, отложившиеся от своих князей и обитающие в южнорусских степях. Своего рода предшественники казаков. Казалось бы, все становится на свои места. Князей уговаривал не абы кто, а свой брат-христианин, такому можно и поверить. Но ведь опять не вытанцовывается! Опять получается какая-то нелепица: выходит, что эти самые бродники (кто бы они там ни были) сумели быстро договориться с монголами (как?) и уже готовы сдать своих собственных единоверцев по полной программе. Конечно, они изгои, конечно, киевские власти их прижимают, можно и свинью подложить. Но ситуация-то ведь небывалая! Все христианские народы трепещут, как осиновый лист, ибо не половцы идут на Русь, не таурмены, а племя незнаемое и незнакомое, «безбожные моавитяне»! Как с ними, безбожными, договариваться, если неизвестно, кто они такие, каков их язык, откуда пришли и чего хотят? Короче говоря — не слишком ли много допущений?
Неразрешимая ситуация разрешается на удивление просто. Стоит только предположить, что русским полкам противостояли не какие-то «моавитяне», а православные татары с бродниками. И в очередной раз все сразу же встает на свои места. Тут же становится понятной неспешность русских князей: многие из них просто не тронулись с места, потому что не считали необходимым выручать половцев, влипших в очередной региональный конфликт. Находит разумное объяснение и сдача в плен — сдавались не неведомым чужакам, а единоверцам, почти соседям, на которых вполне можно положиться. К сожалению, не вышло, не повезло, а что поделаешь: тут ведь как кривая вывезет — на войне как на войне. Между прочим, историю о том, как князей «метнули под доски», излагает только многажды упомянутая нами «Повесть», а другие источники не в пример сдержаннее: в одних пишут, что князей просто убили, а в других — что взяли в плен. Так что байка с «пиром на костях» — всего лишь один из вариантов.
Дополнительным аргументом в пользу нашей версии является поведение жителей Новгорода-Святополча, которые вышли навстречу приближающимся татарам, преследующим бегущих с Калки, с крестным ходом. Неужели они надеялись таким образом остановить «безбожных моавитян»? Хотя мы привыкли величать русского мужика дураком, но все-таки не следует его превращать в клинического идиота. Резюмируя вышеизложенное, остается сказать, что битва на Калке — это не столкновение с неведомыми выходцами из глубин Азии, а один из эпизодов заурядной междоусобной борьбы, которую вели между собой христиане-русские, христиане-половцы и христиане-татары. Уже упоминавшийся нами Лызлов говорит об итогах этой войны так: «Татары после этой победы до основания разорили крепости и города и села половецкие. И все земли около Дона, и моря Меотского (Азовское море. — Л. Ш.), и Таврики Херсонской (что после перекопания перешейка меж морями до сего дня именуется Перекопом), и вокруг Понта Евксинского, то есть Черного моря, татары под свою руку взяли, и тамо поселились».
