— Бабушка?.. Инсульт. Она взобралась на яблоню и скидывала вниз красные, налитые плоды. А потом резко пи@данулась на землю. Е@нулась вниз, как подстреленный дрозд. И воткнулась в небольшую ямку у ствола дерева. До сих пор перед глазами картина: бабушка, ее высоко поднятая рука, а вокруг кровавые яблоки.

— Какой кошмар, — раздался из-за спины голос тетушки в беретке.

Попрощавшись, я быстро выбежал на улицу. В небольшом баре напротив играло пошловатое радио и пахло чесночными сухарями. За столами сидели реконструкторы, махая мне мечами, щитами и копьями. Юные латышские хористки заключили меня в объятия, обнажая свои упругие тела. Стучали касками о столы шахтеры, а капитан шхуны предложил мне выпить. Немного отвлек вопрос бармена. Но виски с колой сделал встречу с неведомыми героями еще теплее. Я выпил за упокой неведомой Мудите и мысленно поднял тост за этот нелепый экзамен.

Соседнюю палату занимала парочка, несколько украшавшая больничный быт. Когда меня привезли из реанимации, я слышал только их диалоги. Говорили они громко, а хохот казался пьяным. Судя по голосам, один был уже лет достаточно преклонных, второй — намного моложе. Так и оказалось. На следующий день мне разрешили ходить, и первыми, кого я встретил в коридоре, были мои чрезмерно активные для больничных покоев соседи. Чем-то они напоминали булгаковских героев. Старцу было лет семьдесят пять, не меньше. Лицо, изрезанное каньонами морщин, нос, похожий на безжизненный пенис, остренький подбородок с проплешинами растительности. Голова напоминала осеннюю клумбу после урагана. Сухие волосы были как-то неестественно взлохмачены. Ноги старика походили на стебли гвоздики — тоненькие, обтянутые зелеными спортивными штанами, напоминающими кальсоны. Вместо привычных для больницы тапочек — полуботинки, которые любят туристы-экстремалы. Из спортивных кальсон была выпростана клетчатая фланелевая рубаха.

Второй персонаж был не менее импозантен. Его лицо мне сразу показалось знакомым, и, немного разогнав память, я вспомнил, что это Гриша Смольский, успешный в прошлом аферист и выжига. Несмотря на провалы в бизнесе, Гриша старался держать марку. По отделению ходил в длинном кашемировом пальто темно-синего цвета, покрой которого был датирован концом прошлого века. Из-под этого символа псевдоблагополучия были видны красные спортивные брюки с черными лампасами, а дополняли гарнитур белые сандалии, обутые на босую ногу. Оправа очков казалась именной, но название бренда «GUCCI» было лишь выгравировано на дужке. Настоящего мастера звали «китайский штамповочный станок». Гриша меня не признал. Вернее — сделал вид. Мол, это не я, не Гриша Смольский. У Гриши Смольского все хорошо, а я просто на него очень смахиваю. По его лицу было видно, что в мозгу он филигранит очередную «афу», на которую в наше время не клюнет даже беспредельно доверчивый человек. Резонно подумав, что не у одного меня в этом храме болезней должно быть плохое настроение, я решил поздороваться:

— Здравствуй, Григорий. Как сам?

— О! А я тебя и не узнал! Ты знаешь… Ничего, ничего. Не как раньше, конечно, но терпимо, — соврал Григорий.

— Терпимо, Григорий, понятие с оттенком мученическим. Мне говорили, ты видеостудию с мартышками перед камерами открыл.

— Врут. Я такой херней никогда не занимался. — Мне показалось, что я угадал. — А ты-то сам как? Чем дышишь, Майкл? — мое имя он произнес нараспев.

— А я на стройке.

— Да ладно… В недвижку ударился?

— Нет, Гриша. Не мое это все. Недвижка, биржи, страховка… Пошел на стройку бетонщиком.

Ученые подсчитали, что человек в среднем врет двенадцать раз в день. Если бы в тесте участвовал я, их представление о количестве лжи значительно изменилось бы. Зато, не успев испортить Грише настроение, я его тут же поднял. Чужие неудачи Гришу веселили больше, чем собственные.

— Слушай, но тяжело ведь, наверное, охеремонно! Вот тебя угораздило! А платят сколько? — Этот вопрос до сих пор у нас считается незазорным.

— У нас не платят, Гриша, мы зарабатываем. Зарплату выдают каждый день. Тридцать лат на руки, — я нагло копировал героя фильма времен хрущевской оттепели.

— Ну на эти бабки сейчас не разбежишься. У тебя же семья, наверное… Слушай, Майкл, а мне вообще говорили, что ты к родне в Штаты слинял.

— По поводу семьи ты прав. Четверо детей, один еще питается грудным молоком. Жена работает санитаркой в этой больнице и подрабатывает уборщицей в Обществе слепых. Живем очень скромно. Я бы сказал, совсем скромно. Но, слава Господу нашему Иисусу, помогают братья по вере нашей. Хвала им и благоденствие и в миру, и на небесах.

На этих словах Гриша начал переминаться с ноги на ногу, и по расширенным зрачкам было видно его правдивое удивление и даже сочувствие.

— Ты что, в секту ударился? — чуть ли не шепотом спросил он.

— Не в секту, Гриша, а в братство. В великое братство отца Виссариона, пророка истинного и человека святого. Вот меня выпишут, и я тебя к нам на службу приглашу. Очистишься от скверны, станешь пути праведные видеть, а не лживые.

— Нет, Мишаня… Спасибо, конечно, огромное, но я как ходил в синагогу, так и буду ходить. Братство помогает… Я слышал, что братство это ваше только и делает, что на Виссариона горбатится, а само впроголодь живет. Да, Мишаня… Вот тебе и Америка.

— А по поводу Америки, кстати, правда. Поехал к тетке в Лос, выебал на вечеринке у Мадонны Пэрис Хилтон, она отписала на меня парочку отелей. Я их благополучно пропил в компании с Дональдом Трампом и Куртом Воннегутом, а потом, накурившись травы, перепутал полицейского с Микки-Маусом. Меня выслали за неуважение к стране и больше там не ждут.

— Ясно… Кроме меня ты здесь зрителя не нашел. Я сразу заподозрил, что гонишь. Живем очень даже скромно, а в руках пачка «Парламента». Да и костюмчик спортивный недешево стоит, — Гриша погрустнел.

— Да ладно, Гриня. Ну пошутил.

— Шутник, блядь. Водку будешь?

— Водка в отделении урологии — это как фейерверк на заводе по заправке газовых баллонов. Не буду. Мне кашку есть надо и пить «Актимель». А еще йогурт «Растишка» нямкать. Смотришь — и вправду подрасту, поумнею.

Разговаривая с Григорием, я уловил зажеванный чем-то запашок спиртного. В этот момент подошел дедок. Звали его Валдис. Взяв Гришу под локоть, он предложил сходить покурить. Учитывая непомерную разговорчивость старичка, я от идеи прогуляться вместе с ними отказался. Говорил Валдис очень громко. У него был мобильный телефон. Я не обратил внимания на модель, но скорее всего этот аппарат разрабатывали специально для глухих. Когда мне было запрещено вставать, я оценил это чудо техники. Даже через стенку был слышен голос звонящей старику жены. Все разговоры были в одном стиле.

— Ну как ты там, Валдис? — вопрошала благоверная.

— Да хер его знает, родная. Сам не пойму. То хорошо, то опять тянет.

Хорошо было Валдису, когда его мозг находился подшофе, а тянуло у него не печень и не селезенку. Тянуло его в магазин в моменты похмелья.

— Ты скажи, что тебе покушать привезти завтра?

— Ничего не вези. У меня еще с прошлого раза осталось. Привези лучше бутылочку бальзамчика. Мне тут один человек сказал, что в моем случае это очень полезно.

— Я тебе дам, блядь, бальзамчика. Я тебе, сука, такого бальзамчика дам! Завтра жди, приеду.

— Светочка, подожди, милая! Не бросай трубку. Как там котик наш?

— Котик жив и в отличие от тебя жрет корм, а не водку.

Все разговоры были примерно в одном стиле. Про бальзамчик, котика, имени которого я так и не узнал, и надорванное здоровье Валдиса. Иногда Валдис обращался ко мне.

— Пойдем, молодой человек, уточек покормим.