Нужно было идти в дальнобойщики, подумал Максим. Или в столяры, или в плотники… И тех и других любят не за деньги. И замуж выходят не за рубанки и тягачи. И не за перспективы. Какая у дальнобойщика и столяра перспектива? Хотя… И там есть свои нюансы. Сегодня таскаешь грузы в Румынию MANa завтра поставят на рейсы в Испанию. Уже повышение… Строгал плотник гробики для местного рынка. Доверили экспортные заказы — карьерный взлет… А в бизнесе перспективы есть… Стать еще более напористым, изворотливым, ловким… И заливать линии счетов густыми потоками «целебной грязи».
Над белым полотном скатерти рубиновой башенкой возвышалась початая бутылка вина. Худощавый бледный официант удивился щедрым чаевым за оставшиеся нетронутыми закуски. Когда машина притормаживала у дома Стаси, девушка повернулась к Максу:
— Две исповеди… За такое короткое время… И все как-то грустно и смешно. А вы… А ты еще заедешь в наш бар?
Ответа на этот вопрос Максим не знал. Но это был как раз тот случай, когда нужно принимать молниеносное решение. И ни в коем случае не врать. Изворотливость и подлость в этот поворот не вписывались… Ответил он после короткой паузы:
— Да, приеду. Послезавтра я обязательно приеду. Обещаю…
Мила редко звонила первой. Обычно в тех случаях, когда ей нужно было помочь советом. Еще когда приходили рифмованные строки. И это были хорошие стихи. Не пошлая сборка ладно сливающихся кубиков, а строчки, наполненные чувствами. Голос Милы выдавал несколько выпитых рюмок. Впрочем, Максим выпил много больше. Но это было не опьянение, заставляющее делать глупости и дурные поступки. Может, чуток хулиганства…
— Кто-то, кто-то обещал мне позвонить! И где пивная кружка… Как ты сказал, «кружка-парламентер»?
— Все на месте, Мила. Даже подставка под кружку. И не картонная. Подставка с глухарем натуральной кожи.
— С каким еще глухарем?
— Ну с тетеревом, ясное дело. На подставке вытеснен немецкий тетерев-глухарь. Может, его зовут Ганс… Может, Петер… Представляешь… А я и не знал, что в Германии водится эта птица! А еще я приволок духи. М-м-м… Мила, каким ароматом будет наслаждаться этот любитель кантри-мьюзик по имени Рихард…
— Слушай, что ты прицепился к этому несчастному Рихарду и кантри-мьюзик? Я же говорила, что он слушает…
— …что он слушает джаз, — перебил Максим. — Этот мастер портить людям жизнь слушает джаз и Рахманинова. И именно он! Именно он будет вдыхать аромат духов, которые я привез тебе в подарок… Но он и пальцем не дотронется до изящного кулона, украсившего нежную шею богини… Насколько я добр и незлопамятен, роскошная Мила…
— Ты пьян, Макси. Ты пьян, и говорить с тобой бесполезно…
На этих словах Мила повесила трубку. Облокотившись о спинку украшенной вензелями кровати и натянув одеяло, Максим посмотрел в зеркало. Он улыбался… Не делано, а открыто — по-настоящему. Завтра утром Макс поедет в ювелирный магазин. Купит золотое кольцо, облагороженное бриллиантом, и помчится к Миле. По вечерам они станут читать ее дневник, бросая в камин исписанные листочки. И будут счастливы. Тем более что внутренний голос давно подсказывает о невозможности любви только к себе, собаке и женскому целомудрию.
Засыпал Максим на спине. Поблескивающие в темноте грани люстры не казались зловещими. Ему было тепло и уютно. Справа Кристина, слева Анна. Одна смотрит с большого фото, а ее подруга, поджав ножки, отходит ко сну.
Экзамен
В узком коридоре сидело шесть человек. Рядом со мной мяла талончик бабушка в коричневом берете.
— Нервничаете? — тихо спросила она.
— Нет. А почему вы так подумали? — поинтересовался я.
— Ну, у вас голова просто дернулась несколько раз. Это заметно.
Откуда ей было знать, что в моей голове проходило столько мероприятий одновременно? Там шел Всемирный фестиваль реконструкторов, праздник латышского хорового пения, уездная олимпиада кузнецов и еще много других представлений, способных расколоть голову любого человека на несколько частей. Так что голова моя дергалась не случайно. Это я увернулся от томагавка, брошенного ехидным гуроном, и спрятался от нескольких стрел, пущенных шотландскими лучниками.
Как думаете, сдадите? — не унималась бабушка.
— Если честно, то я о другом думаю. Но надеюсь… надеюсь, что сдам.
Думал я о том, что ночной загул перед сдачей экзамена на латвийское гражданство стал лишним доказательством моей клинической недалекости. Бабушка продолжала задавать вопросы, а я то кивал головой, то, вздыхая, произносил: «Ой, и не говорите». Вскоре всех пригласили в небольшую аудиторию. За длинным столом расположились четыре женщины. Лица их были суровы, взгляды холодны, помыслы не сулили благого исхода. Я увидел их в форме. Красивые черные пилотки с адлером, красные шевроны со свастикой и по правую руку от каждой лежит «Вальтер». Когда экзамен подошел к финальной стадии, в моей голове неожиданно появилась группа шахтеров. Они тут же включили отбойные молотки и начали долбить в районе ушных раковин. Оставалось написать сочинение. Совсем короткое, наивное и тупое сочинение. Тем было несколько, и в этот момент какой-то ливонский рыцарь начал поединок с уродливым чужестранцем. Рыцарь заорал: «Напиши о том, как ты ездил в деревню к бабушке! Напиши, что твою бабушку звали Мудите, она была латышкой, а ты помогал ей по хозяйству!»
— О чем вы будете писать? — повторила на латышском вопрос экзаменующая. — Или вы меня не слышите?
— Простите. Конечно же слышу. О бабушке. Я буду писать о бабушке, — ответил я.
— Но здесь нет темы про бабушку. Есть про хутор, баскетбол и танцевальные праздники.
— Тогда я напишу про хутор. Про хутор, на котором жила моя бабушка.
Мне показалось, что женщина улыбнулась. В этот момент хористы, оттолкнули шахтеров и затянули песню, способную усыпить всех заклинателей змей и их питомиц. Этот жуткий мотив подстегнул меня и я начал выводить латиницу:
«Раньше я любил ездить на хутор. Хутор находится в Добельском крае. Там очень красивая природа и много лесов. Я очень любил ходить в лес по грибы. Обычно мы ходили с моей бабушкой Мудите. Она была очень старая, но резвая, несмотря на то, что долгое время прожила в Сибири. Иногда она даже бежала в хлев и курятник, но порой падала. Потом вставала и бежала вновь. Бабушка любила скотину, собаку, кошку, пчел и людей. По вечерам она пела латышские народные песни и щедро угощала меня брагой. Я ложился на каменный пол кухни и слушал. Иногда так и засыпал. Но больше всего мы любили собирать яблоки. У бабушки Мудите был яблоневый сад. Собирать яблоки с ней было счастье. До сих пор перед глазами ее горб и добрая улыбка. Но потом бабушки Мудите не стало, и я перестал ездить на хутор».
«Молодец! — плашмя хлопнул меня по спине мечом ливонский рыцарь. — Написал от души. Так написал, что пробрало».
В этот миг я услышал голос женщины-экзаменатора. Она говорила, что сочинение написано хорошо, что в этих строках есть душа, что они удивлены, как разветвлены корни нашей семьи. Но все портят ошибки с «г^румзиме» или с макронами, знаками, обозначающими долготу звука.
«Они специально валят тебя, старина, — заорал сквозь начавшийся в голове шторм капитан рыболовецкой шхуны. — Даже мы, латыши, не всегда ставим правильно гарумзиме. Но не отчаивайся, придет время…»
В это время шхуна наскочила на рогатую немецкую мину, и в мой голове сильно рвануло. И я вновь услышал голос женщины экзаменатора.
— …повторю, хорошо написано, но увы, принять экзамен мы не можем. Извините, а можно вопрос?
— Конечно. Задавайте.
— Почему такой грустный финал? И от чего умерла ваша бабушка?
Я понял, что мне абсолютно нечего терять. Понял, что больше никогда не пойду сдавать этот экзамен. Оторвав взгляд от пола, посмотрел в глаза этой дамы и, выдержав паузу, ответил на русском:
