Больше писем от Сашки я не получал. Ему отписывал, но безответно. Думал, обустроился, жизнь наладил. А через год встретил знакомого. Тот в Штатах по делам был. Спросил про Алекса. Лучше бы не любопытствовал…

— А Сашку месяцев восемь как в разборке застрелили. Он с казанскими свелся. Ну, по приезде. А там у них что-то с другой бригадой не заладилось. Он из дома выходил, и три пули в живот…

— А как же работа грузчиком в мебельном?

— Наив ты, Мишка…

Я после этого пил. Говорят, долго, жестоко и безудержно. А потом я посвятил Сашке стихи. Короткие и простые. Они стерлись. Наивными были…

«…По совокупности всех статей приговорить Ефима Шпунге к десяти годам заключения в колонии строгого режима». Фима посмотрел на сидящую в зале маму. Ей уже шестьдесят восемь. 68 + 10 =??? Рядом вытирал щеки платком отец. Папе Гиршу семьдесят девять, и об арифметике в его случае лучше не думать. Вова Цимлянский делано качал головой, жмурил глаза и удивленно прицокивал. Ну да, с закрытыми глазами приятнее представлять, как он будет укладывать в постель Иру. Фима бы давно развелся с Иришей, но отношение к вопросу брака у него было философским. Раз Господь дал в жены шлюху, значит, это наказание, которое ты заслужил. А от наказаний Господних лучше не увиливать. И все же как огромна цена социалистической собственности, если за «левые» дверные замки и панели тебе отгружают десять лет запроволочной жизни.

В зоне Фима быстро заскучал. Он вообще считал СССР страной людей с одинаковыми лицами, но даже не предполагал, что эти лица могут быть одинаковыми настолько. Встретил фарцовщика Юру Клямина. Юру взяли пьяным в ресторане, отвезли в вытрезвитель, а он сопротивлялся и почему-то славил Кришну. Струи холодной воды заставили Клямина вспомнить школьную историю, и он заорал: «Это такие же суки, как вы, замучили генерала Карбышева!» Товарищи долго думали, куда определить Юрия: в психиатрическую лечебницу или в зону. На этот раз верх взял гуманизм.

После второго месяца отсидки Фима попросил встречи с начальником колонии. Он говорил о сумасшедшем изобретении, которое сделает страну мировым лидером. Фиме жестко ответили, что мы и так в мировых лидерах. Он быстро нашелся и убедительно выпалил: «Мы станем лидерами планетарного уровня». Подполковника Липатова никак нельзя было отнести к людям наивным, но доверчивость в нем, как и в любом человеке, присутствовала. Разговор со Шпунге занял у него всего несколько минут. Сразу после окончания беседы Липатов дал распоряжение доставить в зону чертежную доску, листы ватмана и наборы чертежных инструментов. Шпунге выделили специальную комнату, которую в его отсутствие запирали на ключ и опечатывали. Питание Фиме усилили, разрешили спать дольше. Через восемь дней Фима вновь переступил порог кабинета подполковника Липатова.

— Ну вот все и готово, товарищ подполковник! — отрапортовал заключенный. — Готов наш старт к планетарному господству.

— Нас интересует не господство, а лидерство, гражданин Шпунге, — поправил Липатов. — А я с удовольствием посмотрю, что вы там нарисовали. Чем, так сказать, мы можем помочь стране, миру, а может, и вам.

Фима разложил на столе несколько листов ватмана. Углы были прижаты пепельницей, графином с водой, маленьким бюстом Ленина и настольными часами с большеглазым умирающим красноармейцем. На ватмане застыли огромные емкости с надписями «Зерно», уродливые гигантские пароходы, острова с пальмами и толпа людей, напоминающих какое-то дикое племя.

— Что это? — в изумлении спросил Липатов, тут же закурив.

— Это, товарищ подполковник… — выдохнул Фима, — это, товарищ Липатов, ГМЭ — Глобальный Мировой Элеватор. И он будет построен здесь, на берегах Балтики. Какова одна из важнейших задач всего мира? — вошел в раж изобретатель. — Правильно, накормить все народонаселение этого самого мира. Чтобы кусками хлеба давились не только империалисты, но чтобы эти куски хлеба ели и негры, и другие угнетаемые, голодные и отвергнутые жизнью народы.

— А что это за гигантские бочки с надписями?

— Это не бочки. Это сверхвместительные элеваторные емкости. Сюда будет свозиться зерно со всего мира. И именно отсюда оно будет распределяться по странам, которые нуждаются в хлебе. А вот это, рядышком, это резервуары с водой. Данный проект я назвал «Арык». Мы его будем развивать параллельно. В его функции будет входить накопление питьевой воды со всего мира и отправка ее в страны, где с водой проблемы. Для этого будут построены гигантские танкеры-водовозы. Как вам идея, товарищ подполковник?

Липатов глубоко затянулся, открыв шкафчик, достал бутылочку коньяка и, выпив небольшую стопку, по слогам протянул слово «хо-ро-шо». В этот же день, после короткого путешествия в «воронке», Фима имел еще одну беседу. На сей раз напротив сидел врач психиатрической лечебницы закрытого типа Яков Соломонович Гринберг.

— То есть вот с детства одна мечта, да? Чтобы негры жрали хлеба не меньше, чем белые?

— Нет. Были и еще мечты, конечно. Но не столь масштабные, — ответил Фима.

— И какие же?

— Чтобы негры ели не только хлеб, но и «докторскую» колбасу. Чтобы они не умирали от жажды.

— А почему только «докторскую»? — поинтересовался Гринберг.

— В ней нет кусочков белого жира. Он пагубно влияет на организм.

— То есть ты за сытых и напоенных негров, обилие хлеба и «докторской» колбасы.

— Именно, доктор, — закивал головой Фима.

— А в виски и в проститутках угнетаемые не нуждаются?

— Зачем развращать чистых в помыслах и в деяниях людей?

— Значит, воплощение идеи всеобщего благоденствия… Видимо, именно отсюда появилось желание пиз@ить в промышленных размерах стройматериалы, чтобы двигать их налево. Ну да, чего для угнетаемых народов не сделаешь?! Скажи, Фима, а Юлик Шпунге, играющий в «Аллегро» на тромбоне и приторговывающий американскими джазовыми пластами, это не…

— Это мой родной дядя, — перебил Фима.

Яков Соломонович грустно улыбнулся и позвал санитаров. Фиме давали таблетки, но их действия на себе он не ощущал. Через месяц Фима уже шел по улицам осеннего города, думая, что все же неплохо быть фантазером, имея небольшие актерские способности. А еще неплохо иметь играющего джаз дядю, приторговывающего винилом. Документы на отъезд Ефим начал оформлять сразу по выходе из больницы. И перед ним даже не стоял вопрос, брать с собой Ирочку или оставить ее в Союзе. В Штатах она наверняка прыгнет в постель к какому-нибудь миллионеру, покажет ему секс, который не снимают даже в штатовском порно, а потом будет каждый день молиться за бывшего мужа и его гешефты.

Народу на проводы пришло много. Был даже какой-то сумрачный хасид, которому Фима после первых ста граммов зачем-то поцеловал руку, а потом приложился губами к пейсам. Был антиквар Гурик, предложивший организовать провоз серебра, набрался наглости и пришел Вова Цимлянский. Провожающие пили и ели продукты, при виде которых в голодный обморок упала бы целая африканская страна. Фоном играл Бенни Гудмэн, на поблескивающем паркете эротично отплясывала Танечка, по которой Фима будет так скучать. После нескольких анекдотов кто-то попросил Фиму рассказать о его чудесном освобождении. Это был великолепный мини-спектакль. Фима показывал, как разворачивал ватманы, как курил подполковник Липатов, как смеялись над ним санитары в больнице. Все смеялись и предлагали сделать паузу на тост. Забрали Фиму ранним утром. На сей раз суда не пришлось ждать долгих полгода. И все было так же. Так же серо, безлико и безнадежно. Только вместо цифры десять прозвучала цифра одиннадцать…

Джекпот висел уже больше месяца. Восемь тысяч баксов на играющем красками табло. Предыдущий за три недели слетел. Куш снял какой-то любитель. Вложил в электронное жерло несколько латов, а из игральни его пьяного и счастливого выносили. В уголке зала беспокоила Фортуну старушка Расма. Сухая, высокая, с аккуратной стрижкой и накрахмаленным воротничком салатовой блузки.