— В нашей работе всегда так, Антоша. Это ведь только у продавца-торопыги быстро получается: «Сорок да сорок — рубль сорок. Спички брали? Нет. Пять двадцать!» Нам такая бухгалтерия не годится. Бывает, действительно поначалу сказать нечего, а когда обмозгуется все, смотришь, и разговор получается, а?
Бирюков вздохнул и стал рассказывать. Стуков слушал внимательно. Дымил сигаретой, изредка задавал уточняющие вопросы. Когда Антон пересказал содержание разговора со Светланой Березовой, он долго сидел задумавшись, будто припоминая что-то серьезное. Бирюков заговорил снова:
— Доказать причастность Мохова, а возможно, и Костырева, по-моему, будет нетрудно. Опасаюсь другого: как бы не улизнул кто из соучастников. Ведь если Мохов и Костырев знают о смерти электромеханика с подстанции и Гоганкина, — а такое вполне возможно, — то они до посинения будут отрицать связь с ними и утверждать, что действовали самостоятельно. Связь же эта — ну, прямо-таки напрашивается. К тому же, пачка из-под ростовских сигарет, которые давным-давно в нашей области не продаются…
— Три с половиной тысячи, говоришь, недостача? — переспросил Стуков. — Сумма не то чтобы большая, но и не маленькая. Приманкой, по всей вероятности, послужили золотые часы. В придачу к ним выручка да вещички — это уже кое-что. Средней руки воришка может пойти на такое дело. Но, прежде чем идти, надо видеть приманку или хотя бы знать о ней. Давай подумаем, кто мог выступить в роли наводчика. Продавцы, в первую очередь. Затем работники базы, которые отпускают товар, и госбанка, поскольку, как ты сказал, Сельхозтехника платила за часики перечислением. Кто-то из знающих подсказал, что в такой-то день, в таком-то магазине будет восемнадцать золотых часиков…
— Но ведь большую часть их сразу забрала Сельхозтехника, — возразил Бирюков.
— Вот этого как раз «знающий» и не знал. Поэтому круг сужается, — Стуков прищурился, закурил новую сигарету. — Не будем, Антоша, пока над этим ломать голову. Завтра предварительно допросишь Мохова и Костырева, прощупаешь их. Смотришь, горизонт и расширится, дело прояснится. Меня другое в твоем сообщении заинтересовало. Березова, кажется, упомянула Николая Петровича Семенюка…
— Какого Семенюка?
— Гражданина с розовой собачкой.
— Да. Такой гражданин подходил на троллейбусной остановке к Мохову, разговаривающему со студентом-медиком. Вы знаете этого… с собачкой?
— Доводилось встречаться. Крайне несчастный человек. Заведовал в одном из институтов кафедрой электросварки, попал в автокатастрофу и с тех пор заболел. Не так давно после припадка в состоянии помрачненного сознания Семенюк выбил стекло в книжном магазине. Вот акт медицинской экспертизы. — Стуков достал из сейфа заполненный бланк и подал его Бирюкову.
Начинался акт обычным канцелярским вступлением, затем шло описание происшедшего случая. Антон быстро пробежал глазами необходимые при экспертизе вводные и, дойдя до заключения врачей психоневрологического диспансера, стал читать внимательно.
«…На основании изложенного комиссия приходит к заключению, что гражданин Семенюк Н. П. страдает хроническим психическим заболеванием в форме травматической эпилепсии со значительным снижением интеллекта и изменением личности по эпитипу. На это указывают данные о перенесенной им травме головного мозга с последующим развитием судорожных припадков, а также данные настоящего обследования, выявляющие у испытуемого нарушение мышления, снижение интеллекта и памяти в сочетании с нарушением критических способностей.
Степень указанных изменений столь значительна, что не позволяет испытуемому давать отчет в своих действиях и руководить ими. Поэтому в отношении инкриминируемого ему деяния гражданина Семенюка Н. П., как душевнобольного, следует считать НЕВМЕНЯЕМЫМ».
* * *
Антон вернул Степану Степановичу акт и спросил:
— С кем он живет, этот Семенюк, на какие средства?
— У него были сбережения. К тому же, пенсию назначили. Сам Николай Петрович, разумеется, деньгами пользоваться не может. Врачи хотели устроить в стационар, но отыскался племянник. Вот его и определили опекуном. Живут вдвоем. — Стуков спрятал акт в сейф и положил ключи в карман. — А заинтересовал меня Семенюк тем, что на троллейбусной остановке подошел к Мохову. Обычно он к незнакомым людям не подходит.
8. Дело не проясняется
Прежде чем допрашивать Мохова и Костырева, Бирюков ознакомился с протоколом задержания и перечнем вещей, обнаруженных в чемоданах задержанных. Все похищенные из магазина вещи находились в чемодане Мохова. Не было только часов и одной бритвы. Зато наличных денег, с учетом стоимости купленных до Якутска авиабилетов, оказалось на триста с лишним рублей больше исчезнувшей из магазина выручки. В чемодане Костырева, кроме сменного белья, зубной щетки с мыльницей и электробритвы, лежал небольшой сборник стихов Петрарки. На титульном листе знакомым для Антона почерком Березовой было написано: «Солнышко! Не сердись на меня». Бирюков несколько раз прочитал надпись, стараясь понять, по какому поводу она сделана. Полистав страницы, пробежал взглядом несколько коротких стихотворений, затем положил книжку на место и решил начинать допрос.
Федор Костырев — здоровенный парень, смуглостью и лицом похожий на отца, — казался старше своих двадцати трех лет. Поправляя широкой ладонью то и дело падающую на лоб густую прядь черных волос, он понуро смотрел в пол, изредка бросал взгляд на никелированную головку микрофона, через который допрос записывался на магнитофонную ленту. На все вопросы, касающиеся магазина, упрямо твердил: «Ничего я не знаю».
— Вас задержали с Моховым. Где и когда вы с ним встретились? — начал с другого конца Антон.
— В пятницу, в райцентре, — коротко бросил Костырев.
— Куда собирались уехать?
— Не уехать, а улететь в Якутск. Билеты же у нас отобрали. Чего лишний раз спрашиваете?
— Почему именно в Якутск?
— Потому что дальше билетов не достали. Справки так какие-то надо в кассу предъявлять.
— Значит, дальше собирались?
— Собирались. Мохов давно уговаривал меня на север завербоваться.
— Почему только в пятницу вы на это решились?
— Решился, и все. Какое вам дело — почему?
— В ночь с субботы на воскресенье в райцентре обворовали магазин, — строго сказал Бирюков. — В чемодане Мохова обнаружены краденые вещи.
— С него и спрашивайте, — буркнул Костырев.
— А что вы на это скажете?
— Ничего. Закладывать Мохова не собираюсь.
— Блатной жаргон уже успели изучить?
— С кем поведешься — от того и наберешься, — Костырев усмехнулся. — В изоляторе урки со стажем сидят, научат.
— Запугали?
— Тот еще не родился, кто меня запугает.
— Давно с Моховым дружите?
Костырев исподлобья коротко глянул на Бирюкова.
— Какая у нас дружба? Я на севере собирался работать, не воровать.
— А Мохов, выходит, воровать собирался?
— Не ловите на слове.
— Вы Гоганкина знаете?
— Гогу-Самолета?.. Знаю.
— Так вот, Федор… — Бирюков сделал паузу. — В обворованном магазине обнаружили труп Гоги-Самолета и вашу кепку.
Наступила затяжная пауза. На скулах Костырева заиграли желваки.
— Кепку я оставил в магазине, когда прилавок ремонтировал, а Гогу — сто лет уже не видел, — наконец ответил он изменившимся, глухим голосом и с натянутой усмешкой добавил: — Но если не можете найти преступника, пишите на меня. Мне терять нечего.
— Поймите, — спокойно заговорил Антон, — совершено преступление. Допустим, вас накажут, а настоящий преступник-запевала останется на свободе. Он может совершить более страшное преступление.
— Это ж хлеб для вас, — ухмыльнулся Костырев;
— Поменьше б такого хлеба.
— Смотря кому… Обвиняйте, валите все шишки на меня.
— Не могу. Хочется иметь чистую совесть.
— Пусть совесть вас не мучает. Вину свою признаю по собственной воле, под давлением неопровержимых улик, как говорят в суде. Кепку-то мою нашли в магазине.
