Мы самонадеянно считаем, что уж детектор лжи — изобретение нашего безумного века. Куда там! Гарри Райт в своей замечательной книге «Свидетель колдовства» описывает, как в африканской деревне искали вора.

Колдун, подбрасывая кости, определил из всего племени шесть подозреваемых. Но они не признались в воровстве, и тогда «колдун вышел вперёд и протянул ближайшему из шести обвиняемых небольшое птичье яйцо. Его скорлупа была столь нежной, что казалась прозрачной. Было ясно, что при малейшем нажиме яйцо будет раздавлено. Колдун приказал подозреваемым передавать яйцо друг другу — кто виновен, тот раздавит его и тем самым изобличит себя. Когда яйцо дошло до пятого, его лицо вдруг свела гримаса ужаса, и предательский желток потёк между пальцами. Несчастный стоял, вытянув руку, с которой на землю падала скорлупа, и его дрожащие губы бормотали признание…

Заметного успеха колдуны добивались, заставляя подозреваемых жевать крахмалистое вещество из маниоки. Тот, у кого этот состав оставался сухим, — оказывался виновным. Столь простой рецепт «детектора лжи» передавался веками. Известно, что на Руси поступали так же. Правда, у наших волхвов был рецепт, объяснить который не так просто. Подозреваемые бросали в речку веточки. Тот, чья утонула, признавался вором.

С изобретением же порохового оружия у знатоков от магии появилось новое средство проверки на ложь — ружьё. Не подумайте, что признания добивались под дулам. Нет, тут куда тоньше метод. Подозреваемых просили по очереди целовать ствол притороченного к дереву ружьеца. К курку привязывалась туго натянутая бечёвка. Малейшая дрожь при исполнении ритуала — и округа оглашалась выстрелом, свидетельствовавшим о греховности испытуемого. Впрочем, суть не в методе, а в той мудрости, которая делала его эффективнее любого следственного эксперимента.

Были времена, когда с воровством боролись при помощи магии. И способы, по разумению древних, выбирались надёжнейшие. Иные и по сию пору в ходу. Беда вору, если он на месте преступления оставил следы. Их вовсе не обмеряли и к делу приобщать не собирались.

В Литве след вора вынимали и отправлялись с ним на кладбище. Там обобранные обращались к могилам с вопросом до тех пор, пока в одной из них не послышится ответ: «Да». В случае успеха, а он при долгом ожидании, надо думать, приходил, из «ответившей» могилы вынимался крест и в углубление от него всыпалась земля от следа. Оставалось только поставить крест обратно — и вор считался наказанным. Кому-то это покажется смешным, но после такой процедуры, бывало, и умирали.

В Ганновере же след вора засыпали в мешок и вешали в дым. Такой же приёмчик характерен и для русской магии. Как утверждают, такое «окуривание» негодяя тоже помогало отправить его в лучший мир.

Худо приходилось и преступнику, обронившему на месте преступления какую-нибудь свою вещичку. В Пруссии такую вещичку изрядно колотили, считая, что вор заболеет. Надо думать, дело это ещё приносило и психотерапевтический эффект — зло сорвать.

Поверье было настолько сильно, что никто не удивился, когда в начале XIX века в окрестностях города Беренда таким образом проучили воришку. Бедолага крал мёд. Убежать-то он успел, но разгневанный хозяин долго в остервенении колотил его одежду молотком. Вор пришёл в смятение, слёг в постель и умер.

Хитроумные арабы изобрели свой оригинальный способ поиска воров. Араб, обнаружив пропажу, не бежал к местной страже с претензиями, а преспокойно рисовал на месте преступления магический круг, втыкал в его середину гвоздь и за нитку привязывал к нему жука.

Ползая вокруг гвоздя, жук наматывает на него нитку, всё более сокращая привязь и приближаясь к центру. Хозяин похищенных вещей уверен, что грабитель, как и жук, вернётся на место преступления. Его уверенность столь крепка, что он даже не утруждает себя особым расследованием и опросом свидетелей. И что поразительно — преступник нередко возвращался!

В китайских провинциях Гуандун и Гуанси чуть ли не до начала XX века практиковался такой приём поимки воров. Если находился след похитителя, звали сведущего человека — чаще даосского монаха. Божий человек вбивал в след бамбуковый кол и начинал внушать вору неодолимое желание вернуться. Когда вор, обессилев от борьбы с собой, крадучись приходил на место кражи, его уже ждали. Какой современный опер не позавидует столь блестящей способности.

Сколько раз приходилось слышать: «Говорил, что украдут — как в воду глядел», и многим невдомёк, что глядеть в воду было чуть ли не самым первым «оперативно-розыскным мероприятием» у древних, да и не только у них. В Египте чистому, невинному мальчику не старше двенадцати лет велели смотреть в чашу, наполненную водой и расписанную священными текстами. Под шапку ему засовывали бумагу с надписями так, чтобы она свешивалась на лоб, и окуривали травами. Заклинатель просил назвать подозреваемых, и через некоторое время мальчик начинал описывать лицо, увиденное им в чаше.

Жители Скандинавии имели обыкновение отправляться к гадальщику в четверг вечером, чтобы увидеть у него в ведре с водой лицо обокравшего их вора. И горе тому, чьё лицо привидится пылающему ненавистью потерпевшему.

Таитяне, в поисках «обувшего» их супостата, шли к прорицателю, который высматривал лицо вора в тыквенном сосуде, наполненном водой. В Новой Гвинее для этого и вовсе смотрели в лужу, приправленную кокосовым маслом.

Вряд ли стоит подозревать наших предков в глупости. Вода использовалась магами для подстёгивания воображения, а оно способно иной раз на поразительные открытия. В этом смысле показательна история, произошедшая в девяностых годах XIX столетия.

Столица была потрясена убийством на Васильевском острове, в конце Среднего проспекта. На чердаке дома обнаружили труп изнасилованной девочки четырнадцати лет. Ребёнок был задушен. Взволнованная общественность требовала найти душегуба. Полиция полгода билась в поисках злодеев, и, наконец, дело было прекращено за необнаружением виновного.

Не менее других потрясён был убийством и художник Б. Драматические описания этого преступления, беспрерывно появлявшиеся в газетах, так повлияли на его воображение, что он написал картину на соответствующий сюжет. Картина публике понравилась. Мало того, она была удостоена академической премии.

На картине в точности было воспроизведено место преступления — чердак и образ задушенной девушки. На втором плане зрители видели зловещий силуэт удаляющегося убийцы. Правой рукой он раскрывал чердачную дверь, обернувшись к своей жертве. Это был отвратительный горбун, привидевшийся художнику. Поражали его уродливое и отталкивающее лицо, огромный рот, клинообразная рыжая борода и оттопыренные уши.

Картина была выставлена через шесть месяцев после убийства. И вот однажды среди толпы, глазеющей на неё, раздался дикий крик и какой-то человек упал и забился в судорогах. Подошедшие на помощь были поражены его разительным сходством с героем картины. Очнувшись, горбун сам пожелал быть доставленным в полицию, где, объятый мистическим ужасом, сознался в преступлении.

— Как это могло случиться? — говорил он. — Кто мог зарисовать меня в эту страшную минуту, ума не приложу! Это какое-то наваждение, какая-то чертовщина…

Тогдашний начальник петербургской полиции Чулицкий плохо верил в чудеса и решил арестовать художника Б., подозревая его если не в соучастии, то, по крайней мере, в укрывательстве и недоносительстве. Однако художник в это время набирался художественных впечатлений в Италии и возвращаться собирался только через месяц. За это время Чулицкий тщетно пытался проникнуть в тайну преступления: с одной стороны, горбуну был неведом художник, с другой — художник не знал горбуна. Словом, мистика какая-то.