Коннор извлекла из большой черной сумки папку и передала ее Майло.

– Спасибо, Петра.

– Не за что. – Она сверкнула улыбкой. – Обещайте только, что если памятную записку напишу я, то вы ее прочтете.

Петра поднялась и направилась к выходу. Мы смотрели, как она уселась за руль старенького черного «аккорда».

– Работает она недавно, – негромко сказал Майло, – но пойдет далеко... Я просмотрю папку и передам тебе. А потом поговорим с подружками Понсико.

– Пока это самая надежная наша ниточка.

Мы направились к машине.

– Спасибо за розыски в библиотеке, Алекс. У тебя не найдется времени посидеть там еще, может, узнаешь что-нибудь о «Мете»?

– Завтра с утра. Шарави у нас дока в компьютерах – не хочешь подкинуть ему работы?

– Пока не знаю. Видишь ли, все, что я ему ни скажу, пойдет прямиком к Кармели, а мне не хочется, чтобы объятый скорбью отец... хотя и держать его в неизвестности слишком долгое время я тоже не смогу. Дьявол, если не сообщить ему, он снова начнет пихать нам своих жучков. – Майло расхохотался. – Он меня отвлекает... Кстати, по-моему, я вычислил, как Шарави удалось выйти на кроссовки Ортиса. Каким-то образом он добыл дело – помнишь, Мэнни Альварадо жаловался, что не смог сразу найти его? Похоже, Юджин Брукер, бывший шеф ньютонского полицейского участка, заглянул за пару дней до этого в свой старый офис. Из всех чернокожих в Управлении у него был самый высокий пост, все считали, что он сядет в кресло первого заместителя. Однако после смерти жены Брукер сразу же подал в отставку. Но, представь себе, во время Олимпийских игр он был какой-то шишкой в службе обеспечения безопасности участников, как и Шарави. У израильтян наверняка есть связи в Управлении и черт знает где еще. Словом, как бы искренен Шарави ни был, у меня постоянное чувство, что он знает больше, чем говорит. Так ты думаешь, его компьютеры могут здорово помочь?

– В библиотеке я найду только самую общую информацию, то, что опубликовано в англоязычной прессе. Но в случае, если «Мета» окажется международной группой, или вдруг у нее есть некие отношения с криминальным миром за рубежом, Шарави будет весьма полезен.

Майло задумался.

– Ты исходишь из того, что клуб – штука серьезная. Насколько нам пока известно, это всего лишь сборище умников, встречающихся, чтобы со вкусом пожрать да поздравить друг друга с тем, что Господь наградил их такими мозгами. Даже если убийца окажется одним из них, каким образом мы определим, кто именно?

– При наличии списка членов можно будет сопоставить их имена с реестрами, полученными из ваших архивов, или с любыми другими фамилиями, что мелькают в информации о преступлениях. Проверим также, у кого из членов клуба могли быть возможности или мотивы для совершения трех наших убийств. Скажем, кто-то работал в парке, где похитили Ортиса, или в заповеднике, где была убита Айрит.

– Интеллектуал, подметающий дорожки парка?

– Неудачник. Я знаю кучу таких, случаев.

– Вторая подружка Понсико, мадам Ламберт, именно такой мне и представляется. Переносила бумажки из комнаты в комнату. Я не хочу сказать, что она в числе серьезных подозреваемых – ведь наш герой явно мужчина, и довольно крепкий, судя по тому, как он управлялся с телами.

Я уселся в машину.

– А что ты думаешь по поводу генного проекта, о котором рассказывала Петра? – спросил Майло.

– В наш добрый век только этого и не хватает. Мета карты, показывающей, кто из нас заслуживает того, чтобы жить.

– Что, не хочется полагаться на снисходительность гениев или страховых компаний?

Я расхохотался.

– Предпочитаю иметь дело с гангстерами и торговцами наркотиками.

Проработав всю ночь, в шесть утра Даниэл поднял жалюзи на окнах комнаты, где стоял компьютер, глубоко вдохнул, сощурившись от хлынувшего света.

Он извлек из мешочков реликвии и бездумно, механически прочитал молитвы, бросая взгляды на залитый бетоном двор.

Из-за разницы во времени между Штатами, Европой, Азией и Ближним Востоком Даниэл провел большую часть ночи у телефона, ведя на четырех языках приятельскую беседу с коллегами, пытаясь без бюрократических проволочек, одинаковых по сути в любой стране мира, отыскать какие-нибудь следы DVLL, получить информацию об убийствах на расовой, этнической или генетической почве, о последних выходках неонацистских и националистических группировок.

Информации было в избытке, однако в конечном счете ему не удалось хотя бы самой тонкой нитью связать полученные новые факты с тремя убийствами в Лос-Анджелесе.

Попросив у Господа прощения за краткость своих молитв, Шарави прошел в маленькую ванную, встал под душ и открыл воду, не дожидаясь, пока она станет теплой, на что ушло бы ровно две минуты сорок одна секунда, как засек он еще вчера, составляя план действий на утро.

Ледяные иголки прогнали прочь ночную усталость.

Первому Шарави позвонил Гейнцу Дитриху Хальцелю из берлинской полиции, который рассказал о расистских выпадах прессы против турецких рабочих, об устраиваемых фашиствующими молодчиками погромах в кварталах, населенных темнокожими выходцами с Востока, и осквернениях кладбищ.

В голосе его звучало сожаление. Глубокое сожаление, какое может испытывать только немец. В прошлом году Шарави принимал Хальцеля в Иерусалиме, куда тот приехал на конференцию представителей охранных структур и служб безопасности.

Убийства детей с задержкой умственного развития? Нет, о подобном Хальцелю слышать не приходилось. DVLL? Разве что поспрашивать у коллег. А что такое происходит в Лос-Анджелесе?

Даниэл кратко объяснил, и Хальцель обещал навести серьезные справки.

Ури Дрори из израильского посольства в Берлине подтвердил все изложенные Хальцелем факты, чуть ли не слово в слово повторив его рассказ.

Это никогда не кончится, Дани. Чем больше становится демократии, тем больше дерьма поднимается со дна общества на поверхность. Но есть ли этому альтернатива?

Фактически то же самое поведали Бернар Ламот из Парижа, Юн ван Гелцер из Амстердама, Карлос Веласкес из Мадрида, да и все остальные.

Никто ничего не слышал ни об убийствах умственно отсталых детей, ни о DVLL.

Шарави не удавился – подобные преступления были чисто американскими, хотя объяснить, почему это так, он бы не смог.

Замечательная страна – Америка. Сильная, свободная и наивная – люди с широкой душой всегда остаются чуточку простодушными.

Даже после взрыва в Международном торговом центре по городам не покатилась волна антимусульманских настроений. Посольство Израиля в Нью-Йорке тщательно отслеживало такие моменты.

Свободная страна.

Но какова цена этой свободы?

Прошлой ночью, сидя у стола с кружкой кофе, он услышал где-то рядом вой полицейских сирен и подошел к окну: неподалеку от дома в воздухе завис вертолет, щупальцем мощного света обшаривая округу.

Сканер подсказал Даниэлу, что полиция разыскивает подозреваемого в вооруженном ограблении, совершенном на Беверли-драйв – всего в миле от дома Зева Кармели и почти рядом с особняком, где прошло детство Лауры. Родители потом продали его, купив две квартиры – одну в Беверли-Хиллз, другую в Иерусалиме, где и живут сейчас.

Перед самым отъездом в Штаты Даниэл говорил со своим тестем, и тот предупредил его: будь осторожен, в Америке многое изменилось.

А Жене сказал так: В обществе полный обвал, Дэнни-бой. Дорога до школы представляет теперь опасность для здоровья и жизни вашего ребенка.

Поэтому-то Жене и продал свой особняк у Лафайетт-парка – чтобы перебраться в Аризону. Почему именно туда? «Да так, там тепло, а мелаиомы я не боюсь».

Выглядел он уже совсем старым. После смерти Луанны голова его стала белой, кожа обвисла. Слишком рано она ушла – в шестьдесят внезапно отказало сердце. Жене нашел ее лежащей на полу кухни. Еще одна причина продать дом.

Высокое кровяное давление. Знакомый врач сказал Даниэлу, что гипертония у чернокожих – обычное дело. Кто-то считает виноватой их диету, кто-то – генетику. Кто-то – расизм.