— Знаешь, — сказала она мужу, — я начинаю ненавидеть эту особу.

— Господи, Сара, подумай, что ты говоришь.

— Дорогой Маль, избавь меня от поучений. Разве в том, чего мы достигли, главным образом не моя заслуга?

Мальборо был вынужден это признать.

— Однако, Сара, — добавил он, — не знаю, как при твоей откровенности враги давным-давно не уничтожили нас.

— Старая Морли знает меня и принимает такой, какая я есть. Я всегда была откровенной с ней, и она не возражала. Меняться я не собираюсь. Но иногда она меня так раздражает, что я готова закричать от одного ее прикосновения. Хорошо, что мне пришло в голову отдать ей Эбигейл Хилл. Этому существу приходится сейчас исполнять самые отвратительные задачи. Похоже, она справляется с ними прекрасно, и жалоб у Анны нет. Принцесса говорит, что Эбигейл доброе создание. «Доброе, но тупое», — сказала я, а она ответила: «Тупость иногда отрадна». Но поверь, ее очень трудно выносить, особенно после смерти Глостера.

— Что ж, напоминать об осторожности тебе, видимо, ни к чему. Ты знаешь, что делаешь.

— Разве я когда-нибудь подводила тебя?

— Никогда! — заверил ее Мальборо.

Сара высказывала нарастающее раздражение Анной не только мужу, но и Эбигейл. Эта девчонка так обязана ей, считала Сара, что необязательно сдерживаться в ее присутствии.

Графиня несколько раз оскорбительно отозвалась о принцессе. Эбигейл выслушала это с обычным спокойным видом, словно ничуть не удивляясь.

Сара вела себя так, словно уже стала правительницей.

Эбигейл изумляла ее наглость. Она часто задумывалась, что испытала бы Анна, узнав, как Сара ее поносит. Леди Мальборо была склонна обращаться к принцессе с несдержанностью, принимаемой за откровенность, но серьезные оскорбления, разумеется, произносила за ее спиной.

Об этих оскорблениях Эбигейл не говорила даже Сэмюэлу Мэшему. По натуре она была скрытной, к тому же, не знала, что станется с ней, если Сара лишится расположения принцессы. А в том, что она лишится его, если Анна узнает о самых обидных словах, сказанных в ее адрес, сомнений у девушки не было.

И все же ей очень хотелось узнать, как поступит Анна, узнав, до чего Сара может быть непорядочной.

Как-то раз Эбигейл одна помогала принцессе одеться. После ссоры с сестрой, умершей шесть лет назад, Анна терпеть не могла пышных церемоний. Некоторое время она очень скромно жила в Кокпите и Беркли-хаузе, даже провела около месяца за городом в Твикенхеме, где ничем не отличалась от других, отдыхающих здесь людей. Потом Вильгельм понял, что если хочет удержать трон, то должен обращаться с Анной как с наследницей. Анна переехала в Сент-Джеймский дворец, летние месяцы проводила в Виндзорском замке, но больше не желала жить с пышностью, подобающей ее сану. И поэтому зачастую позволяла только одной из горничных помогать ей во время туалета.

Эбигейл не могла найти ее перчаток. Анна сказала:

— Вспомнила, Хилл. Я оставила их в соседней комнате. Принеси, будь добра.

Девушка немедленно повиновалась. Открыв дверь в соседнюю комнату, она увидела леди Мальборо. Та читала за столом письмо, надев по рассеянности перчатки принцессы.

На миг Эбигейл заколебалась. Она могла прикрыть дверь, тогда то, что будет сказано Сарой, принцесса не услышит, могла и оставить открытой, в таком случае ее слова будут услышаны.

Искушение было велико. Сара не может знать, что Анна находится в пределах слышимости, Анна не знает, что Сара сидит в этой комнате.

Эбигейл подержала дверь открытой, потом решилась. Не закрывая ее, она подошла к столу, где сидела ее кузина. Секунду-другую девушка не издавала ни звука, потом осторожно кашлянула.

Сара подняла взгляд.

— А, это ты, Эбигейл. До чего бесшумно крадешься. Даже испугала меня.

— Прошу прощения, леди Мальборо.

— Что тебе нужно?

— Перчатки принцессы. Вы, кажется, по ошибке надели их.

— Что? — пронзительно воскликнула Сара, глядя на свои руки в перчатках.

— По-моему, они принадлежат принцессе.

Сара сморщила нос; она видела, что Эбигейл изумленно смотрит на нее, и не смогла удержаться от соблазна показать этому смиренному существу, что ни в грош не ставит принцессу крови, что считает себя равной ей, а то и выше. Разумеется, куда до нее глупой принцессе Анне.

— Перчатки этой особы! — воскликнула она.

Эбигейл попятилась; будь Сара понаблюдательней, она бы заметила, что девушка выказывает необычное для нее волнение, но графиня сочла, что горничная восхищается той, кто может говорить так о принцессе. Ладно же, сейчас она услышит еще не то.

— Вы надели их по ошибке, леди Мальборо, — робко сказала Эбигейл.

— Значит, на мне перчатки, которых касались мерзкие руки этой дряни! — пронзительно выкрикнула Сара.

Эбигейл с трудом удержалась, чтобы не оглянуться на приоткрытую дверь. В соседней комнате невозможно было не услышать этот громкий, резкий голос.

— Забери их. Быстрей. Фу! Как отвратительно.

Девушка подобрала перчатки, которые Сара швырнула на пол, торопливо вышла и тихо закрыла дверь.

Анна сидела все там же, по ее лицу с первого взгляда можно было понять, что она слышала все, сказанное Сарой.

Эбигейл положила перчатки ей на стол. Анна не сказала ничего, но глянула в глаза горничной, и они мгновенно поняли одна другую. Сара Черчилл — непорядочная подруга принцессы, и это известно им обоим; вести разговор на эту тему было бы мучительно, однако никто из них не забудет о происшедшем; таким образом, к сближению был сделан еще один шаг.

Король очень мучился. Бремя его забот отягощали телесная немощь и нечистая совесть. Ему навсегда запомнилось письмо, пришедшее Марии утром в день их коронации. Яков писал из сен-жерменского изгнания, где жил под покровительством Людовика Четырнадцатого, что дочери, позволившей отнять корону у отца, нечего ждать от него, кроме проклятий.

Теперь Вильгельм стоял на пороге смерти, и его постоянно беспокоил вопрос о преемнике.

Поговорить на эту тему совершенно свободно он мог только с Элизабет Вильерс, ставшей благодаря ему графиней Оркнейской. Умнейшая женщина, пусть и не красавица, она была для него с первого взгляда самой очаровательной в мире. Ее живой острый ум и загадочные, слегка косящие глаза, из-за которых ей дали прозвище «Косоглазая Бетти», притягивали его и теперь не меньше, чем когда бы то ни было. Что ж, в конце концов он земной человек. Он понял это, когда вскоре после женитьбы, нарушив кальвинистские принципы, сделал ее своей любовницей. Других любовниц у него не было никогда. Мария, его супруга, казалась в сравнении с нею глупым ребенком; ему часто хотелось, чтобы Элизабет была принцессой с правом на трон, а Мария ее фрейлиной.

Мария была ему замечательной женой; он осознал это в полной мере лишь после ее смерти; однако в последнюю ночь жизни она написала письмо, где умоляла его ради спасения собственной души расстаться с любовницей. Его оно сильно расстроило; к тому же, этот документ Мария отправила на хранение епископу Кентерберийскому вместе с сопроводительной запиской, из которой и стало известно последнее ее желание. А пренебречь таким желанием было нельзя. Он перестал встречаться с Элизабет, выдал ее замуж за Джорджа Гамильтона, присвоил ему титул графа Оркнейского, и многие сочли, что это разрыв с последующей наградой за прошлые услуги. Только он не мог отвергнуть Элизабет так легко. Когда Вильгельм уезжал в Голландию, она отправлялась за ним, и отношения их возобновлялись. И поскольку в предсмертном письме Мария не просила его прекратить обсуждать с Элизабет свои проблемы, он продолжал следовать этой многолетней привычке. Изобретательность и мудрость Элизабет были для него бесценны.

Из своего кабинета Вильгельм пошел к графине Оркнейской, воспользовавшись потайной лестницей, ведущей в ее апартаменты.

Элизабет радостно встретила своего любовника. В сущности, его вряд ли можно было назвать теперь любовником, однако эта перемена в судьбе недовольства у нее не вызывала. Влияние ее не уменьшилось, престиж весьма вырос. С мужем она была счастлива и, прилагая все силы, успешно содействовала его карьере.