– Ничего особенного. Там просто иной образ жизни, при котором не нужно денег, нет слов «твое» и «мое», а насилие – устаревшее понятие, сокрытое в памяти времен, как древний ужас.

– А законы там есть?

– Законы есть, но принуждения нет. В этом мире нет наказаний, нет тюрем, да и воровство там не имеет смысла.

– А любовь?

– Конечно, как без любви? Ведь это самое главное, ради любви и вращается Вселенная.

– Я говорю о плотской любви, о страсти и сексе.

– Да, там есть плотская любовь, есть совокупление и пульсация страсти, вот только любовь там свободна от лжи, обмана и ревности. Все происходит свободно, естественно, совершенно.

– Совершенство недостижимо. Его не бывает даже в виртуальной реальности, даже во сне.

– Бывает. Ведь Бадагас – обретенный рай; изначально предназначенное для человека место, в котором впоследствии ему было отказано. Если ты войдешь в Бадагас – а я приложу все усилия, чтобы так и случилось, – твое видение мира сразу изменится. Ты сможешь понять и Виолету, и Джейн, и меня, и себя самого.

– Вы тоже родом из Бадагаса? – спросил я, глядя на Виолету.

– Нет, дурачок, вовсе нет. Успокойся и не забегай вперед.

Я глубоко вздохнул, как будто старался вобрать в грудь весь воздух в доме, и продолжил расспросы.

– Ричард, ты упомянул о Регалейре.

– Это и есть великая дверь. Кинта, что находится в самом центре Синтры, вдохновляла путешественников, художников и поэтов. Это место было недавно отстроено заново, не без нашего участия: Кинта-да-Регалейру создал в начале двадцатого века архитектор Антонио Аугусто Карвальо Монтейро с помощью славного итальянского мастера Луиджи Манини – он и архитектор, и ландшафтный дизайнер. Кстати говоря, очень интересный человек, и воображение у него богатейшее. Но вообще-то в сооружении этого дворца есть и наша с герцогом заслуга. Взгляни-ка!

Мистер Смит показал мне фотографию спиралевидной сводчатой лестницы, которая как будто спускалась в глубокий колодец.

– Видишь? Это один из входов в Бадагас. А эта часовня!

Он протянул мне снимок маленькой готической церкви потрясающей красоты.

– Там находится другая дверь. А в гроте с фонтаном – это место никого не оставляет равнодушным, – (впоследствии я сам смог в этом убедиться), – спрятана третья дверь.

– Но почему ты открываешь мне эти секреты, Ричард?

– Меня попросили Виолета и Рикардо Ланса.

– Ты знакома с Рикардо? – повернулся я к Виолете.

– Нет, я же говорила, что только слышала о нем. Знаю, он твой друг и друг Смита, но мы с ним никогда не встречались. Говорят, он больше не интересуется подземными мирами, став убежденным рационалистом.

– А я так не думаю. Впрочем, могу и ошибаться, – снова подал голос Смит. – Рамон, я хочу, чтобы ты понял: Регалейра – место, где все чувства обостряются, где красота обладает силой. Ею там пронизано все: деревья, каменные львы, изображения Гермеса, орла, драконов. Мы постарались сочетать готику с ренессансом и мануэлинским стилем.^[45] Чтобы добиться такого сочетания, Манини проделал гигантскую работу. Этот дворец слишком совершенен для двадцатого века. Достаточно увидеть его, чтобы понять, что он создан для философов, черпающих вдохновение в алхимии. Часовня Пресвятой Троицы – чудо скульптурного искусства, с ее башенок открываются головокружительные виды на уголки, где начинаешь тосковать по древним легендам. С террас Регалейры можно созерцать мир небесный. В Регалейре мы свершили наше тамплиерское деяние, воплотив в жизнь масонские каноны. Однако мир вокруг нас становился все более рациональным, лишенным идеалов и веры, жестоким, и в конце концов нам пришлось уйти. Об этом нас попросило правительство, и Карвальо Монтейро был вынужден умереть для этого мира в тысяча девятьсот двадцатом году. Его наследники пошли по иному пути, и Кинта превратилась в нечто вроде философского музея, сходного с амстердамским Музеем изумрудной скрижали, но ориентированного, скорее, на идеи тамплиеров и работающего на туристов. Наш труд стал теперь достоянием полных невежд. Тебе придется выслушать идиотские объяснения при спуске в колодец для посвящения; некоторые забираются туда и встают на магическую восьмиконечную звезду, даже не подозревая, что попирают ногами чрево матери-земли. Магия заключена и в пещерных лабиринтах – они создавались для того, чтобы проходить в Бадагас через озера, в которых лучи света отражают красоту мира и любви. Но всему этому нужно специально учиться. Все это сохранилось – скрытое, но ожидающее новых учеников. И один из учеников – ты. В Бадагасе ты встретишь великих и могучих философов, которые появляются в разных уголках мира и надолго останавливаются в потаенных местах, словно делая пересадки в своих бесконечных странствиях. Они творят добро, а потом прячутся, поскольку постичь их нелегко. Это Фулканелли, Парацельс, Фламель, Луллий и другие.

– И я смогу побеседовать с ними, если застану там?

В ответ на мой наивный вопрос Смит только расхохотался. Когда наш ужин подходил к концу, в дверь позвонили – пришла Джейн.

– Простите, сегодня наш паб закрылся поздно. Возле музея было слишком много туристов, и нас долго не отпускали.

Джейн нежно поцеловала меня, и я почувствовал полную умиротворенность, ее поцелуй принес мне покой.

– Когда ты отправляешься в Лиссабон? – спросил Смит.

– Мне нужно быть там двадцать третьего, но сначала я хочу пройти от Ронсеваля Путем Сантьяго, почтив таким образом святого апостола Иакова.

– На этом пути ты натрудишь и ноги, и разум, – пошутил Смит, и я улыбнулся в ответ в знак своей готовности.

– Мне это необходимо. Я хочу очиститься, избавиться от всех предрассудков.

– Вот насмешил, – расхохотался Смит с набитым ртом. – У тебя впереди еще много жизней, много лет для очищения. Ты в самом начале пути.

– Я к этому готов.

Ричард Смит встал из-за стола, сославшись на поздний час, словно его миссия на этом завершилась.

– В Амадоре ты должен разыскать Витора Мануэла Адриао, – сказал он на прощание. – Жаль, что ты уже не застал Энрике Жозе де Соузу. Но и Витор Мануэл научит тебя раскрывать двери в Бадагас. Боюсь, без его помощи у тебя ничего не получится, хотя никогда нельзя знать наверняка. Некоторые справлялись и в одиночку, с помощью веры, интуиции и силы. Желаю тебе хорошо провести время в Лиссабоне, и не забывай принимать свое снадобье. – Мистер Смит покосился на оттопыренный карман моего пиджака, куда я сунул флягу, полученную в подарок от Виолеты. – С его помощью ты все преодолеешь.

Виолета посмотрела на Смита с упреком, а тот улыбнулся и поторопился распрощаться.

Он ушел стремительно и навсегда – больше я никогда уже с ним не встречался. Тогда мне подумалось, что этот человек, будто вылезший из компьютерного монитора, напоминает графа Дракулу: ему нужно оказаться в определенный час в определенном месте, чтобы ненароком в кого-нибудь не превратиться. Я улыбнулся своим мыслям, и обе женщины тотчас рассмеялись, словно угадав, о чем я думаю. Теперь, оставшись без посторонних, мы сели рядом, обнялись и поцеловались.

– Поехали со мной, – предложил я.

– Это странствие ты должен совершить в одиночку, Рамон. Это твой путь, твой обряд инициации, начало твоей новой жизни.

Слова Виолеты не нашли отклика в моей душе: надо мной словно решили посмеяться. Все это походило на заговор подпольщиков, на тайную секту, на попытку воздействовать на мой разум. Мне казалось, Виолета чего-то недоговаривает, не до конца раскрывает свои чувства. Особенно тяжело мне было выслушивать такие слова от женщины, которую я любил и считал верхом совершенства.

– Ты должен раскрыть свое сердце и укрепиться в вере. Ты сам к нам пришел, мы тебя не искали. Ты сам нашел дорогу в этот дом, а теперь тебе предстоит обрести свой путь, – произнесла Джейн очень серьезно и взвешенно.

Должно быть, по моим глазам она прочла, что я не доверяю субъекту в темном костюме, холодному и расчетливому на вид, пропитанному духом эгоизма и чопорности, как будто у Смита в груди не было сердца.