Я поговорил с девушками – они тоже готовы были вернуться на Хвар. На Свети-Клементе мы провели больше месяца. Рождество и Новый год принесли больше печали, чем радости, – мы ждали появления Фламелей, но впустую.

Теперь это меня не интересовало. Мне нравилось заниматься алхимией с Кортези, я многому у него научился, но сейчас он был далеко, на другом берегу Адриатического моря. Когда я думал о рукописях, мне становилось страшно. Мы дрались и убивали людей. Согласен, мы защищали свою жизнь, но я всегда полагал, что проблемы можно уладить другими методами, не совершая преступлений. Только бы все стычки остались в прошлом!

Через две недели после схватки на острове появился родственник Барбьери – тот самый, что принес ему сумку с оружием. Он говорил с Велько с глазу на глаз, но мы узнали, что полиция нашла на берегу несколько трупов.

Хотя официальных данных не поступало, погибшие могли оказаться сотрудниками «Моссада» или бандитами, нанятыми этой секретной службой. Никаких документов при них не обнаружили, однако для нашей группы явно настало время бегства. Если израильтяне разыщут нас, нам конец. Они наверняка в ярости и напустят на нас самых кровожадных своих агентов.

Дядюшка Велько принес новые вести:

– Собирайте вещи, мы уходим.

Дагмара плакала, опасаясь нападения. Она позвонила в полицию и попросила защитить остров Свети-Клемент, сославшись на то, что заметила наркокурьеров. Наша хозяйка боялась мести; по правде говоря, у всех нас имелись основания бояться. Барбьери связался по телефону с Фламелем, и было решено начать переговоры с «Моссадом». Серьезные переговоры с этими людьми подразумевали утрату «Книги каббалы». В конце концов, рукопись принадлежала предкам израильтян.

Переговоры затянулись на несколько недель, в них участвовали разные люди. Сыпались угрозы, заслуженные и незаслуженные оскорбления, а я не принимал во всем этом участия, погруженный в собственные мысли. Мне нужно было забыть, что я до сих пор нахожусь на острове.

Виолета и Джейн спорили из-за пустяков, ими овладела какая-то мелочная скупость. Я же читал философов, мудрецов древности. Мне казалось – я все ближе подхожу к разгадке алхимических тайн, но все больше удаляюсь от практики Великого делания. У меня не было лаборатории, лишь библиотека, а книги не позволяли добраться до нужной точки.

Переговоры подошли к концу, все решилось. Через несколько дней Барбьери и Джейн полетят в Испанию, в Аликанте, чтобы отдать «Книгу каббалы», а взамен нам гарантируют неприкосновенность. Человек из секретной службы передаст бесценный каббалистический трактат Шломо-Моше Амару, главному сефардскому раввину Израиля, и тогда наши страхи останутся позади.

Теперь Фламелю надо было получше спрятать «Книгу еврея Авраама», в которой толковались секреты алхимии, чтобы все решили, что существует только одна рукопись, – это было крайне важно. Всем нам надлежало хранить полное молчание. А потом Фламель поделится со мной своими познаниями и по памяти, и по «Книге».

Как и следовало ожидать, сложившиеся обстоятельства помешали великому мастеру приехать на Хвар. Девушки и Велько объяснили мне, что Николас предпочел остаться в Милане, и вскоре Джейн с Барбьери полетят в Италию, чтобы передать ему книгу.

А я тем временем – следуя советам Фламеля – читал Гебера,^[105] аль-Фараби^[106] и Аверроэса, а также более древних мудрецов. Чем больше я читал, тем меньше понимал. Эти тексты не поддавались расшифровке. Я сделал все, что мог, даже посвятил свою работу апостолу Иакову, покровителю алхимиков.

И неустанно гадал: что я стану делать, став философом? Каковы будут мои моральные обязательства, ведь не век же мне путешествовать, изучая чужую культуру? От этих мучительных мыслей меня отвлекала только забота о девушках, Виолете и Джейн; я гладил их по головам, словно беззащитных маленьких пташек.

Прощание было тяжелым.

Джейн отправлялась в Милан вместе с Велько, Виолета возвращалась в Лондон, а я улетал в Лиссабон. Из Милана Джейн с Велько полетят в Аликанте, где расстанутся: ее дорога лежала в Лондон, его – в Загреб. Мы не увидимся три месяца, а то и больше. Пока я буду стремиться обрести бессмертие, девушкам останется только ждать, а мне – всей душой по ним тосковать.

Я попытался убедить Виолету поехать со мной. Проведем несколько дней в Кордове, а потом на машине отправимся в Синтру! Она ответила отказом, и уговорить ее мне не удалось. Во взгляде Виолеты была горечь, и я понял: дело в том, что на смену горячим порывам пришла холодность. Взяв ее руки в свои, я заглянул Виолете в глаза и попросил, чтобы она сказала мне правду.

– Не знаю, Рамон. Не знаю, что происходит. Я тебя люблю, если тебе важно это услышать.

– Так поедем вместе!

– Нет. У меня ужасные предчувствия.

– Выкладывай.

– Мне нечего сказать… Впрочем, есть. У меня для тебя послание от Николаса. Ты встретишься с ним без свидетелей в самом конце. Ты уже знаешь, что должен совершить Великое делание в Синтре, в Кинта-да-Регалейре. Там для тебя подготовлена лаборатория с двумя котлами, инструментами и всем, что тебе потребуется. Но Фламель хочет встретиться с тобой в Кордове. Кордова – город истинной алхимии, ты это знаешь?

– Конечно знаю. Фламель назначил время и место для встречи?

– Он сказал – в двенадцать часов двадцатого марта ты должен подойти к дому номер пять на улице Маэсе Луис.

– Я приду. Поедем со мной, пожалуйста. Познакомишься с моим городом. Он замечательный.

– Я с ним уже знакома, я в нем бывала.

– Недостаточно.

Виолета умолкла, глядя на мое грустное лицо, а через несколько мгновений улыбнулась.

– Хорошо. Я поеду с тобой на выходные. Но потом мы отправимся в Мадрид, и ты улетишь в Лиссабон, а я – в Лондон.

– Договорились. А почему бы тебе не дождаться Джейн?

– Джейн в это время будет в Аликанте, но день, когда она передаст рукопись, еще не назначен.

Решение Виолеты сделало меня счастливым. В ту ночь, лежа в постели, мы втроем обсудили планы. Виолета рассказала Джейн, что мы едем вместе, и младшая сестра изобразила сдержанную радость. Мне показалось, что новость расстроила Джейн, хотя она реагировала спокойно и не подшучивала над нами. Такое поведение всерьез встревожило меня.

Сидя на кровати в моей красной шелковой пижаме – моя подруга облачалась в нее, когда ей не хотелось заниматься любовью, – Джейн смотрела на нас с Виолетой. Джейн явно сердилась, но временами улыбалась, чтобы не выглядеть букой. Потом, решив лечь спать, потянулась к выключателю, но я не дал ей погасить свет, и тогда Джейн в ярости бросилась на постель, но тут же снова уселась; при этом грудь ее показалась в вырезе рубашки. Я медленно нагнулся и поцеловал ее в вырез, но Джейн тотчас застегнула пуговицу. Этот машинальный жест показал, насколько она сердита.

Виолета наблюдала за происходящим так, будто это ее не касалось. Потом поцеловала сестру, но Джейн отстранилась и снова насупилась, наморщив нос: она явно нам не доверяла.

– Что с тобой, Джейн? Почему ты сердишься? – спросила Виолета.

– Пустяки, ничего страшного. Правда.

– Мы всегда были искренни друг с другом.

– Да, только ты собиралась в Лондон, а теперь улетаешь с Рамоном на медовый месяц.

– А ты бы хотела, чтобы он остался один? Или предпочитаешь отправить меня с Барбьери, а самой прокатиться с Рамоном?

– Это было бы здорово, прости меня за эгоизм. Но, сама понимаешь, ничего не получится – передачу книги доверили мне, и отказаться от поручения было бы полной безответственностью.

– Я люблю тебя, Джейн, – вздохнула Виолета. – Не нужно дуться. Если ты будешь продолжать в том же духе, я улечу в Лондон и все вернется на круги своя.