Уолтерс узнал цитату из старинной рукописи, но все равно не мог понять, почему Люси решила, будто в этой стене был камин. Впрочем, она внутренняя, вверху есть место для дымохода — предположение вполне правдоподобное.

— Вы что же, хотите отодрать все это? Комиссия по историческому наследию обольется холодным потом, но будем считать, что вы правы.

Спустя минут десять, в течение которых вся компания ощупывала стену, они наткнулись на трещину.

— Ги, на твоей цепочке для ключей найдется тот лезермановский нож? — спросил Уолтерс.

Тампль перестал бубнить молитву, очевидно навеянную текстами рукописей.

— Да, Эф-У…— ответил он слабым голосом.

В груди и конечностях Тампль ощущал непривычный холод. Ему пришло в голову, что подобное недомогание, должно быть, ощущают археологи, вскрывающие давно позабытый склеп, высвобождая тем самым неизвестный вирус. Этот зал уже вторично навевал на него клаустрофобию, а босс, невзирая ни на что, был снова близок к неуместной эйфории. Тампль был не в силах проникнуть вместе с ним в преддверие рая и тоскливо предвкушал, что вот-вот вернутся демоны, обдавая их мерзостными запахами дыма и эля, мочи и протухшей снеди.

— Неси. Надо расшатать планки вот здесь.

Уолтерс ткнул пальцем в обшивку. Тампль попытался расшатать и выбить хотя бы одну филенку, но безуспешно. Наконец Уолтерс с издевательской усмешкой вручил ему фонарик и сам взялся за резец. С маниакальным упорством он шарил по стене до тех пор, пока одна из панелей неожиданно не упала, взметнув облачко пыли. От громкого звука оба «вознесенца» напряженно замерли, и тут же им под ноги с грохотом обрушилась часть стены. Застигнутая врасплох Люси нервно вскрикнула, а Тампль в прострации уронил фонарик, разбив его о громоздившиеся на полу обломки.

— Мисс Кинг, позвольте ваш фонарик. Ги оставил нас во тьме кромешной,— с ледяным сарказмом вымолвил Уолтерс, стараясь разглядеть хоть что-то во мраке зала.

Люси направила луч в образовавшуюся нишу, где обнаружился покрытый письменами ларец. Эф-У тихо присвистнул:

— Вот оно что! Старый очаг когда-то заложили кирпичом, а рядом вместо него соорудили большой камин. Анджело, перенеси-ка этот сундук поближе к нам. Мы на пороге великого открытия! Томас Брайтман предупреждал нас, что первой чашей гнева Божьего явилось наследование Елизаветой престола в тысяча пятьсот пятьдесят восьмом году, а седьмая труба Откровения вострубила в тысяча пятьсот восемьдесят восьмом, когда была разгромлена Армада[139]. Соответственно, наступившее в ту пору неизбывное благоденствие возобновится с помощью некогда утерянного, а теперь заново обретенного знания, которое завещали нам великие мужи эпохи правления Елизаветы. И всеобщее счастье не прервется отныне до конца времен. Кто знает, может, в этих ларцах и спрятана та самая седьмая чаша? Момент наступает в высшей степени апокалиптический!

Люси, наблюдая за Ги, все больше отступала назад: ее неприятно поразил выступивший на лице ее похитителя зловещий румянец. Теперь и его старшего компаньона била лихорадка. Оба они наводили на нее ужас, и Люси искренне надеялась, что испытание уже близится к концу. Она поняла, что их теперь совершенно бесполезно увещевать. Разыскивая материалы о Ди и Бруно, Люси, конечно, натыкалась на упоминание о пресловутых «семи чашах». Читала она и о Томасе Брайтмане — он подсчитывал трубы и чаши Откровения, начав с римлян и ранних христиан, и установил дату «призвания евреев стать христианской нацией». Годом исполнения пророчества должен был стать тысяча шестьсот тридцатый, но, когда предсказание не сбылось, все даты, числа и исторические события были подвергнуты пересмотру и передвинуты. Люси подумалось, что непредвзято мыслящий архивариус уже насчитал бы к этому моменту не менее семидесяти чаш — и один бог знает, сколько труб! — но она справедливо решила, что сейчас не время оспаривать мнение Уолтерса.

Анджело опасливо ступил в необъятный тюдоровский камин и, приподняв железный сундук с одного боку, втащил его на низкие козлы. Тампль сделал несколько нерешительных шагов вперед, но смешался и снова затянул что-то монотонное. Люси с изумлением услышала, что Ги время от времени вставляет в песнопение слова из «таблицы Юпитера», будто бы играющие роль оберега и призывающие ангелов: «Элохим, Элохи, Адонай, Цеваот…» Она пристальнее вгляделась в него и с ужасом заметила, что лицо Тампля в призрачном свете посерело, словно обсыпанное пеплом. Этот оттенок был ей знаком как нельзя лучше по собственному больничному опыту. Люси уже хотела обратить на это внимание Уолтерса, но поняла, что профессор всецело поглощен своей добычей, буквально ослеплен ею. Очевидно, он не воспринимал ничего вокруг, кроме сундука, и когда наконец обернулся к ней, то был не в силах скрыть переполнявшее его волнение.

— Открывай! — без всяких церемоний приказал он Люси.

Как она и предвидела, однажды Эф-У должен был сбросить с себя внешний лоск и прекратить игру в учтивость. Она принялась рассматривать узорчатую крышку, на которой красовалась единственная красная роза, и позолоченные края металлических петель. Запыленный сундук был не слишком большой, но крепко сработанный и довольно изящный. На крышке Люси различила надпись, от которой ее бросило в дрожь. Она прочла ее вслух с патетическим выражением:

— «Кто бы ни вознамерился открыть сие, претворите это лишь будучи Смуглой Светлой дамой, сестрой и возлюбленной, и ее преданным и верным рыцарем Красного Креста. Чума на ваши домы, если сие нарушено. "Слова Меркурия грубы после песен Аполлона"[140]».

Люси не усмотрела в этих словах упоминания ни об ангелах, ни о трубах, но за ними явно чувствовалась сила мысли, долетевшей до них из далекого прошлого. Она взглянула прямо в нетерпеливое лицо профессора и сказала:

— Доктор Уолтерс, я не смею открыть. Может, я и Светлая дама, но вы-то не рыцарь Красного Креста. Здесь нужен Александр — это он должен, фигурально выражаясь, перерубить гордиев узел. Я думаю, тут требуется не один, а два ключа.

Но Уолтерс пришел сюда не затем, чтобы отвлекаться на разные тонкости. Он решительным жестом наставил лезермановский нож на Люси.

— Послушай же: первым делом надо принять во внимание, что никакого узла нет и в помине — по крайней мере, настоящего. Второе — то, что Александр смошенничал, перерубая свой легендарный узел. Мы поступим так же. Не отвлекайся, иначе я вот этим пробью тебе голову. Никакого проклятия тоже не существует — мы-то с тобой это точно знаем, вне зависимости от того, что думают мои прихвостни. На дворе двадцать первый век! К тому же разве ты не Светлая дама и рыцарь Узла в одном лице? Два в одной?

Уолтерс цинично скривил губы в усмешке, видя, что поставил Люси в тупик.

Неужели он прав? Она никогда не воспринимала эти слова в таком смысле, хотя его доводы чрезвычайно убедительны. Люси боялась даже предположить, на что именно намекал Эф-У и что конкретно он мог знать. Но как он проник в их с Алексом секреты, которые они обсуждали только наедине? И как она должна воспринимать вопиющий парадокс в его убеждениях: осуждение «глупых суеверий» двадцать первого века вкупе с недавним словоблудием насчет чаш и труб? Во всем этом чувствовалось нечто ненормальное, недостаток смысла и связности. Кто он — истинно верующий, шизофреник или просто шарлатан, играющий на чужом легковерии?

Тем временем Ги Тампль еще больше посмурнел, и на лбу у него выступили капли пота. Люси учуяла исходящее от него липучее зловоние. Понимая, что сообщнику профессора серьезно нездоровится, она, забыв об угрозе, участливо склонилась к нему. Тот из последних сил взмолился к Эф-У, убеждая повременить: дескать, они так долго ждали, что небольшая отсрочка ничего не изменит.

— Пошлите Анджело за доктором Стаффордом… Прошу… Он должен быть где-то неподалеку. Не исключено, что он шел сюда за нами…

Он смолк оттого, что башенные часы пробили половину неизвестно какого часа, возможно, полпервого ночи. Впрочем, Уолтерс игнорировал его мольбу и остался непоколебим. Не в силах отвлечься от вожделенного «святого Грааля», он дернул Люси за руку и снова нацелил на нее короткий страшный нож. Та, покоряясь внутреннему голосу, тут же погасила фонарь и отпрыгнула в сторону.