Люси совершенно растерялась, не зная, что ответить на его слова, но затем увидела, что человек уже отвернулся от нее и от окна, снова обратив взор на богача в красном. Он заговорил голосом таким же звучным, что и этим вечером на реке: «Церковь осквернена, ваша светлость. Она утратила связь с истинным учением апостолов. Они убеждали людей проповедями и собственным благочестивым примером. А ныне те, кто не желает быть католиком, вынуждены претерпевать страдания. Теперь не любовь, а сила призвана приводить сомневающихся к "истине"».

Он неспешно отвернулся от человека, от которого зависела его бренная участь, и снова воззрился на светлое видение Люси. Именно к ней он обращался, словно одержимый, беседующий с анге-лами: «Верь, Лунина, человеческая душа — единственное сущее божество. Но как же нам чествовать ее?»

Собеседник — Люси решила, что это, вероятно, кардинал,— что-то неразборчиво внушал коленопреклоненному человеку, будто уверяя его, что тот — сам себе злая участь, узилище, от которого он добровольно выкинул ключи. Затем голос человека в красном возвысился настолько, что Люси ясно услышала, как тот обратился к надзирателям: «Передайте его городским властям, и пусть они совершат над ним, что надлежит; но проследите, чтобы его казнили по возможности милосердно — без пролития крови».

Люси увидела, что монах все это время стоял на коленях не по своей воле; теперь он поднялся и выпрямился во весь свой скромный рост. «Вы гораздо больше боитесь произнести этот приговор, чем я — его услышать»,— вымолвил он совершенно ровным голосом, лишенным всякого страха или гнева. Все примолкли, услышав его слова.

Бестелесная, лишенная всяких физических сил, Люси наблюдала за развернувшейся перед ней драмой. Словно зачарованная, слушала она стук башмаков по каменному полу, смотрела на морозное дыхание участников мистерии, сама ощущала холод, хотя ее расслабленная земная оболочка в этот момент находилась очень далеко. Люси едва пошевелилась в постели и сквозь дрему ощутила прикрепленные к ее груди датчики, увидела призрак ангела, сидящего подле с поникшей головой, а затем сомкнула тяжелые веки и окончательно погрузилась в сон.

Когда она проснулась, стояло солнечное утро. Люси чувствовала себя легче перышка, и ее сердце отстукивало музыкальный ритм, вторя ее новым впечатлениям. На стуле у постели никто не сидел, зато там лежала ее дорожная сумка — вероятно, Грейс удружила. На тумбочке Люси обнаружила миниатюрный букетик крошечных пунцовых розочек и записку, написанную перьевой ручкой:

Подпись внизу гласила:«Алессандро» — его «альтер эго» со вчерашней вечеринки. Доктор снова оставил свои позиции, и появилась надежда на возвращение мужчины. И верно, ей ужасно интересно было бы увидеть Мортлейк еще разок — при дневном свете.

— Поставить их в воду? — услышала она жизнерадостный голос медсестры.

— Нет,— ответила Люси с блаженной улыбкой.— Спасибо, я сейчас ухожу, а цветы заберу с собой.

На кровать были брошены уже три отвергнутых костюма. Шан очень хотелось хотя бы внешне источать уверенность, которой ей на самом деле не хватало. Профессия стилиста, превратившаяся у нее во вторую натуру, обязывала ее с особой тщательностью относиться к подбору гардероба, который не создавал бы никаких хлопот и смотрелся бы небрежно, словно она в последнюю минуту накинула на себя что попало, потрафив тем не менее обложке «Вог». Но что с ней творится? Искусство непринужденного лоска сегодня явно не давалось Шан.

По просьбе Кэлвина запланировано было вначале дойти пешком от Барнс-Коммон до Мортлейка. Шан раздумывала: туфли без каблука или ботинки? Затем обед в старинном пабе у реки, поэтому к женственному наряду следовало добавить практичность. Это тебе не «Айви»[48]. К тому же для раннего ноября день выдался промозглый. Нельзя было и перещеголять своего нового бойфренда. А еще надо было учесть, что лучший друг прежнего любовника всего лишь второй раз встречается с ее сравнительно «новой» пассией, что тоже служило поводом для беспокойства.

Но хуже всего был страх неодобрения со стороны Алекса — неотступная тревога, что он, чего доброго, осудит замену его исключительного брата на кузена, которого сам-то видел всего раз в жизни, да и то на похоронах Уилла. Все тогда были так потрясены, что не думали об этикете. Шан показалось, что Алекс холодно обошелся с Кэлвином. Что ж, это вполне объяснимо… Может статься, что Алекс в тот день вообще был где-то далеко, в себе? Тем не менее в переполненной приходской церквушке он произнес панегирик без всякой дрожи в голосе. Его великолепная прочувствованная декламация рассеяла печаль даже у Саймона, понуро сидевшего рядом с ней; он с признательностью взглянул на оратора и, просветлев, прислушался к его задушевным словам, пронизанным тонким юмором. Шан до сих пор не могла удержаться от слез, когда вспоминала фразу, которой Алекс завершил надгробную речь: о том, что все наше существование лишь почва для грез и «сон — завершенье куцей жизни нашей»[49]. Бывало, и Уилл цитировал ей эту строку из «Бури», словно бы намекая на собственную участь. В горле у Шан сжалось, но она решительно пресекла рыдания. На сегодня и так всего предостаточно.

Раздался звонок домофона, и Кэлвин сообщил, что уже поднимается. Пора было успокоиться и наконец на чем-нибудь остановиться. Шан быстро накинула розовый пиджачок с разрезами и разноцветными пуговицами на обшлагах, а затем еще приколола на лацкан шелковую розочку. В нем она выглядела необычно и стильно, в общем, соответственно случаю. «Уилл меня бросил,— сказала она самой себе,— поэтому вряд ли они будут сильно протестовать, что в моей жизни появился кто-то другой. Алекс всегда проявлял ко мне участие и не станет изводить меня за это». Однако она и сама не могла объяснить, почему беспокойство и нервозность по-прежнему не покидают ее.

Алекс избавил Люси от воскресного одиночества, придя ровно к одиннадцати и тут же отметив, что болезненные призраки пятничного вечера, очевидно, унеслись прочь. Она собрала свои темные волосы в высокий хвост, стянув его косынкой, отчего показалась ему невинно-чувственной, но все такой же обворожительной. Пока они спускались к машине, Алекс нежно держал ее за руку. Они принялись непринужденно болтать. Алекс решил заранее посвятить Люси в подробности предстоящей встречи, опасаясь, как бы его приятели ненароком не обескуражили ее. Он объяснил, что идея собраться принадлежит его кузену, которого он даже толком не знает; тот через несколько недель отбывает в Штаты и поэтому предложил увидеться. Из-за плотного расписания Алекс мог согласиться либо на сегодня, либо на неизвестно когда. Он нарочно опустил сложные перипетии личной жизни своего родственника, поскольку еще до конца не решил, как он сам к ним относится, хотя на первый взгляд не видел, какие тут могут быть возражения.

Когда Алекс припарковался на Вудланд-роуд позади машины Саймона (явно полноприводной), тот махнул рукой и одобрительно присвистнул при появлении Люси. Алекс предложил ей локоть, подвел к приятелю и, крепко пожав ему руку, представил свою спутницу. «Вот это да! — подумал про себя Саймон.— И почему врачам всегда так везет?»

— Мы с вами уже виделись? — незамедлительно поинтересовалась Люси.

Ей необыкновенно импонировало открытое умное лицо нового знакомого.