– Семья Гомбо, – задумчиво продолжила Мэри, – ведет свой род из Марселя. Если вспомнить о принятом у романских народов отношении к женщине, – весьма опасная наследственность. С другой стороны, я иногда задаюсь вопросом, достаточно ли серьезен Дэнис, не свойственен ли ему дилетантизм. Очень трудно решить. А вы что думаете по этому поводу?

– Я этого даже слушать не хочу, – отрезала Анна. – И отказываюсь брать на себя какую бы то ни было ответственность.

Мэри вздохнула.

– Что ж, – сказала она, – наверное, мне лучше пойти лечь и поразмыслить об этом.

– Тщательно и беспристрастно, – подхватила Анна.

Уже в дверях Мэри обернулась.

– Доброй ночи, – пожелала она и подумала: интересно, почему Анна так странно улыбается? Впрочем, вероятно, ничего за этой улыбкой и не кроется, решила она. Анна часто улыбалась безо всякой видимой причины; возможно, это просто привычка. – Надеюсь, сегодня мне не приснится, что я падаю в колодец, – добавила Мэри.

– Лестницы еще хуже, – напомнила Анна.

Мэри кивнула.

– Да, лестницы куда опаснее.

По воскресеньям завтрак подавали на час позже, чем в будние дни, и Присцилла, обычно не появлявшаяся на людях до середины дня, сегодня удостоила его своим присутствием. В черном шелковом облачении, с рубиновым крестом и неизменным жемчужным ожерельем на шее, она сидела во главе стола. Развернутая во всю ширь воскресная газета скрывала от внешнего мира все, кроме верхушки ее прически.

– Вижу, «Суррей» победил, – произнесла она с набитым ртом. – В четырех иннингах. Солнце в созвездии Льва – этим все объясняется!

– Чудесная игра – крикет, – горячо подхватил мистер Барбекью-Смит, не обращаясь ни к кому конкретно. – Сугубо английская.

Дженни, сидевшая рядом с ним, вдруг встрепенулась:

– Что? – переспросила она. – Что вы сказали?

– Игра исключительно для англичан, – повторил Барбекью-Смит.

Дженни посмотрела на него в изумлении.

– Для англичан? Разумеется, я англичанка.

Он начал было объяснять, но тут миссис Уимбуш опустила воскресную газету и явила присутствующим квадратное, густо присыпанное лиловато-розовой пудрой лицо в обрамлении оранжевого великолепия.

– Они запускают новый цикл статей о последующем мире, – сказала она, обращаясь к мистеру Барбекью-Смиту. – Сегодняшняя названа «Край непреходящего лета и геенна»

– «Край непреходящего лета», – эхом отозвался мистер Барбекью-Смит, прикрыв глаза. – «Край непреходящего лета». Прелестное название. Прелестное, прелестное.

Мэри позаботилась о том, чтобы оказаться за столом рядом с Дэнисом. После глубоких размышлений, которым предавалась всю ночь, она остановила выбор на нем. Возможно, Дэнис и не так талантлив, как Гомбо, возможно, ему чуточку недостает серьезности, зато он кажется более надежным.

– Много ли стихов вы пишете здесь, в деревне? – спросила она с невероятной серьезностью.

– Вообще не пишу, – коротко ответил Дэнис. – Я не привез сюда свою пишущую машинку.

– Вы хотите сказать, что не можете писать без машинки?

Дэнис покачал головой. Он ненавидел разговаривать во время завтрака, а кроме того, хотел послушать, что говорит мистер Скоуган на другом конце стола.

– … Относительно того, как надо поступить с церковью, мой проект восхитительно прост, – излагал мистер Скоуган. – В настоящее время англиканские священнослужители только воротнички носят задом наперед. Я бы обязал их не только воротнички, но и всю одежду – сутану, жилет, брюки, обувь – носить так, чтобы каждый из них являл миру гладкий фасад, целостность которого не нарушают ни пуговицы, ни шнуровки, ни иные застежки. Введение подобного облачения служило бы предупреждением всякому намеревающемуся приобщиться к клиру. В то же самое время это, как совершенно справедливо высказался архиепископ Лод, придало бы безмерно больше «красоты святости» тем немногим несгибаемым, коих ничем не запугать.

– Похоже, в преисподней, – возмутилась Присцилла, снова обратившись к своей воскресной газете, – дети развлекаются тем, что сдирают кожу с живых ягнят!

– Ах, дорогая мадам, но это же просто символ! – воскликнул мистер Барбекью-Смит. – Материальный символ высокодуховной истины. Ягнята символизируют…

– То же с военной формой, – продолжал между тем мистер Скоуган. – Когда изобилующие пурпуром претенциозные мундиры были заменены формой цвета хаки, кое-кто с ужасом приготовился к грядущей войне. Но постепенно, увидев, сколь элегантно новое обмундирование, как изящно оно облегает талию, как соблазнительно объемные боковые карманы подчеркивают линию бедер, и, оценив потенциальные удобства бриджей и высоких ботинок, все взбодрились. Лишите обмундирование этой военной элегантности, оденьте всех в одинаковую мешковатую форму из грубой ткани – и вскоре вы обнаружите, что…

– Кто-нибудь сегодня собирается со мной на утреннюю службу? – спросил Генри Уимбуш. Вопрос остался без ответа, и он попробовал закинуть удочку с приманкой: – Как вы знаете, из Библии нынче читаю я. Ну, и мистер Бодиэм, конечно, будет. Иногда его проповеди заслуживают того, чтобы их послушать.

– Спасибо, спасибо, – сказал мистер Барбекью-Смит, – лично я предпочитаю молиться в беспредельном храме Природы. Как там у Шекспира? «… и книги в ручейках, и молитвы в громадных камнях…». – Он сделал широкий жест в сторону окна, при этом смутно, но от того не менее настойчиво ощущая, что цитирует не совсем точно. Какое-то слово было не на месте. Молитвы? Книги? Камни?

Мистер Бодиэм сидел у себя в кабинете в доме приходского священника, построенном еще в девятнадцатом веке. Готические окна, узкие и остроконечные, свет пропускали скупо; несмотря на то, что стоял солнечный июльский день, в комнате было сумрачно. На стенах рядами висели покрытые лаком коричневые книжные полки, уставленные теми толстыми тяжеленными фолиантами теологических трудов, которые букинисты обычно покупают и продают на вес. Каминная доска и стенная панель над ней – высокое сооружение из длинных веретенообразных столбиков и маленьких полочек между ними – также были из коричневого покрытого лаком дерева. Такими же оказались письменный стол, стулья и дверь. Темный красновато-коричневый ковер с узорами устилал пол. В этой комнате все было коричневым, даже запах казался коричневатым.

Посреди этого коричневого уныния за письменным столом восседал мистер Бодиэм – ни дать ни взять Человек в железной маске. Лицо оттенка серого металла, железные скулы и узкий железный лоб; железные морщины, твердые, навсегда застывшие, перпендикулярно рассекали щеки; нос напоминал железный клюв какой-то тощей, хрупкой, но хищной птицы. Глаза в обрамленных железом глазницах были карими, а кожа вокруг них – темной, словно опаленной. Череп покрывали густые жесткие волосы; когда-то черные, но теперь седые. Уши – очень маленькие и изящные. Нижняя часть щек, подбородок и верхняя губа там, где они были выбриты, – темные, как железо. Скрипучий голос, даже когда мистер Бодиэм просто говорил, а уж особенно когда повышал его, вещая с амвона, скрежетал, как железные петли редко отворяемой двери.

Приближалась половина первого. Мистер Бодиэм только что вернулся из церкви, осипший и усталый после проповеди. Проповедовал он яростно, со страстью – железный человек, секущий цепом души своей паствы. Но души верующих в Кроме были каучуковыми, и цеп рикошетом отскакивал от них. В Кроме привыкли к мистеру Бодиэму. Его цеп обрушивался на застывший каучук, но тот чаще всего оставался спящим.

В то утро темой его проповеди, как это нередко случалось и прежде, была природа Бога. Он пытался заставить их осознать, что́ есть Бог и как страшно оказаться под его карающей десницей. Но они воспринимали Бога как нечто мягкое и милосердное. Они не желали видеть факты, более того, они не желали верить Библии. Когда «Титаник» шел ко дну, его пассажиры пели «Ближе, Господь, к Тебе». Сознавали ли они, к чему мечтают приблизиться? К белому огню праведности, к пламени гнева…