Восседая во главе стола, сэр Геркулес с обычной любезностью поддерживал беседу о приятных впечатлениях заграничного путешествия, о красотах природы и произведениях искусства, увиденных ими за рубежом, о венецианской опере, местных церковных хорах детей-сирот и прочих материях. Молодые люди особо не прислушивались к его рассуждениям, маскируя рвущийся наружу смех притворным кашлем, они развлекались наблюдением за усилиями дворецкого менять тарелки и наполнять бокалы на высоком столе. Сэр Геркулес, сделав вид, что не замечает этого, сменил тему и заговорил о развлечениях на свежем воздухе. Один из молодых людей поинтересовался, правда ли, что, как он слышал, хозяин поместья охотится на кроликов со сворой мопсов. Сэр Геркулес ответил утвердительно и стал подробно описывать процесс охоты. Молодые люди захохотали.

По окончании ужина сэр Геркулес сполз с высокого стула и под предлогом того, что должен проведать жену, пожелал всем спокойной ночи. Поднимаясь по лестнице, он слышал за спиной хохот. Филомена не спала; лежа в постели, она прислушивалась к оглушительному смеху и непривычно громкому топоту на лестнице и в коридорах. Сэр Геркулес пододвинул стул к ее кровати и долго молча сидел рядом, держа жену за руку и время от времени нежно сжимая ее ладонь. Около десяти часов их напугал чудовищный грохот. Звон разбитого стекла, топот, взрывы смеха, рев и крики. Шум не прекращался, поэтому через несколько минут сэр Геркулес встал и, несмотря на мольбы жены не делать этого, решил пойти посмотреть, что происходит. Свет на лестнице не горел, пришлось пробираться на ощупь, осторожно спускаясь со ступеньки на ступеньку и задерживаясь на каждой из них, прежде чем сделать следующий шаг. Шум становился все ближе, и крики начали складываться в различимые слова и фразы. Из-под двери столовой пробивалась полоска света. Сэр Геркулес на цыпочках пересек холл. Когда он уже приближался к двери, за ней снова раздался дикий металлический скрежет и звон стекла. Что они там делают? Поднявшись на носочки, он сумел заглянуть в замочную скважину. Посреди разоренного стола отплясывал джигу старый дворецкий Саймон, которого напоили так, что он едва держался на ногах. Под его насквозь пропитавшимися разлитым вином башмаками хрустели осколки битой посуды. Трое молодых людей, сидя вокруг стола, колотили по нему руками и разбитыми бутылками, смеялись и криками подзадоривали его. Трое рослых слуг, прислонившись к стене, тоже гоготали. Вдруг Фердинандо запустил в голову танцора пригоршней грецких орехов, это так ошарашило и изумило карлика, что он споткнулся и рухнул на спину, опрокинув графин и несколько бокалов. Его подняли, влили в него еще бренди и похлопали по спине. Старик лишь бессмысленно улыбался, икая.

– Завтра, – сказал Фердинандо, – мы устроим балетный спектакль с участием всей челяди.

– А на папашу Геркулеса наденем львиную шкуру и дадим в руки булаву, – добавил один из его товарищей. И все трое разразились хохотом.

Сэр Геркулес не стал смотреть и слушать дальше. Он пересек холл в обратном направлении и начал карабкаться по высоким ступеням, испытывая боль в коленях при каждом шаге. Это был конец; отныне ему не было места в этом мире – под одной крышей с Фердинандо им не жить.

Его жена по-прежнему не спала; на ее вопросительный взгляд он ответил:

– Они издеваются над стариком Саймоном. Завтра наступит наш черед.

С минуту они помолчали, потом Филомена сказала:

– Я не хочу увидеть завтрашний день.

– Да, лучше нам его не видеть, – согласился сэр Геркулес.

Отправившись в свой кабинет, он во всех подробностях описал минувший вечер. Еще не закончив, позвонил в колокольчик и приказал явившемуся слуге принести ему горячей воды и к одиннадцати часам приготовить ванну. Закрыв дневник, вернулся в спальню жены и, разведя дозу опиума, в двадцать раз превышавшую ту, которую она принимала от бессонницы, подал ей со словами:

– Вот твое снотворное.

Филомена взяла стакан, но не выпила его сразу, некоторое время она молча лежала. В ее глазах стояли слезы.

– Помнишь песни, которые мы раньше пели летом sulla terrazza?[35] – Она пропела несколько тактов из «Amor, amor, non dormer piu»[36] Страделлы, голос ее дрожал. – И ты играл на скрипке. Кажется, это было совсем недавно, но на самом деле так давно, давно, давно. Addio, amore, a rivederti[37].

Она выпила снадобье и, откинувшись на подушку, закрыла глаза. Сэр Геркулес поцеловал ее руку и вышел на цыпочках, словно боялся ее разбудить. Вернувшись к себе в кабинет и записав последние обращенные к нему слова жены, он потрогал воду в ванне, приготовленной по его распоряжению. Вода была еще слишком горячей, и он снял с полки томик Светония. Ему хотелось перечесть эпизод смерти Сенеки. Он открыл книгу наугад, и в глаза бросилась фраза: «Но к карликам он питал отвращение как к lusus naturae, приносящим несчастье». Его передернуло, словно от удара. Этот самый Август, припомнил он, некогда выставил в амфитеатре на всеобщее обозрение юношу из благородной семьи по имени Луций, рост которого не превышал двух футов, а вес – семнадцати фунтов, но который обладал зычным голосом. Он перелистал несколько страниц. Тиберий, Калигула, Клавдий, Нерон… Это была история все нарастающего ужаса. «Сенеку, своего наставника, он принудил покончить собой». А еще был Петроний, который в свой последний час созвал друзей, усадил их вокруг себя и, пока жизнь по каплям вытекала из него через вскрытые вены, попросил говорить с ним не об утешении философией, а о любви и сладостных утехах. Еще раз окунув перо в чернила, сэр Геркулес написал на последней странице своего дневника: «Он умер, как римлянин». Потом, потрогав пальцами ноги воду и найдя ее температуру достаточно комфортной, скинул банный халат и, взяв в руку бритву, погрузился в ванну. Одним резким движением он сделал глубокий разрез на левом запястье, откинулся, положив голову на бортик, и настроился на размышления. Кровь медленно сочилась из раны, образуя постепенно растворяющиеся в воде завитки и спирали. Вскоре вся вода окрасилась в розовый, мало-помалу сгущающийся цвет. Сэр Геркулес почувствовал, что его непреодолимо клонит ко сну; неясные видения сменяли друг друга, и вскоре он уже крепко спал. В его маленьком теле было не так много крови».

Чтобы выпить кофе после ланча, компания обычно собиралась в библиотеке. Ее окна выходили на восток, и в этот час она была самым прохладным помещением во всем доме – просторная комната, стены которой в восемнадцатом веке заставили изящными белыми книжными полками. Посередине одной из стен имелась дверь, замаскированная под стеллаж с рядами фальшивых книг, она вела в глубокую кладовую, где среди скоросшивателей для писем и подшивок старых газет дряхлела в темноте мумия египетской дамы, привезенная вторым сэром Фердинандо из своего путешествия по Европе. С расстояния в десять ярдов и при первом взгляде эту потайную дверь можно было принять за стеллаж с настоящими книгами. Перед муляжом стоял мистер Скоуган с чашкой кофе в руках и, прихлебывая, проводил инвентаризацию библиотеки.

– Нижний ряд, – говорил он, – заполнен четырнадцатитомной энциклопедией. Она полезна, хоть и скучновата, как «Словарь финского языка» Капрималджа. «Биографический словарь» более привлекателен. «Биографии людей, рожденных великими», «Биографии людей, достигших величия», «Биографии людей, ставших великими невольно» и «Биографии людей, которые так и не стали великими». Еще выше – десять томов «Трудов и странствий» Сома, между тем как роман неизвестного автора «Охота на дикого гуся» уместился в шести. Так-так, а это что такое? – Мистер Скоуган поднялся на цыпочки и всмотрелся в верхние полки. – Семь томов «Повестей Нокспотча». «Повести Нокспотча», – повторил он и, обернувшись, добавил: – О, дорогой Генри, это жемчужина вашего собрания. Я бы охотно отдал за них всю остальную библиотеку.