Самой чудесной была та, на которой спала Анна. Сэр Джулиус, сын сэра Фердинандо, заказал ее в Венеции для своей жены, которая ждала тогда первого ребенка. В ней воплощены все причуды венецианского искусства начала семнадцатого века. Остов кровати напоминал огромный квадратный саркофаг. По всей деревянной поверхности была выполнена глубокая резьба в виде розовых кустов, в которых резвились амуры. Рельефы на черной деревянной основе отшлифовали и покрыли золотом. Золоченые розовые плети спиралями вились по четырем столбцам в форме колонн, на вершинах которых сидело по херувиму; столбцы поддерживали деревянный балдахин, украшенный такими же резными цветами.

Анна читала, лежа в постели. На маленьком столике рядом с кроватью горели две свечи; в их насыщенном свете ее лицо, обнаженная рука и плечо приобретали теплый оттенок покрытого легким пушком персика. Тут и там на балдахине над ее головой между глубокими тенями мерцали золотом лепестки роз, и мягкий свет, падавший на спинку кровати, беспокойно метался между замысловато вырезанными розами, ласково задерживаясь на пухлых щечках, животиках с ямочками пупков и тугих, несуразно маленьких ягодицах рассевшихся на ветвях херувимов.

В дверь деликатно постучали. Анна подняла голову от книги.

– Входите, входите.

Круглое детское личико под глянцевым колоколом золотистых волос просунулось в щель. Розовато-лиловая пижама делала гостью еще больше похожей на ребенка.

Это была Мэри.

– Я решила заглянуть на минутку, пожелать вам спокойной ночи, – сказала она, садясь на край кровати.

Анна закрыла книгу.

– Очень мило с вашей стороны.

– Что вы читаете? – Мэри взглянула на книгу. – Второсортное чтиво, не правда ли?

Тон, которым Мэри произнесла слово «второсортное», подразумевал крайнюю степень презрения. В Лондоне она привыкла общаться только с людьми первого сорта, которые признавали лишь первосортные вещи, притом она знала, что таких вещей на свете очень, очень мало, а те, что есть, преимущественно французские.

– А мне, уж простите, нравится, – ответила Анна.

Больше сказать было нечего. Последовало весьма неловкое молчание. Мэри нервно теребила нижнюю пуговицу на пижамной кофте. Откинувшись на высоко взбитые подушки, Анна ждала: что же дальше?

– Я так страшно боюсь последствий подавления чувств, – проговорила наконец Мэри и вдруг, на удивление, разразилась бурной речью. Она произносила все слова с придыханием в конце, ей не хватало воздуха, чтобы закончить фразу.

– И какие же чувства вас так гнетут?

– Я не сказала, что какие-то чувства меня гнетут, я сказала, что мне приходится подавлять чувства.

– Ах, подавлять! Понимаю, – кивнула Анна. – И какие же это чувства?

Мэри вынуждена была объяснить.

– Естественные сексуальные инстинкты… – начала она наставительно, но Анна ее перебила:

– Да, да. Отлично. Понимаю. Подавление влечения, старые девы и все такое. Но к вам-то какое отношение имеют эти чувства?

– Прямое, – ответила Мэри. – Я их боюсь. Это очень опасно – подавлять свои инстинкты. Я начинаю замечать у себя симптомы, похожие на те, о которых пишут в книгах. Мне постоянно снится, что я падаю в колодец, а иногда даже – что я карабкаюсь по лестнице. Это в высшей степени тревожно. И эти симптомы очевидны.

– Неужели?

– Так недолго и нимфоманкой стать, если не принять меры. Вы представить себе не можете, какие серьезные последствия влечет за собой подавление чувств, если вовремя это не прекратить.

– Думаю, вы сгущаете краски, – выразила сомнение Анна. – Но я не вижу, чем могла бы вам помочь.

– Мне просто хотелось поговорить с вами об этом.

– Ну, разумеется; охотно и с радостью, дорогая.

Мэри откашлялась и издала глубокий вздох.

– Полагаю, – нравоучительно начала она, – полагаю, можно считать само собой разумеющимся, что у здравомыслящей молодой женщины двадцати трех лет от роду, выросшей в цивилизованном обществе в двадцатом веке, предрассудков нет.

– Должна признаться, что у меня кое-какие есть.

– Но они не имеют отношения к подавлению чувств.

– Нет, таких не много, это правда.

– Или, точнее говоря, к тому, как избавиться от необходимости подавлять чувства.

– Именно.

– Тогда примем это как базовый постулат, – сказала Мэри. Каждой черточкой своего юного круглого лица она демонстрировала исключительную серьезность, ее же излучали большие синие глаза. – Теперь переходим к желательности обретения опыта. Надеюсь, мы согласны в том, что наличие знания желательно, а неосведомленность – нет.

Покорная, как один из почтительных учеников Сократа, от которых тот мог добиться любого нужного ему ответа, Анна согласилась и с этой предпосылкой.

– Равным образом мы, надеюсь, едины во мнении, что замужество – это то, что оно есть.

– То, что оно есть, – механически повторила Анна.

– Отлично! – воскликнула Мэри. – И подавление чувств – это тоже то, что оно есть…

– Конечно.

– Из всего этого возможен единственный вывод.

– Но это я знала еще до того, как вы начали, – заметила Анна.

– Да, но теперь этот вывод доказан, – парировала Мэри. – Нужно во всем следовать логике. Теперь вопрос состоит в том…

– Да какие же тут могут быть вопросы? Вы ведь обосновали свой единственно возможный вывод логически, это больше, чем могла бы сделать я. Остается лишь донести информацию до того, кто вам мил – кто вам мил по-настоящему, в кого вы влюблены, если позволите выразиться столь откровенно.

– Так вот именно здесь и кроется вопрос! – вскричала Мэри. – Я ни в кого не влюблена.

– Ну, тогда я бы на вашем месте подождала, пока это случится.

– Но я не могу больше ночь за ночью видеть во сне, как я падаю в колодец. Это слишком опасно.

– Что ж, раз это так опасно, вам, конечно, надо что-то делать; вы должны кого-нибудь найти.

– Но кого? – Морщинка появилась на лбу Мэри. – Это должен быть человек интеллектуального склада, с интересами, которые я могла бы с ним разделить. В то же время он должен испытывать подобающее уважение к женщинам, быть готовым серьезно говорить о своей работе и своих идеях – и о моей работе и моих идеях. Как видите, совсем непросто найти подходящего человека.

– Что ж, – задумалась Анна, – в настоящее время в доме есть три свободных и умных мужчины. Начнем с мистера Скоугана, правда, он, наверное, слишком «антикварен». Есть еще Гомбо и Дэнис. Видимо, надо признать, что выбор сводится к этим двоим.

Мэри согласно кивнула.

– Думаю, нам бы следовало… – проговорила она и замялась в некотором смущении.

– Что, в чем дело?

– Я подумала… – Мэри вздохнула. – Действительно ли они свободны? Быть может, вы… быть может, вам…

– Очень любезно, что вы подумали обо мне, дорогая, – сказала Анна с едва заметной кошачьей улыбкой, – но что касается меня, то они оба совершенно свободны.

– Я очень рада, – с облегчением выдохнула Мэри. – И теперь перед нами встает вопрос: который из двух?

– Ну, тут я вам не советчик. Это вопрос вашего вкуса.

– Это не вопрос моего вкуса, – заявила Мэри, – это вопрос их достоинств. Мы должны взвесить и тщательно и беспристрастно оценить их достоинства.

– Взвешивать должны вы сами, – возразила Анна; в уголках ее губ и вокруг полуприкрытых глаз все еще оставался след от улыбки. – Я вам советовать не рискну – боюсь ошибиться.

– Гомбо более талантлив, – начала Мэри, – но менее благовоспитан, чем Дэнис. – Интонация, с которой она произнесла слово «благовоспитан» придала слову особый, дополнительный смысл. Она артикулировала его очень тщательно, оно сошло с ее губ с легким шипением на звуке «с». Ведь на свете так мало благовоспитанных людей, и они, как и первосортные произведения искусства, имеют преимущественно французское происхождение. – Хорошее воспитание чрезвычайно важно, вы так не думаете?

Анна протестующее подняла руку.

– Я не стану давать советов, – повторила она. – Вы сами должны принять решение.