– Ватсон, вы путаете реальные факты с приукрашенной версией событий, которую сочинили на потребу доверчивой публике. Еще не хватало, чтобы вы уверовали в собственные россказни! Сколько я помню, в той истории не было ничего, кроме скрупулезного анализа.

– Ну, знаете, Холмс! – запротестовал я. – Никогда с вами не соглашусь.

– Ватсон, простите меня, пожалуйста. Всему виною невыносимая скука. В это время года англичан поражает заразная болезнь повального человеколюбия – всех, включая самых отъявленных негодяев, начинающих ни с того ни с сего раздавать ближним деньги, которые в другое время привыкли лишь отбирать. Вот, полюбуйтесь, «Ивнинг ньюс». Видите вы здесь хоть одно кровавое убийство, хоть одно злодейство, достойное нашего внимания? При крушении поезда в Луишеме пострадала женщина, с вокзала Чаринг-Кросс умыкнули статую, в Хокстоне понесла лошадь. Я утратил надежду, Ватсон. И прошу лишь об одном – чтобы этот невыносимый период всеобщего благодушия и любви поскорее закончился!

– Холмс, вам не стыдно говорить такое о Рождестве? Ведь вы прекрасно знаете, что…

Но тут мои укоры прервал отчаянный дребезг дверного колокольчика.

– Ага, – сказал Холмс, – какой-то добрый человек надумал спасти меня от вашей тирады. Либо он ошибся адресом, либо пришел по делу. И, судя по его обращению со звонком, по делу весьма срочному. Что там, Билли?

Наш юный слуга вступил в комнату, однако сакраментальную фразу произнести не успел, потому что следом за ним влетел, подобно вихрю, посетитель, – мне еще не доводилось видеть человека до такой степени взбудораженного.

– Мистер Шерлок Холмс? Который из вас мистер Холмс? – выкрикнул несчастный, переводя блуждающий взгляд с меня на Холмса и обратно.

– Это я, – сказал Холмс, – а это мой друг доктор Ватсон. Если вы присядете, он нальет вам стаканчик бренди.

– Благодарю вас… немного бренди… да, конечно. Очень кстати… мистер Холмс, ради бога, извините меня, обычно я… благодарю, вы очень любезны, только сельтерской не надо! Да, вот так. Позвольте мне отдышаться… прекрасная у вас квартира, очень уютная. Какая дивная омела, сразу видно – праздник. Великолепно. Ну вот, мне гораздо лучше, премного вам благодарен, доктор.

Мне было жаль нашего убитого горем посетителя, и все же я, слушая этот отрывочный, лишенный всякой последовательности монолог, не смог удержаться от улыбки. Мне доводилось видеть раненых, которых физическая боль ввергала в подобное состояние бессвязной разговорчивости, каковая является также признаком сильнейшего нервного возбуждения.

Шерлок Холмс опустился в глубокое кресло, сомкнул кончики пальцев и окинул опытным взглядом необычного посетителя, усевшегося напротив. Тот был одет в элегантный вечерний костюм, но при этом на светского человека не походил. Его кожаные ботинки ручной работы, забрызганные, впрочем, грязью, свидетельствовали о достатке, а в проницательных голубых глазах светился ум, слишком живой, чтобы можно было предположить, будто этот человек зарабатывает на жизнь не им, но чем-то иным. В те редкие моменты, когда его худое лицо замирало, утрачивая подвижность, на нем проступало меланхолическое выражение, но вообще-то его черты пребывали в почти непрестанном оживлении, густая борода тряслась и подпрыгивала в такт движению губ, а растрепанная шевелюра взлетала, будто бы под порывами ветра.

– Славный у вас бренди… Боже мой, боже мой, боже мой! Что же мне делать, мистер Холмс?

– Сперва отдышаться, а затем рассказать, что с вами случилось, – посоветовал Холмс. – От пробежки из Грейз-Инна до Бейкер-стрит, да еще в такой вечер, всякий запыхается.

Наш посетитель изумленно уставился на него.

– Но каким образом… Невероятно, просто невероятно! Я действительно бежал от самого Грейз-Инна, однако и представить себе не могу, как вы догадались об этом.

– Пф, да это ясно как день, сэр! О том, что вы бежали, даже ребенок догадался бы по тому, как вы запыхались. Да и брызги на носах ваших ботинок свидетельствуют о том же.

– Ха! – усмехнулся наш посетитель, мгновенно отвлекаясь от своих невзгод. – Это-то понятно, но каким, черт возьми, образом вы догадались про Грейз-Инн?

– Я был там сегодня утром, – отозвался Холмс. – Железную ограду на северной стороне тротуара только что покрасили. Столбы выкрашены в черный цвет, а их наконечники – в золотой, вы же второпях задели левой рукой свежую краску. Посмотрите на свой рукав: мазок черного с золотом. Можно, конечно, предположить, что где-то в Лондоне есть еще одна ограда, которую только что выкрасили в те же цвета, но это в высшей степени маловероятно.

– Поразительно, просто поразительно! Какое мастерство! А что еще, сэр? Что еще?

– Боюсь, что немногое, – промолвил Холмс.

– Ну конечно же, я совсем недавно переоделся в вечерний костюм. Видимо, все подсказки скрыты крахмалом.

– Ну, разве что самые очевидные факты: вы писатель, пережили тяжелое детство, с деньгами у вас сейчас несколько хуже, чем в недавние времена, а кроме того, вы любите показывать фокусы. Помимо этого почти ничего не разглядишь, – сказал Холмс.

Наш посетитель вскочил.

– Так вы меня знаете? Получается, сэр, вы меня попросту разыграли? Это неблагородно.

– Прошу вас, сэр, сидите спокойно. Я никогда вас раньше в глаза не видел. Однако если у человека такая вмятина на внутренней стороне среднего пальца, будет странно, не окажись он писателем.

– Или клерком! Я запросто мог бы оказаться клерком!

– В ботинках от Лобба? Сомнительно.

– Ладно, а тяжелое детство?

– Морщин у вас не по возрасту, однако вызваны они не теми неприятностями, которые привели вас сюда. Эта беда случилась слишком недавно, чтобы оставить следы на лице. Такие лица бывают только у тех, кто рос, зная нужду и несчастья.

– И опять вы правы, мистер Холмс. Ну а деньги? А фокусы?

– Этим прекрасным ботинкам, по моим представлениям, три-четыре года. Ваш безупречно скроенный сюртук пошит примерно тогда же. Следовательно, внезапно постигшее вас благосостояние, которое позволило вам сделать эти покупки, теперь уже дело прошлое. Что же до фокусов – уверен, Ватсон, что вы заметили маленький металлический конус в жилетном кармане нашего посетителя? Он выкрашен в телесную краску и называется напальчником – это непременная принадлежность реквизита любого иллюзиониста.

– Браво, мистер Холмс! – воскликнул наш посетитель и громко зааплодировал. – Триумфально!

– Тривиально.

– Кстати, с наступающим вас, дорогой сэр. Чтобы в новом году вас ждали одни лишь триумфы! О господи, – тут настроение его, по-видимому, снова упало, – вы ведь совершенно отвлекли меня от цели моего визита. Такая беда, мистер Холмс. Такая ужасная беда. Я просто голову потерял.

– Я весь внимание, мистер…

– О! Вы хотите знать мое имя? Да. Э… Босни, Каллифорд Босни, романист. Возможно, вы обо мне слышали? – И он окинул книжные полки полным надежды взглядом.

– Боюсь, мистер Босни, что романов я, за редким исключением, не читаю – времени недостает. Вот доктор Ватсон у нас человек книжный.

Каллифорд Босни обратил на меня оживившийся взгляд.

– А, доктор Ватсон! Ну конечно. Я с огромным интересом читаю ваши опусы. Примите поздравления от собрата по перу.

– Благодарю вас, – ответил я. – Но только, боюсь, мистер Холмс не разделяет вашего высокого мнения о моих литературных талантах.

– Неправда, Ватсон. Если рассматривать ваши произведения как романтический вымысел, они не знают себе равных, – промолвил Холмс, набивая верескового корня трубку.

– Вы видите, с чем мне приходится мириться, мистер Босни? – вопросил я, печально улыбаясь.

– Ах, доктор Ватсон! – жалобно ответил он, снова вспомнив о своем горе. – Уж вы-то поймете, как я несчастен, если я скажу вам, что она исчезла! Исчезла, и я ума не приложу, что мне теперь делать!

– Кто – она? – недоуменно спросил я.

– Рукопись, разумеется! Я потерял ее, а теперь, боюсь, от беспокойства потеряю еще и рассудок.