Гора Акрополя была похожа на большой корабль, плывущий по морю, сотканному из воздуха и света. Джонни повел их к «корме», вернее, повел он только Доркас, потому что подуставшая Бет почти все время ехала верхом на мистере Орионе.

Ступеньки спускались к входу небольшого здания. Доркас его сразу узнала. Это был музей Акрополя. В залах царила прохладная тишина. Вошедших обступили мраморные статуи, похожие на уже виденные снаружи. Миниатюрные копии фриза, который лорд Эльгин по кусочкам вывез в Англию, и которые Греция хотела вернуть.

Джонни направлялся к самой дальней комнате. Перешагнув порог, Доркас обнаружила себя стоящей в окружении korai. Хитоны изящными складками струились с плеч. Искусно вышитые накидки и старательно уложенные прически еще хранили слегка поблекшие краски. Скульпторам удалось придать их облику необычайную правдивость. Каждая korai была неповторима. У всех на губах играла улыбка. Кроме одной.

Джонни молчал. Он ждал. Доркас неотрывно смотрела на korai, единственную, лицо которой не тронула улыбка. Ее изваяли очень-очень давно, в золотой век. Может быть, моделью послужила гречанка, красотой которой любовался сам Перикл. Ее глаза спокойно смотрели на Доркас, как бы молчаливо приветствуя долгожданную гостью. Доркас казалось, что она слышит голос, прорвавшийся к ней сквозь толщу столетий.

Неожиданно у Доркас хлынули из глаз слезы. Она закрыла лицо руками, плечи тряслись от долго сдерживаемых рыданий. Это было ужасно. Доркас ничего не могла с собой поделать.

«Здесь есть скамейка, давайте посидим», — прозвучал встревоженный голос Джонни, но Доркас была не в состоянии вымолвить ни слова.

Как объяснишь, что призраки прошлого разом обступили ее, как объяснишь, что самые дорогие люди — отец и Маркое, — так мечтавшие попасть сюда, не дожили до этого времени, как объяснишь, что все, что она слышала долгими вечерами о Греции, вдруг ожило. Что любовь к Джино, любовь, обернувшаяся сплошным кошмаром, — эта любовь тоже была отчасти причиной ее слез. Джонни Орион всего этого не знал, и знать не мог.

Джонни не мешал ей выплакаться. Бет испуганно дергала мать за рукав, пытаясь вернуть ее к реальности. Доркас села на скамейку, пытаясь выдавить из себя улыбку, совсем не похожую на сдержанные вежливые улыбки korai.

Вытерев слезы, Доркас чмокнула Бет в щеку: «Все уже прошло, детка, не бойся».

Джонни участливо смотрел на нее. Из-под рыжеватых бровей поблескивали темно-карие глаза. У Джино глаза были черные, непроницаемые, в них никогда ничего нельзя было прочесть. А Джонни, напротив, был весь как на ладони, и взгляд у него был честный и открытый и не таил никаких секретов.

Доркас испугалась, как бы он не подумал, что ее слезы были следствием перенесенного недуга, а точнее — как бы он не счел ее ненормальной. Доркас решительно поднялась.

«Так-то лучше», — похвалил он. Жестом, лишенным всякого самодовольства, он поднес к ее лицу руку и осторожно смахнул пальцем последнюю слезинку.

«Вы самая настоящая газель. У вас такой испуганный вид. Я почувствовал это с самого начала. Но здесь вам нечего бояться, здесь вам ничто не угрожает».

Доркас смотрела на него, не отводя глаз. Между ними установился контакт. Доркас замерла. Уже очень давно никто так не прикасался к ней.

Джонни первым нарушил молчание, он не отпрянул, увидев выражение ее лица, а просто взял ее под руку и повел за собой, не говоря ни слова, словно тоже боялся ненароком загасить крохотный огонек проснувшегося доверия.

Он взглянул на влажный след, оставленный слезинкой на пальце и усмехнулся: «Вы напомнили мне скульптуру, которую называют «плачущий мальчик». У него по мраморной щеке тянется одинокая слеза. Мы увидим ее в музее на Родосе».

Она хорошо помнила репродукцию этой скульптуры, которую часто разглядывала ребенком, и Джонни, сам того не зная, порадовал ее.

Они вышли на воздух и двинулись к лестнице, ведущей на Акрополь. Бет прильнула к руке матери, все еще испуганная.

«Фернанда говорила, что вы недавно потеряли мужа, — сказал Джонни будничным голосом. — Представляю, каково вам приехать сюда без него».

Это прозвучало так, словно он хотел сказать: «Я понимаю, как вам одиноко, вашу потребность ощутить рядом дружескую руку».

Конечно, он ничего не понял, и ничего нельзя было объяснить. Не могла же она признаться, что со смертью мужа смогла, наконец, вздохнуть спокойно. Ей хотелось подружиться с Джонни. А ложь, как известно, не приведет ни к чему хорошему. Доркас решилась сделать шаг к правде.

«Брандт — моя девичья фамилия. Это фамилия моего отца. После смерти мужа я взяла ее вновь. По мужу я Никкарис. Он был наполовину грек».

По взгляду, который метнул на нее Джонни, она поняла, что тот ошарашен. Значит, Фернанда не все ему успела рассказать. Или не захотела?

«Никкарис? — переспросил Джонни. — Я знал одного человека по имени Никкарис. Джино Никкарис».

Это неприятно кольнуло Доркас. «Так звали моего мужа», — сказала она как можно спокойнее.

Они продолжали идти в тени Парфенона, выбирая места поровнее. Казалось, ничего не изменилось, он присматривал за Бет, чтобы она не споткнулась, подавал руку Доркас, но в их отношениях произошла неуловимая перемена. Одно лишь упоминание имени ее мужа свело на нет зарождающуюся дружбу. Доркас, конечно, расстроилась, но одновременно у нее возникло некое удовлетворение. Ей было приятно, что Джонни не испытывал по отношению к Джино никакой симпатии. Она ничего не могла объяснить ему сейчас, но, наверное, у них еще будет время. На Родосе. Доркас решила, что еще не все потеряно.

Фернанда поджидала их в «Гран-Бретани». По дороге в аэропорт Доркас села сзади, укачивая задремавшую Бет. Наконец-то можно было расслабиться и ни о чем не думать. Она прислушивалась к шуршанию колес, радуясь тому, что ее несет по течению. У нее не было ни сил, ни желания делать какие-то усилия, за что-то бороться и чего-то хотеть.

Джонни на руках отнес спящую Бет в миниатюрный самолет Афинской авиакомпании. Устроившись, он усадил девочку к себе на колени. Доркас прислонилась лбом к прохладному стеклу иллюминатора, глядя на исчезающую под крылом самолета Грецию.

Они летели над синевой Эгейского моря. Неожиданно из воды стали возникать острова, похожие на драконов, со скрюченными когтями и изогнутыми хвостами. Внизу проплывали облака, но в просветах между ними золотисто поблескивали острова, мерцающие в лучах заходящего солнца. Море быстро потемнело, засверкали огни, означающие завершение перелета. В самолете их не кормили — ни одному греку не придет в голову есть раньше девяти часов. Доркас потягивала кофе, который принесла стюардесса в бумажном стаканчике. Томительное ожидание подходило к концу. По картам она знала, как выглядит остров. По размерам он уступал Криту, хотя превосходил большинство других островов. Родос напоминал огромную рыбину, лежащую на воде носом к Турции. Город Родос находился на самом кончике носа.

Самолет начал снижаться на освещенную посадочную полосу, и путешествие закончилось. Чиновник из транспортного агенства ждал их в аэропорту — приветливый доброжелательный грек по имени Донада. Он быстро нашел носильщика и повел их к машине, которая была предоставлена в распоряжение Фернанды на все время пребывания их на Родосе. Джонни сел впереди и разговорился с водителем. Машина неслась к городу.

«Родос», — кричали указатели на каждом повороте.

Фернанда засыпала Донаду вопросами, он еле успевал отвечать. Все дороги на Родосе вели к морю. Фернанда указала на какое-то темное пятно справа — вытянутая гора, которая бежала рядом с ними. Не Филеримос ли это? Донада кивнул, ему была приятна ее осведомленность о его острове.

Было удивительно спокойно чувствовать теплое сонное тельце Бет у себя на руках. Она сидела с закрытыми глазами, ее приятно покачивало. Весенняя ночь была прохладной, но Доркас это не волновало. Она перебирала в памяти рассказы Маркоса о трех древних городах Родоса, На горе Филеримос стоял старый монастырь и развалины старого города Ялиса. Она обязательно придет сюда.