– Не, – ответил Гоухоум. – Не до такой. Не заводит что-то.

– А меня заводит, – ровным голосом ответил Виктор.

Разговор получался у них самый глупый, мальчиковый. И Виктор был рад этому.

– Пойдем спать, – длинно зевнув, сказал Виктор.

Виктор и Элик вдвоем зашли в море, поплыли рядом друг с другом.

– Ну как? – спросил его Виктор. – Все получилось?

– Да, спасибо, – ответил ему Элик. – Иначе не бывает.

Вот странное дело! Элик как-то сразу понял – о чем это его спросил Виктор. А Виктор понял, что Элик его очень хорошо понимает и отвечает по делу.

И от этого Виктор еще больше разозлился.

– Как же ты со своим малышком управляешься? Трудно, наверное? – сплевывая воду, спросил Виктор.

– Волка бояться – в лес не ходить! – сплюнул воду Элик.

Поговорили.

Виктор остервенело рубил ладонями воду, плыл кролем вдаль от Элика. И тот делал то же самое.

…И вновь они плыли друг к другу, соединились, поплыли рядом, уже к берегу.

– Дело не в размере, а в эманации личности, – отфыркиваясь, сказал Элик.

И поплыл вперед, обгоняя Виктора.

Они вышли из воды.

Элик был голый, а Виктор в трусах.

– Не сердись на меня, друг, – сказал Элик. – Мне не хотелось тебя огорчать.

– А кто огорчен? – спросил Виктор.

И с силой ударил мокрой ладонью по ладони Элика.

– Что такое эманация личности? – спросил первым делом он у Верки. А та смутилась от его внимания, от его порывистого движения к ней.

Верка только собралась ответить ему, но Виктор махнул рукой и отошел от нее.

Днем они сидели на площадке на отвесной скале. Абсолютно ровный каменный козырек нависал над морем, справа была видна устрашающе отвесная скала.

А слева была видна дорога в ущелье. Чтобы увидеть ее, нужно было лечь на живот, на самый край козырька, и посмотреть вниз.

Там, глубоко внизу, шла узкая военная дорога. На том коротком отрезке дороги, который был виден, Виктор насчитал два шлагбаума. Значит, их по дороге полно; значит, дорога сверхзапретная.

Они сидели на каменной площадке втроем: Виктор, Элик и Гоухоум.

– С Веркой было дело, – говорил Элик. – А с Милой – нет.

– А чего так? – удивлялся Виктор. – Вы с Милой оба красивые.

– Понимаешь, мы не для себя. И я и она. Что с того, что красивые? Это все для других.

– А для себя? – спросил озадаченный Виктор.

Элик махнул только рукой:

– Для себя я – никто.

– Хотите анекдот? – спросил Гоухоум.

– Не хотим, – отмахнулся Элик.

– Молится старушка в церкви. “За кого молишься, бабушка?” – “За Ленина-учителя, за Сталина-мучителя, за Булганина-туриста, за Хрущева-афериста, за Родину-мать и за Фурцеву…дь!” – и смеется.

– Слушай, друг, – сказал, понизив голос, Элик. – Простым глазом вообще не видно, что у тебя с ней что-то…

– ?Слушайте еще анекдот! Хрущев посетил свиноферму. В газете “Правда” обсуждают подписи под фотографией. “Товарищ Хрущев среди свиней”, “Свиньи вокруг товарища Хрущева”. Окончательный вариант: “Третий слева – товарищ Хрущев”.

– У меня с ней не что-то, – сказал Виктор. – У меня с ней ничего.

Стендап, Виктор и Гоухоум ползут по уходящей вглубь расщелине.

В конце ее – продолговатая пещера, как капсула.

– Катакомба, – сказал Стендап. И сразу, без перехода добавил: -

А девка тебя любит, Лика эта.

– Обойдется эта Лика, – весело ответил Виктор.

Теперь, в катакомбе, они смогли даже сесть. Голова, правда, сразу же упиралась в потолок, но все-таки…

– А ты на фронте был? Сколько же тебе лет?

– Сорок один, – ответил Стендап.

– А выглядишь моложе…

– Что значит – был? Ну вошли мы в Югославию. Пили спирт. Местных баб насиловали, югославок. Впятером. А мне двадцать два года, у меня ничего еще такого не было… Потом полегче стало, освоился. Каждый день такое творилось с местными девками, я даже как-то привык. Потом, помню, лень стало коленки им выкручивать, просто совал им в рот, и досвидание.

Виктор затих. Не такого рассказа он ждал про освобождение Европы, про знамя над рейхстагом.

– Ну ладно бы с немками, а там-то зачем, югославок?

– Ну как? Вошли в страну – значит, все наше. Потом вернулся домой, а у вас тут все другое, прямо кино “На Заречной улице”. Никто никому не дает, как будто никому ничего не нужно. Пришлось забывать прежний опыт.

Стендап лег на каменный пол, вытянул ноги. Руки заложил за голову.

– А послевоенный опыт перенимать я не захотел, – будничным голосом закончил рассказ Стендап.

– И сейчас никак?

– Не-а.

– Что, никогда этого не делаешь? – спросил Виктор.

– Ребенка сделать могу, – ответил Стендап. – Просили пару раз, так делал. А так – нет.

Все, что рассказывал Стендап, как-то не вмещалось в голову Виктора. Но он нашел все-таки одну точку соприкосновения.

– Вот приеду я домой, в Ленинград… И мне тоже придется забыть многое. Все забыть.

– Знаешь, что в тебе не так? Мужик ты вроде как надо, серьезный, а вся твоя жизнь, как погляжу, вокруг письки вертится. Ты чего?

– А что?! – спросил молчавший до сих пор Гоухоум. Спросил он это таким голосом, что стало понято – готов к возражениям. – Если хочешь знать, в нашей стране это чуть не единственная зона свободы! Всюду залезли, скоро уж в постели будут дежурить!

– Надо быть меньше мыши, чтобы тебя не тронули, – вспомнил Ликины слова Виктор. – Чтоб остаться целым.

– Пошли, парни, на спуск, есть охота, – засмеялся Стендап.

– Как дела? – мимоходом спросила Лика у Виктора.

– Отлично, – ответил Виктор, проходя мимо.

Он теперь намеренно предпочитал мужскую компанию.

Сидели у костра, смотрели на огонь, слушали “Голос Америки”.

Это был транзисторный радиоприемник “Спидола” рижского завода ВЭФ.

– Дорогой? – спросил Виктор.

– Завод ВЭФ, Рига. 73 рубля и 40 копеек.

– Ого! Не глушат глушилками?

– Раньше глушили, а теперь нет.

– Чего это они?

– Разрядка международной напряженности.

– Надолго ли?

Ненадолго. После ввода войск в Чехословакию в 68-м глушилки

заработали в полную силу.

– Хочешь чивин? – спросил Виктора Элик.

– Хочу, – ответил Виктор и обнял Элика за плечи. – А что это такое?

– Жвачка.

– А жвачка – что такое?

– На! – сказал Элик, смеясь. – Разверни бумажку, положи в рот и жуй. Только не глотай, это резинка, а не еда!

И подал Виктору узкий пакетик.

Виктор стал работать челюстями.

Жвачку Виктор жевал в первый раз, и всем было интересно смотреть на него.

– Здборово! – сказал Виктор. – А когда можно уже выплюнуть?

– Жвачками не разбрасываются. Положи в бумажку, если устал. Потом еще раз можно пожевать.

– Идемте купаться, – сказала Мила-Бикини.

– Голыми? – спросил Виктор.

– Это называется нудизм. Смысл не в том, чтобы голыми. Просто таким образом ты сливаешься с природой, с морем.

– Голым сливаюсь? – уточнил Виктор, вложив всю свою иронию.

– Оставьте его, – сказала Лика. – Не хочет – и не надо.

– Идите, конечно! – улыбаясь, ответил Виктор. – Раздевайтесь, ныряйте! Я тут посижу.

Лика начала раздеваться первой.

А потом стояла голая, ждала, когда разденутся остальные.

– Где это тебя так? – спросил Стендап, указывая пальцем на ее живот, на шрам.

Лика усмехнулась.

– Когда нож входит в тело, – сказала она, – во рту так кисло становится, вкус железа чувствуешь.

Встряхнула волосами, повернулась и пошла первой к морю.