Я села на большой валун под дубом и следила, как муравьи по своей тропе спешили к муравейнику и каждый что-нибудь тащил.

Одни тащили пожелтевшие иголки хвои, другие — крохотные обломки веток. Один муравей, похоже, был силач, он храбро тащил побелевшую хворостинку, которая была гораздо больше его самого. Я загородила ему дорогу. Посмотрим, что думает силач о таком огромном белом препятствии. Муравей остановился; возможно, он подумал: «Ого, это еще что за наваждение?» Но тут же собрался со всей своей смелостью, шустро побежал по руке и, перебежав, скрылся между травинками.

Намного ли станет выше муравейник от одной хворостинки! Кажется, что суета маленьких насекомых напрасна и забавна, однако же муравьиная куча с каждым месяцем становится выше.

По небу сновали крохотные белые облачка, по земле — еще более маленькие муравьи, а я между небом и землей казалась себе большой и сильной. Иногда так хорошо не думать ни о чем, просто смотреть вверх, вниз и по сторонам.

Когда я пришла домой, было уже полдесятого. Из комнаты, где стоит рояль, слышен был какой-то разговор. Я прислушалась — мама говорила виновато: «Вот незадача, и как это я забыла купить сливки для кофе!» «Как прекрасно, что ты вернулась!» — хотелось мне крикнуть.

Я вбежала в комнату и обняла маму.

— Тише, тише, — предостерегла мама. — А то обе окажемся облитыми кофе. И между прочим, когда входят в комнату, здороваются.

— Тере![13] — выпалила я, повернувшись к сидящим за столом.

Со всеми находящимися в комнате, кроме мамы, я сегодня уже здоровалась. Здесь была завуч Тали, тетя Тыниса. Полчаса назад я решила пожаловаться на Тыниса именно ей. Сейчас она держала чашечку с кофе большим и указательным пальцами, а мизинец был забавно оттопырен. Рейн Сельге уминал торт и кивнул мне в знак приветствия. Отец, позвякивая ложечкой, размешивал в кофе сахар (меня-то он всегда учит, что позвякивать — невоспитанно) и улыбался во все лицо.

— Возьми стакан и налей себе лимонаду, Пилле, — сказала мама, — и садись тоже, угощайся тортом.

Мама была снова прежней — голос строгий, но глаза мягко светились.

— Я никогда бы не подумала, что мне будет так не хватать концертов, — говорила мама. — Но после сегодняшнего Брамса — удивительное самочувствие, будто после сауны. Раньше-то мы часто ходили на концерты, а ведь тогда это было гораздо труднее: ребенок маленький, денег мало. Нет, надо все-таки постоянно заботиться о своей духовной жизни. Вместо того чтобы пойти в магазин, пошла на концерт, и сразу — душевное равновесие…

— А мы тут с Пилле нашли новый концертный зал, — сообщил учитель Сельге, кивнув в мою сторону. — Большой школьный погреб можно перестроить под клуб с чудесной акустикой, или в кафе, или даже в музей.

— Как это — вы с Пилле? — удивилась мама.

— Ах, это долгая история, — махнула я рукой. — Сегодня, во всяком случае, мы уже убирали в погребе и нашли дневник первых пионеров нашей школы. Поглядим, что там еще завтра обнаружится!

— А я нашел новую уборщицу для школы! — гордо объявил отец. — Мать одной ученицы, Тийны Киркаль, сейчас сидит дома — у нее младенец, но она полагает, что с уборкой справится. Сначала-то ей, понятно, будет нелегко, но мы постараемся добиться в совхозных яслях места для ее малыша.

— Да, чем только нам не приходится заниматься. — Завуч Тали вздохнула. — Я, например, просто вынуждена была взять к себе на воспитание племянника, сына моей сестры. Развал семьи, перенапряжение нервов, плохая компания… Пилле, я надеюсь, что этот разговор останется между нами?

Я кивнула. Мне, ребенку учителей, эта фраза была знакома с самых малых лет.

— Мальчик циничен, крайне нестабилен, приходит часто в состоянии аффекта, а когда нервничает, у него даже возникает нарушение речи, — продолжала завуч.

— Ой, а я ничего такого не заметила! — выкрикнула я, невежливо перебив. Наверное, следовало бы извиниться…

— Да, Пилле, я и хотела поговорить с тобой на эту тему. Похоже, Тынис испытывает к тебе известную симпатию. Вчера он даже сказал про тебя: «Девчонка в норме», а на его языке это означает, что для него ты своего рода авторитет. Так что было бы хорошо, если бы ты нашла немного времени для общения с ним, может, поучишь его играть в шахматы, познакомишь с окрестностями…

— Я не умею играть в шахматы, — сказала я с облегчением. Иногда есть польза от того, что чего-то не умеешь.

— Ну тогда в шашки или хотя бы в «Путешествие вокруг света». Главное, чтобы обращалась с ним спокойно и не давала ему понять, что он как-то отличается от других.

«У меня мерзкий характер», — вспомнила я снова. Стало быть, мне надо дать понять Тынису, что и у меня жуткий характер, чтобы не думал, будто он один такой особенный.

— Ну так как? — спросила завуч Тали.

Я пробормотала, глядя в пол:

— Не знаю.

Новый учитель меня выручил:

— Большинство учеников пятого класса участвовало сегодня в расчистке погреба, почему же Тынис не явился?

— Тут дело в том, что он с младенческих лет испытывает неодолимый страх перед темнотой, может быть, его темнотой пугали, не знаю, но, может быть, это врожденное, — сокрушалась тетя Тыниса. — Наверное, он не хотел показать соученикам, что боится темноты.

Я бросила взгляд на классного руководителя и увидела, что он смотрит на меня. «Пусть это останется между нами», — означал взгляд Рейна Сельге. И он едва заметно усмехался.

— Мне от всей души жаль мальчика, но чувствую, что с ним придется обращаться крайне строго, — сокрушалась завуч Тали. — Надеюсь, что в нашей школе он избавится от дурного влияния невоспитанных мальчишек. Я рассчитываю, что его друзьями станут Пилле, Олав Теэсалу и еще несколько учеников из хороших семей.

«Сухарь и придира», — вспомнились мне слова «испытывающего неодолимый страх перед темнотой» Тыниса. Но пусть это тоже останется между нами…

— Я заметила, что у Пилле есть много затаенной симпатии — нечто такого, что помогает общаться с людьми, — продолжала тетя Тыниса. — Так что я буду надеяться на тебя, Пилле!

— Надо заставить парня работать, только тогда из него выйдет толк! — считал мой отец. — Игрой в «Путешествие вокруг света» еще никого не перевоспитали. Труд — вот что сделает из мальчишки мужчину.

Мама кивнула, и я была ужасно довольна, что они опять с отцом заодно.

Учитель Сельге подошел ко мне (я подумала: «Надо ли встать со стула?» — и не встала) и сказал:

— Скажи, Пилле, ребята не очень рассердились за этот «документ» про «сакровища»? По выражению твоего лица было сразу видно, что ты догадалась.

— Из-за этой бумажки?.. Нет, нет, насколько я знаю, никто не рассердился, да и не поняли… и я ваш план вовсе не разгадала, хотя, правда, бумажка показалась мне подозрительной… Я еще подумала: почему «должны найтится»? Тот, кто прятал, скорее написал бы «здесь спрятаны», или «здесь находятся», или как-то так. А потом еще: ведь помещик был немец, почему же он не написал по-немецки? Вот поэтому я стала подозревать: тут что-то не так.

— А я подумал: у нас в школе учат английский, и немецкого вы наверняка не знаете, — ответил учитель Сельге с забавной неловкостью.

— Да, не знаем, — подтвердила я. Мы оба засмеялись.

— Я полагал, что так будет интереснее, если с помощью настольной лампы немного «состарю» бумагу и напишу с ошибками, — признался учитель. — Я опасался, что иначе вы, может быть, не согласитесь почистить погреб. Но пионерский дневник — это в самом деле замечательный сюрприз. Об этом я и понятия не имел. Мне кажется, что у нас тут пойдет интересная жизнь!

— Хм-м…

— Мне ваш класс нравится. Но эта история с «документом»… Пусть останется между нами, ладно? Хотя бы пока… Понимаешь?

— Конечно, понимаю. Я ведь дочь Деда Мороза! Мне приходится хранить в тайне столько всякого этого «пусть останется между нами», что скоро я вообще не посмею рта раскрыть, чтобы из него с каждой фразой не вылетали секреты, как лягушки изо рта одной плохой принцессы в сказке.