Уж, конечно, не мы, социал-демократы, будем защищать французскую буржуазию, которая при помощи ружей заставляла, подчас заставляет и теперь, рабочих расходиться, — но как вам покажется демагогическая наглость «теоретика» зубатовщины, который кивает на кровожадный эгоизм европейской буржуазии, забывая о Домброве, о Тихорецкой, о Кишиневе, о Златоусте^*, обо всех тех адских деяниях русского самодержавия, которые вызывают чувство ужаса даже у европейской буржуазии!

Итак, путь революции — не путь рабочего класса. Ему нужен союз с правительством и с "общественным мнением". "Если бы мы не смотрели на все сквозь листы подпольных изданий (не забывайте, читатель, что это говорится в подпольном издании!), глазами наших самозванных учителей-революционеров, то знали бы, что правительство само идет нам навстречу; мы бы знали о том, что в некоторых больших городах рабочим, ставшим на путь экономического движения, разрешено уже устраивать союзы, иметь своих представителей" и пр., и пр., и пр.

Жаль только, что автор забывает прибавить, что эти «союзы» состоят под руководством провокаторов, что независимые «представители» рабочих немедленно арестовываются, и, наконец — а это главное, — что самый вопрос о рабочих «союзах» был поставлен правительством только под давлением революционного движения пролетариата.

Союз с "общественным мнением"! Опять-таки автор не поясняет, говорит ли он о мнении буржуазии, которая, как мы уже знаем, не прочь противопоставить пролетарским требованиям ружейные дула, или о мнении пролетариата, который, как вероятно известно автору, все решительнее и решительнее идет за "самозванными учителями-революционерами".

Критика социализма у нашего автора из рук вон плоха. "Что касается раздела всех благ, — говорит он, — то это уж совсем мудреное дело": дома, видите ли, неодинаковы, земля тоже в разных местах неодинакова, многих предметов (машин, что ли?) и вовсе "на всех не хватит". Как тут делить? "Много насилий, много страданий вызвал бы такой раздел, а равенства все равно не было бы: люди более способные, трудолюбивые, ловкие сейчас бы выделились и стали быстро богатеть на счет остальных, и в результате получилось бы только «перемещение» богатств от одних к другим".

Эх, г. Зубатов, надо бы поискать более приличного теоретика! Кто же в наши дни, когда всюду и везде распространены социал-демократические издания, не знает, что социализм не означает раздела земли и фабрик, что только мелкобуржуазные демократы вздыхают об «уравнительном» распределении земли? Социал-демократия требует перехода всех средств производства в общественную собственность. Такой переход, уничтожив товарное хозяйство, тем самым положит раз-навсегда конец "обогащению одних насчет других". Нет, нет, совсем не достаточно служить в Охранном Отделении, чтобы «разнести» социализм по кускам!..

Подпольно-полицейское произведение заканчивается такой фразой: "Не верьте, братцы, что без труда можно чего-нибудь добиться, что с переменой правительства вдруг станет всем хорошо жить, это — гнусный обман, которым только хотят завлечь нас, чтобы воспользоваться нашей силой…" Мы, социал-демократы, прекрасно вооружены против такой демагогии. Мы не устаем повторять массам, что с переменой правительства далеко не «вдруг» станет всем хорошо жить. Мы не устаем твердить, что для нас политическая свобода — значит свобода дальнейшей революционной пролетарской борьбы за социализм. Мы не устаем работать над созданием самостоятельной пролетарской партии, которая и в момент грядущей «буржуазной» революции сумеет отстоять пролетарские интересы от либерально-цензовых и буржуазно-демократических посягательств. И вот почему, между прочим, и в борьбе с зубатовской демагогией, социал-демократия должна резко отделять себя от революционеров, склонных к буржуазно-демократической демагогии, от революционеров, способных говорить массам, будто "весь секрет" в том, чтоб "посадить царя на учет", будто после низвержения самодержавия наступит на Руси «мир» и «равнение» (см. «популярную» литературу "Аграрно-социалистической лиги" и "Партии соц. — рев.").

Да, усердно работают зубатовские птенцы над развитием рабочего движения "в чисто русском духе". Этой работе пора бы — в целях социал-демократической агитации — подвести кое-какие итоги. Сколько-нибудь полно и обстоятельно это можно сделать только в форме брошюры, — и мы пользуемся случаем, чтобы попросить товарищей, живущих на местах зубатовского «творчества», доставить нам все документы и сведения, характеризующие эту поистине непредвиденную полосу нашей "внутренней политики".

Самодержавие не дает места нашей революционной печати на вольном воздухе. И что же? Оно само оказывается вынужденным спуститься к нам в подполье… Милости просим, милости просим… Тут мы впервые померяемся "на равных правах"! — словом против слова.

"Искра" N 43, 1 июля 1903 г.

30 мая текущего года Николай II написал «Утверждаю» на новом документе, дополняющем и без того выразительный облик нашего «декадентского» правительства.

Документ этот называется "О порядке и пределах подчинения чинов фабричной инспекции начальникам губернии и о некоторых изменениях во внутренней организации ее".

Суть его состоит в том, что губернаторы становятся полными хозяевами фабричной инспекции, которая лишается последней тени самостоятельности, — и с этой стороны, полная передача фабричной инспекции в ведение министерства внутренних дел, о чем не раз говорилось в печати, очень мало способна прибавить к последнему «повелению». Правда, институт фабричной инспекции пока еще остается формально составной частью министерства финансов, но "местные чины фабричной инспекции действуют под руководством губернатора (градоначальника, обер-полицмейстера"). Самое назначение на должность фабричных инспекторов производится по соглашению с губернатором. Ему же предоставляется право требовать от чинов фабричной инспекции представления очередных и срочных докладов по делам инспекции и — что особенно важно — ему же дана власть отменять ("в нетерпящих отлагательства случаях") "противоречащие законам и интересам общественного порядка распоряжения чинов фабричной инспекции, с доведением о сем до сведения министерства финансов". Слишком ясно, что при таких условиях фабричный инспектор превращается, в сущности, в чиновника особых ("фабрично-заводских") поручений при особе губернатора.

По закону фабричная инспекция, учрежденная в 1882 году для надзора за применениями закона о работе малолетних, подчиняется, как известно, непосредственно департаменту торговли и мануфактур (министерство финансов).

Когда в 1886 г. поставлен был на очередь вопрос о расширении компетенции фабричной инспекции до общего надзора за "законностью в отношениях между фабрикантами и рабочими", общее собрание Государственного Совета, рассматривая соответственный законопроект, обсуждало, между прочим, вопрос о подчинении инспекции непосредственному губернскому начальству и пришло к тому выводу, что "столь коренное изменение в ее устройстве едва ли вызывается указанием опыта. Успешная деятельность инспекции, в течение четырех лет со времени ее учреждения, доказывает, что непосредственное руководство ею со стороны центральных ведомств, нисколько не колебля влияние губернского начальства, во многом обеспечило спокойное и согласованное с видами правительства применение закона о работе малолетних".

Но те условия, которые в 1886 г. обеспечивали относительно "спокойное и согласованное с видами правительства" применение законов, между прочим и узкая сфера ведения фабричной инспекции, — совершенно изменились к 1903 г. Отделяющий эти два момента период времени составляет историю русского рабочего движения, — и вот ныне интересы "закона и общественного порядка" требуют того, что во имя их отвергалось 17 лет тому назад — требуют полного подчинения фабричного инспектора губернаторской власти.