А вот письмо неожиданное. От человека, жившего далеко, за границей. Неожиданное не потому, что я не знала о дружбе Юры с Ефимом Эткиндом[116] (мы видались в восьмидесятом году в Париже), но в нынешние прагматические времена трудно представить, что человек, отправляясь в дальнюю поездку за рубеж, спешит послать «проездом» из Бреста письмо автору, в котором делится своим впечатлением о прочитанной книге.
Дорогой Юра,
Пишу Вам с дороги, из Бреста, потому, что мне не терпится Вам сказать, что Вы заслонили мне Вашей книгой[117] все, что в вагоне и вне его. Вы, наверно, не раз уже слыхали то, что я сейчас Вам скажу, но я все же скажу: книга эта удивительная среди окружающих ее по полноте сказанной правды, по благородству и мужественности тона, по отсутствию всяких заигрываний с читателем и попыткой внешними, фальшивыми средствами его увлечь, по точности и лаконизму, восходящим, – как Вы, наверно, этого хотели, – к Тациту. Но вот еще что мне было особенно интересно: замечательные и как бы походя брошенные мысли об искусстве и его роли, как, скажем, в том месте, где Вы в нескольких фразах говорили о времени как о художнике. Сталин унижен и раздавлен здесь хуже, чем любой бранью: расправа с теми женщинами и детьми, которые его привечали, с товарищами, спавшими с ним в одной койке – куда же дальше!
В общем, хочу сказать: эта тоненькая книжка – большая книга. Спасибо Вам, что Вы мне ее подарили.
Крепко жму Вам руку.
Ваш Е. Эткинд. 17 апреля 67.
Разбирая письма шестьдесят седьмого года, я на одном из конвертов увидела среди набросков – профилей мужчин, каких-то геометрических рисунков, летучий, исполненный карандашом... набросок моего портрета. Посмотрела дату на почтовом штемпеле и... вспомнила!
Да, это был год шестьдесят седьмой. Август. Соседи по дому М. почему-то пригласили меня в гости. «Мы будем скромно отмечать день рождения Юры Трифонова, обязательно приходи», – сказали они. Я знала, что год назад у Трифонова умерла жена, и то, что день рождения устраивали ему друзья, было, ну, скажем, понятно и естественно. Но почему приглашена я? Для меня Трифонов уже тогда был писателем если не великим, то бесконечно чтимым, отстоящим от меня на дистанцию немыслимую. Я была растерянна. Сидеть за одним столом с самим Трифоновым! Кроме того, мне некуда было девать собаку. Муж был в отъезде, а находиться в доме одна собака не умела: начинала выть и скрестись в дверь. И я решила зайти ненадолго с собачкой.
Он сидел лицом к окну, бледный, неподвижный, лицо отекшее. От него шло дыхание такой беды, такого душевного и бытового неустройства, что я просто испугалась этого человека и того, что он нес с собой. Мне было неуютно за мрачным застольем, я что-то лепетала и довольно скоро откланялась. Через несколько лет выяснилось, что он сам попросил пригласить меня. Почему-то ему казалось, что я тоже несчастна.
«Но ты пришла холеная, беспечная, с глупой собачкой на глупом поводке, и я – старый несчастный дурак...»
Юра говорил мне, что давно, с самого начала нашего знакомства, как бы не забывал обо мне. Мы существовали отдельно, на очень большом расстоянии, видались редко и случайно, но я тоже помнила каждую встречу.
«Знаешь, Нина была ведьма. Однажды она мне сказала: «Вот я умру, и ты женишься или на какой-нибудь редакторше, или на Ольге» (и назвала мою тогдашнюю фамилию).
Так и случилось.
В 1967 году Юрий Валентинович ездил в Ростов, Таллин, Болгарию и Вену. В Таллине он познакомился с Рихардом Густавовичем Маяком.
Запись в рабочей тетради.
Вот что рассказал мне об убийстве Кирова Маяк Рихард Густавович, старый большевик, историк. Зам. директора Института истории партии Эстонии
2 сентября 1967 года. Таллин
Маяк в тридцатые годы работал в Ленинграде, в Смольном, в отделе школ (просвещение? Выделено Ю. В.). В 1937 году был арестован. Выпущен в 1945, и в 1949 – снова арест до 1956.
В 1930 – институт Красной Профессуры. Три года работал вместе с Кировым – зав. сектором народного образования ленинградского обкома. После убийства Кирова – 3 года зам. зав. отдела школ (зам. Лазуркиной).[118]
«Приезжал следователь от комиссии, созданной Хрущевым по делу Кирова. Я рассказал все, что знал...
Смольный – длинное здание. Киров обычно вставал рано, с Петроградской стороны шел пешком и к 10 утра приходил в Смольный. Ему нужно было подняться на третий этаж. Подымался обычно очень долго, целый час, потому что на лестнице задерживали разговорами люди.
У Кирова был личный охранник, фамилия тоже – Николаев.[119] Киров любил от него «откалываться». Дежурный комендант Смольного Генрих Тедер, ревельский грузчик, участник Гражданской войны рассказывал: «Киров часто „забывал“ Николаева. Где-нибудь на заводе удирал от него... Николаев звонил: „Товарищ Тедер! Что мне делать? Киров от меня уехал!“ Я ехал сам на завод, отыскивал Кирова – как бы невзначай. „А, здравствуй, Тедер! Что ты делаешь?“ – „Я тут случайно... Может, мне подвезти вас домой?“ Но Киров подвозил меня сам – ко мне домой. Не тот номер».
Управделами Пухов и второй секретарь Чудов решили перенести кабинет в другое место. Более отдаленное, тихое. В новом кабинете Киров почти не успел поработать.
1 декабря было какое-то совещание в Смольном. Киров шел вечером, начало должно было быть в 6, в Смольном. Вся площадь была заполнена машинами. На 3 этаже целая ярмарка. Киров шел по лестнице, свернул в коридор. Николаев-убийца ждал его с револьвером.
В шестом часу я услышал два выстрела. Прибежал на шум, крики... Киров лежал на полу, лицом вниз, с папкой. Рядом бился в эпилептическом припадке убийца с револьвером в руке. Кирова перенесли в кабинет. Тут были уже Чудов, Угаров,[120] члены бюро, Кодацкий[121] – все прибежали. Гриша Фридман был весь в поту, в крови: Чудов велел ему зачем-то «откачивать» Кирова... Тот и «откачивал» в каком-то диком исступлении... Все это было безумие, миг безумия... Киров был мертв.
Я уехал. Комендант велел всем уехать. Тут же вскоре домой мне звонил Угаров:
– Почему ты уехал? Приезжай немедленно!
Всех работников обкома посылали на места, в районы – успокаивать и объяснять людям. Помню Позерн[122] поехал в Лугу...
Николаев-убийца был выдвиженец 28 года. От станка – в партийные работники. Ничего из него не вышло, он пил, был неустойчив, озлоблен. Неудачливый карьерист. В то время – безработный.
В Смольном уже было однажды – недавно, 29 апреля 34 года – покушение. Моряк, дошедший до отчаяния из-за того, что ему не давали квартиру, караулил кого-то (Кирова ли?) у вешалки. Он принял художника Бродского, шикарно одетого мужчину, за какое-то начальство и – ударил его по голове. Не убил...
В охране Кирова работал другой Николаев, пожилой. Жена Николаева-убийцы была латышка. Его связали потом, на следствии, с латышским посольством.
Через три недели, в конце декабря, на активе ленинградского Комитета выступал Ежов. Рассказывал об этой версии – ревности.[123] Этим будто бы воспользовались зиновьевцы.
Помню, что на актив запрещено было пускать от зиновьевской оппозиции».
В той же тетради 1967 года.
Подарки вождям.
Художник Ю. П. Анненков вспоминает о январе 1923 года, когда он делал портрет Троцкого.
«Перед моим отъездом Троцкий оглядел меня с головы до ног и заявил:
– Что касается вашего собственного костюма, то он мне не нравится; в особенности ваши легкие городские ботинки: они вызывают во мне страх при теперешнем тридцатиградусном морозе. Я вас обую по-моему.
И он повел меня в особую комнату, служившую складом, полным всевозможных гардеробных подробностей: шубы, лисьи дохи, барашковые шапки, меховые варежки и пр.
– Это все подарки и подношения, с которыми я не знаю куда деваться, – пояснил Троцкий, – пожалуйста, не стесняйтесь!
И он выбрал для меня замечательную пару серо-желтых валенок... Внутри валенок было выбито золотыми буквами следующее посвящение: «Нашему любимому вождю, товарищу Троцкому – рабочие Фетро-Треста на Уральске».
Ю. Анненков. «Дневник моих встреч».
Не отсюда ли сталинская жажда получения подарков? Музей подарков т. Сталина как символ всенародной любви.
Сталин – злопамятность, патологическая зависть и комплекс неполноценности.
В Ростове Ю. В. работал в архиве, встречался со старыми мироновцами и думенковцами. Привез несколько тетрадей, исписанных сплошь. Я начну с первой, ударившей по сердцу, а потом – выборочно.
