28 февраля
Весь этот месяц в Москве кипит предвыборная кампания. Я тоже, как обычно, принимаю участие: агитатор. Уже не первый год я занимаю эту высокую должность. Попались старые квартиры по Трубниковскому переулку, где я бывал раньше.
Нынче труднее. Все видят ненужность и фальшь этой свистопляски. Все играют. Какая-то гигантская всеобщая и, в общем, довольно скучная игра. Горят фонарики, устраиваются вечера, концерты, разносятся приглашения. Все играют. Одни – машинально, по привычке, другие со скрытым раздражением, третьи иронически усмехаясь, а некоторые даже с вдохновением…
В одной «моей» квартире – а квартиры у нас громадные, по двадцать пять, тридцать жильцов, живет некая семья Перовских. Русские интеллигенты старого покроя. Она зубной врач, он неизвестно кто. Оба уже старики, но бодрые. В комнатке у них старинная мебель, портрет хозяина в офицерском мундире, с усами…
Старик необычайно лебезит передо мной. Все время вставляет какие-то верноподданнические замечания. По-видимому, испуган давно и на всю жизнь. А меня он считает чем-то средним между дворником и сотрудником МГБ, словом – представителем Советской власти.
В общей кухне, где множество тесно стоящих, крохотных, отдельных столиков (у каждой семьи свой), где одновременно полыхает несколько газовых плит, и от этого нестерпимо жарко, я провожу свою работу: уточняю списки избирателей. Жильцы толпятся вокруг, подходят, уходят. Играют…
Мне надлежит уточнять у избирателей год рождения. Я задаю бестактные вопросы женщинам, причем это делается при всех. Я стараюсь держаться как можно свободней, маскируя свое ощущение бестактности и бессмысленности этих расспросов. Женщины, в общем, тоже мало смущаются.
Бессознательное ощущение «игры».
Запись того же дня.
Из жизни художников.
В большом доме на Верхней Масловке, известном под названием «дом художника», произошло чрезвычайное событие. Среди бела дня пропала картина: почти законченный, писанный сухой кистью портрет Ленина. Не бог весть какое произведение, но все ж таки неприятно. Все ж таки художники – а их было двое – трудились над холстом две недели и рассчитывали к ленинским дням пройти худсовет. Они уже долги сделали под эту картину. Планировали свою дальнейшую жизнь. Один уже шлялся по магазинам и присматривал себе пальто-реглан. Другой, заняв деньги, погасил задолженность по квартплате. Короче говоря, – они считали, что деньги у них в кармане.
И вдруг, придя утром в мастерскую, они обнаружили, что картина пропала. Надо сказать, что они опрометчиво оставили ее на ночь в общем коридоре, так как мастерская принадлежала одному старому художнику, члену МОСХа, а наши портретисты пользовались ею временно, Христа ради.
Пятидесятые были, пожалуй, самыми тяжкими годами в жизни Ю. В. Но всегда в дни печали он обращался к истории. В этой тетради интересны его комментарии к «Повести об азовском сидении». История казачества притягивала его неотвязно. Дело понятное: в его жилах текла и кровь донских казаков. Ему нравилось, когда после размолвки я в шутку цитировала строки «Повести об азовском сидении».
Вот эти: «…Согрубя вы такую грубость лютую, чего вы конца в нем дожидаетесь? Крепкие, жестокие казачьи сердца ваши!.. Раздробим всю плоть вашу разбойничию на крошки дробные!»
Сердце у Ю. В. было совсем не жестоким, но крепким в том смысле, какой вкладывали осадившие Азов турки: нравились Ю. В. слова из старинной «повести» и слогом, и, главное, тем, что напоминали о его причастности к племени людей своеобычных.
«О прегордые и лютые варвары! – отвечал он мне словами осажденных казаков. – Видели мы всех вас и до сех мест и про вас ведаем, силы и пыхи царя турского все знаем».
А в тетради Ю. В. записал об этой повести.
Сочинение это примечательно огромной изобретательностью в смысле обоюдной ругани – и турецкой в адрес казаков, и особенно казачьей в адрес турок. Ругательства и поношения на многих страницах.
Замечательно мужество казаков, которые в числе 5000 отстояли Азов против 300 000 турецко-ногайско-немецкого войска. И печален конец, когда изрубленные, оставшиеся в живых казаки умоляют царя Михаила Федоровича взять Азов в государеву вотчину… «А буде, государь, нас холопей своих далных, не пожалует, не велит у нас принять с рук наших Азова града – заплакав, нам его покинути».
О КАЗАЧЕСТВЕ
Казаки, по существу, остановили экспансию турок-татар на север, в Московию. Султан требовал у русского царя унять казаков, «свести их с Дона», а царь отвечал, что казаки ему не подвластны, «издавна воры, беглые холопы».
Царь накладывал опалу на казаков, отлучал от православной церкви, арестовывал казачьи посольства – все напрасно.
ВОЛЯ ОКАЗЫВАЛАСЬ СИЛЬНЕЕ ВСЕГО!
В 1637 году казаки с помощью запорожцев захватили Азов.
Казаки очень гордились своим особым положением в государстве. «Все земли нашему казачьему житью завидовали».
Как редко мы, размышляя о тех или иных фактах наших дней, видим корни этих фактов в далеком прошлом, в веках, истории. Мы возмущены выселением крымских татар, но не является ли эта мера естественным продолжением долгой семивековой борьбы?
Поэтическая повесть об Азовском сидении была написана в Москве кем-то из казачьего посольства – как считается в пользу признания царем Азова.
Вероятный автор – казак, войсковой дьяк Федор Иванов Порошин, в прошлом беглый холоп знаменитого вельможи Одоевского.
Однако царь решил отдать Азов туркам и есаула Федьку Порошина сослать в Сибирь.
Вот – величайшая историческая несправедливость!
В январе 1959 года Ю. В. отдыхал в Ялте, в Доме творчества писателей.
21 января
Зимняя Ялта прекрасна. Напоминает городишко из итальянских фильмов: старый, грязный, каменный, малолюдный, и – море. На кофейно-серых горах пятнами лежит снег. Темно-синее море, бледно-синее небо. По набережной гуляют люди, одеты по-разному: некоторые в пиджаках как летом, а иные в пальто и в меховых шапках.
В парке необыкновенно зеленеет всякая вечнозеленая флора. Пряный лекарственный запах лавра. Вечером становится холодно.
Вечером сидят в вестибюле и болтают.
К. Г. Паустовский – старенький и простодушный. Его мучает астма, и все же он всегда весел, бодр, рассказывает смешные истории, и сам смеется анекдотам Казакевича.
Казакевич – специалист загадывать шарады. Он их придумывает мгновенно. Например: какое обращение к еврею является одновременно римским оратором? (цыц-арон)
Придумывает смешные фамилии: Голгофман.
Еврей выкрест: Пров Акатор.
Константин Георгиевич стал забывчив и рассеян. Старость не щадит никого.
27 января
Приехал Арбузов.
Вчера погода испортилась. Утром выпал снег. Он падал и таял. На горах снега много. Стало холодно.
Мне совершенно не работается. Какой-то кошмар! Я только жру, сплю, болтаю и толстею.
Летом Ю. В. был занят работой над первым вариантом романа «Утоление жажды». Сначала казалось, что это будет повесть. Осенью он опять поехал в Туркмению.
17 октября 1959 г
Для повести.
Надо ввести мир города. Множество поразительных судеб. У каждого человека, прожившего основательный кусок жизни, – есть нечто удивительное в судьбе.
Это надо увидеть.
Здесь будут:
Б. Кудрявцев – исколесивший Европу.
Женщина, потерявшая всех в землетрясении.
Журналист, заброшенный сюда как сухой лист…
Больные нефритом, неизлечимой болезнью, для которых жизнь в Туркмении – единственное спасение.
Геологи, на всю жизнь околдованные пустыней…
