– В «Везувио». Где же еще? Твой жених уверен, что в Нью-Йорке только это заведение может называться рестораном. Конечно, там с ним носятся как с королем. Да и еда там отличная.

– Мы дома! – кричит мама. Они с папой возвращаются с приема у врача. Мы с Розмари и Роберто несемся в прихожую.

– Что сказал доктор? – спрашивает Роберто.

– Вы видите перед собой здорового человека. У меня сильное сердце. Паек, на котором держит меня ваша матушка, все-таки возымел результат.

– Слава богу! – обнимаю я родителей. – Я была уверена, что все будет в порядке, если слушаться доктора.

– Мне хочется выпить чаю, – улыбаясь, говорит мама.

Папа с Роберто идут за ней в кухню.

– Слава богу! – повторяет Розмари. – Теперь твоя свадьба ничем не будет омрачена.

– Сегодня последний день до вашей свадьбы, миссис Тальбот. Я выполню сегодня любое ваше желание, – говорит Джон, пока я стою на ступенях крыльца. Он берет меня за руку. Мне приходит в голову, что сегодня последний раз, когда он заезжает за мной в дом моих родителей. Сегодня последний день, когда дом 45 по Коммерческой улице будет мне приютом.

– Знаю, мы так не договаривались… – начинаю я.

– Не важно.

– Я хочу прямо сейчас увидеть наш дом.

– Хм, – раздумывает Джон. – Ты действительно этого хочешь?

– Да я просто сгораю от нетерпения!

– Тогда поехали, – прижимаясь ко мне, говорит он.

Почти всю дорогу до Хантингтона мы молчим. Когда мы сворачивает на дорогу, вдоль которой выстроились строящиеся дома, я наклоняюсь и целую мужчину, который в это время завтра станет моим мужем. Внезапно я передумываю. Я не хочу увидеть дом заранее.

– Разворачивайся, – говорю я.

– Что? – замедляет движение Джон.

– Мы возвращаемся в город.

– Кажется, ты хотела взглянуть на дом.

– Ты столько труда в него вложил. Давай все оставим как есть.

Джон настаивал, чтобы в первый раз я увидела дом именно в ночь после свадьбы. И мне хочется, чтобы завтра вечером произошло нечто особенное. Не хочу портить сюрприз ни ему, ни себе.

– Ты точно уверена? – поднимает брови Джон.

– Точнее быть не может, – уверяю я.

Джон разворачивается на сто восемьдесят градусов и возвращается на главную дорогу. Я гляжу на его профиль, изучая каждую деталь, словно это узор на платье. У него красивые и четкие черты лица: прямой нос, волевой подбородок, квадратные скулы и высокий лоб. Это лицо человека, который знает себе цену. Я ловлю себя на мысли, что воображаю, как бы выглядели наши дети, надеясь, что наша дочь унаследует эти длинные ресницы, а сын – очаровательную улыбку. Я почти изменила свое решение никогда не рожать детей. Мне бы очень хотелось, чтобы в этом мире появилось нечто, что только мы вместе с Джоном можем создать.

– Ты права, – говорит Джон с довольным видом.

– Да?

– Жизнь должна удивлять, – улыбается он.

– Иначе какой смысл жить?

Я включаю радио и, пока настраиваю волну, гляжу в окно и вижу раскинувшийся вдали Манхэттен – мой дом, город, в котором я родилась и в котором провела двадцать шесть счастливых лет. Никогда не думала, что мне придется уехать отсюда, что мне придется попрощаться с Коммерческой улицей. Видимо, пришло время. Но я сама хочу этого. Мне хочется зажить по-новому вместе с моим мужем.

Делмарр восторгается моей спальней:

– Ты – настоящая итальянская принцесса. Какая чудесная комната! Она больше, чем вся моя квартира. На твоем месте я бы уговорил переехать Тальбота сюда. Зачем тебе нужно ехать в это захолустье?

– Хантингтон не захолустье.

Делмарр подходит к окну и выглядывает в сад:

– Не важно. Все равно это пригород. Тебе когда-нибудь приходилось жить в пригороде?

Я качаю головой.

– Приставка «при» тут не случайно. Как ни старайся наполнить свою жизнь новыми впечатлениями, она все равно будет лишь приближением к жизни в городе, а значит, будет довольно скучной.

– Разве можно заскучать, если из твоего окна открывается вид на океан?

– Еще как. Увидишь.

Рут, которая прожила всю жизнь в многоквартирном доме с лифтом, влетает в комнату и резко останавливается, чтобы перевести дыхание.

– Всякий раз, как я добираюсь до твоей комнаты, я понимаю, почему ты такая стройная.

Рут ставит свою сумку на стул и плюхается на мою кровать. Я с недоумением смотрю на ее брюки и мокасины.

– Не беспокойся, – говорит она. – Мне нужно будет только надеть платье. У тебя восхитительная прическа!

– Мне мама помогала, – говорю я.

Мама отлично потрудилась над моими волосами. Мы взяли за образец высокую прическу из журнала «Вог», а потом мама прикрепила к ней диадему, которую подарил мне Джон.

– Выглядишь великолепно, – заявляет Рут.

– Несомненно, этой девушке не откажешь во вкусе, – подтверждает Делмарр. – Родственники Тальбота вряд ли представляют себе, с кем им придется столкнуться.

– У Джона нет родственников. Только престарелая мать, которая по состоянию здоровья не сможет присутствовать на свадьбе. Но еще совсем немного, и он станет членом нашей большой итальянской семьи.

– Хорошо, за дело.

Делмарр достает из чехла мой наряд. Никогда мне еще не доводилось видеть столь красивого платья. Это не платье, а произведение искусства: открытое, с корсетом. На спине ниже талии Делмарр сделал несколько складок, а под них, чтобы придать пышность бедрам, подложил турнюр.

– Видит бог, оно выглядит так, словно сделано из сладкой ваты, – восхищается Рут.

– Прямо из Парижа, – с гордостью говорит Делмарр.

– Вот перчатки, – протягивает мне Рут длинные бархатные вечерние перчатки.

– Помнишь, «Ее перчатки как ночь…» – начинает Делмарр.

– «…становятся все длиннее!» – в один голос заканчиваем мы.

– Так, где моя накидка для церкви? Со времен крестовых походов ни один священник не видел голых женских рук.

– Лю, я не сделал накидку, – бормочет Делмарр.

– О боже! Нет! У меня нет ничего, что можно было бы надеть с этим платьем. И безо всего тоже идти нельзя!

Я уже готова заплакать, как Делмарр вдруг улыбается:

– Это мой подарок.

Из чехла он достает длинную накидку с воротником-стоечкой. На длинных рукавах сделаны широкие манжеты, усеянные бисером, который переливается на свету словно бриллианты.

– Никто из сотрудниц «Б. Олтман» еще не выходил замуж в дряхлой накидке.

Словно сама королева, я надеваю платье и роскошную накидку от Делмарра. Папа видит меня, когда я вхожу в прихожую, чтобы встретиться с ним.

– Stai contenta, – говорит он и берет меня за руку.

– О, папа. Я и так счастлива.

Нет правды больше, чем та, что я сейчас говорю.

Я хотела, чтобы мы шли пешком до нашей капеллы Святой Девы Марии, но мама и слышать об этом не желает. «Ты не успеешь пройти и квартала, как подол твоего платья станет черным!» Поэтому мы поедем на папиной машине, а следом Роберто повезет свидетелей в машине, на капот которой будет прикреплена кукла в платье из тафты. Роберто передал Джону вторую куклу прошлым вечером. Когда я представляю, как Джон прикрепляет куклу на свою машину, я тихонько хихикаю.

Заглядывая в церковь, я убеждаюсь, что все три сотни гостей уже прибыли и расселись по своим местам. Все церковные скамейки, украшенные букетами из белых гвоздик и розовых роз, перевязанных атласными лентами кремового цвета, заняты. Я вдыхаю смесь ароматов духов «Шанель № 5» (несомненно, ими воспользовались мои кузины из Бруклина) и воска свечей, горящих вокруг алтаря.

Элен Ганнон, которая может родить в любую минуту, поворачивается и подмигивает мне со своего места. Она надела сиреневое атласное платье – превосходный контраст ее рыжим волосам. Разве можно описать словами то, что ты чувствуешь, видя своих близких и друзей, всех, кого так любишь, под одной крышей в самый счастливый день твоей жизни?

– Священник просил подождать в приделе церкви, – волнуется Рут. – Откуда иудейке знать, где находится придел в баптистской церкви?