– Папа?

– Да?

– Я хочу, чтобы ты перестал давать мне деньги, когда я выйду замуж Достаточно с тебя и приема, который ты оплачиваешь. Хорошо?

– Зачем ты так говоришь?

– Мне хочется, чтобы вы с мамой больше заботились о самих себе, чтобы вы не уставали.

Он закрывает кассу, обходит прилавок и целует меня в макушку:

– Конечно, конечно.

– Я не шучу, – решительно говорю я.

– Отправляйся на работу, – велит он, заканчивая выкладывать один ящик помидоров и открывая следующий.

Я иду в другой конец магазина и прощаюсь с Анджело, который подкладывает лед в витрину со свежей рыбой.

Я успеваю пройти полквартала, когда Анджело нагоняет меня, окликая по имени:

– Лючия, вернись! Папе плохо!

Когда я бегом возвращаюсь в «Гросерию», папа сидит на стуле. Роберто протягивает ему стакан воды.

– Папа, прошу тебя, пей, – умоляет Роберто.

– Пусти меня.

Я поднимаю папину голову и смотрю в его глаза:

– Тебе нужно в больницу.

– В больницу? Чушь! – говорит он.

– Нет, ты поедешь. Немедленно, – приказываю я.

У папы ужасный цвет лица. Так плохо он выглядел только когда потерял сознание в Италии.

– Со мной все в порядке.

– Надеюсь, но такого не должно повторяться.

Роберто подгоняет грузовик, пока мы с Анджело сидим с папой.

– Только не надо устраивать из этого трагедию, – просит папа.

– Папа, если с тобой что-то случится, я умру, – встав перед ним на колени и обнимая его за ноги, говорю я.

Самое скверное в том, когда звонишь домой и сообщаешь плохую новость, – то, что мама бросает трубку, и ты не можешь знать, поняла ли она сказанное, а если поняла, то все ли с ней в порядке или она потеряла сознание. Когда я рассказываю ей, что папа в госпитале святого Винсента, она было дает отбой, но потом вдруг отвечает. Она не удивлена, потому что за завтраком, когда она сказала папе, что он очень бледный, он только махнул рукой.

К тому времени, как мама добралась до больницы, она совершенно успокоилась.

– Антонио, тебе нужно поберечься. – Она подходит к его кровати и берет его за руку.

Доктор Бобби Гольдштейн – кардиолог – входит в палату. Он худой и очень молодой, у него доброе лицо.

– Мистер Сартори, я ваш постоянный покупатель.

Папа сияет.

– Ваша ветчина самая лучшая в Нью-Йорке.

– Вылечите моего мужа, и вы будете обеспечены ею до конца жизни, – обещает мама.

– Моя жена готова раздарить весь магазин, – сжимая мамину руку, пытается шутить папа. – Потом он серьезно смотрит на доктора: – Скажите, что это было?

– Хорошая новость в том, что это был не инфаркт, – говорит доктор Гольдштейн.

– А плохая новость?

– Мы не вполне уверены, что на самом деле с вами произошло.

Анджело поясняет:

– Доктор, папа поднимал ящик с помидорами, когда это случилось. Может в этом причина?

– Не исключено, – улыбается доктор. – Через некоторое время мы проведем еще кое-какие обследования.

– Что может сделать папа, чтобы подобного не повторилось? – спрашиваю я.

– Не поднимать тяжести. Поменьше беспокоиться. И соблюдать диету…

– Да, знаю-знаю: отказаться от сливочного масла, яиц и спиртного.

– Вы курите?

– Одну сигарету за ужином. Только и всего. Днем я не курю.

– Если бы с вами все было в порядке, я бы мог утверждать, что одна сигарета вам не повредит. Но в данных обстоятельствах вам следует отказаться и от нее.

– Я выброшу все эти сигареты! – горячится мама.

– Никаких нагрузок. Забудьте про разгрузку ящиков с грузовика. Рекомендую вам гулять, но не больше километра в день. Нужно придерживаться диеты. Поначалу это нелегко, но со временем вы забудете свои старые привычки питания. И каждый месяц вы должны приходить к нам на осмотр.

– Отказаться от еды, сигарет, работы, досуга. Будут еще пожелания, доктор?

– Было бы замечательно, если бы вы отнеслись к этому со всей серьезностью. Мы оставим вас здесь на ночь, чтобы провести дополнительное обследование.

Когда доктор Гольдштейн выходит из палаты, мы пытаемся приободрить папу. Он смеется вместе с нами, но я вижу, что он напуган. Такое угнетающее чувство, когда видишь, что глава твоей семьи напуган.

– Мы будем делать все так, как сказал доктор, – решительно заявляет мама.

– Разве можно так жить? – возражает папа.

– Можно. Ты ведь не хочешь умереть, Антонио Сартори, так? – Мама целует папу и прижимается щекой к его лицу.

– Хорошо, уговорила, – говорит он. – Обещаю остаток жизни есть исключительно творог и салат, отрастить уши и превратиться в кролика.

Мама выпрямляется и ласково, но решительно говорит:

– Меньше всего меня волнует, в кого ты превратишься, если ты жив и здоров.

Розмари, как настоящая кума, отдает все силы, чтобы помочь мне подготовиться к свадьбе. Она взяла на себя заботу о гостях, подготовке традиционных итальянских confetti, крошечных пакетиков с миндалем в сахаре. К каждому пакетику она с тщанием привязала ленточку; они так изящно выглядят в открытой коробке в гостиной. Чтобы не отставать, мамины кузины из Бруклина сделали несколько тарелок с печеньем для каждого стола. Мама вычистила кладовку рядом с кухней и забила полки блюдами с лакомствами – печенье с абрикосовой начинкой; круглые печенья в кокосовой стружке, украшенные розовым кремом; фиговые и финиковые полоски, выложенные пирамидой, завернутые в пленку и перевязанные ленточками. Как только мама открывает дверь в кладовку, весь дом наполняется смесью запахов ванили, кокоса, лимонного сахара. Это напоминает мне Рождество. Мама стряпает к каждому празднику.

– Не знаю, понравится ли тебе это, но так принято делать в Бруклине, – говорит Ро, вытаскивая из коробки куклу, одетую в свадебное платье. У нее пышное платье и длинная фата из тюля. Когда Розмари поворачивает ее, то она моргает глазами; у куклы ярко-розовые губы, а на подбородке нарисована родинка.

– Мы посадим ее на капот машины. – Наверное, я выгляжу озадаченной, потому что Розмари продолжает сердито: – Привяжем на «паккард» Джона.

– Здорово, – говорю ей я, пытаясь выдавить из себя подобие улыбки.

Во мне заговорила венецианская кровь. Я люблю простоту. Это у неаполитанцев принято сажать куклу на капот.

– Я была уверена, что тебе понравится.

Из другой коробки Розмари достает еще одну куклу. Она одета в атласное платье светло-коричневого цвета, как мои подружки невесты: Рут, Виолетта и Розмари, которая сама по себе еще одна кукла.

– А эта для машины, в которой поедут свидетели, – с надеждой смотрит на меня Ро.

– Это ты сшила куклам платья? – спрашиваю я.

– Да.

– Красивые. Отличные кружева. Прикрепи ее ко второй машине.

Кажется, тяжкий груз упал с плеч Розмари.

– Спасибо. Ты так много сделала, чтобы все устроить, и мне хочется, чтобы ты знала, что я тебе очень признательна. – Я крепко ее обнимаю.

– Спасибо тебе, Лю. Ты была так ко мне внимательна. – Розмари отворачивается.

– Что такое? – Хотя можно и не спрашивать. – Ты думаешь о Марии Грейс, да?

Розмари вертит в руках куклу, разглаживая каждую складочку на ее платье.

– У меня скоро будет еще один ребенок. Только это секрет. Я не сказала даже Роберто. Я подожду, пока не закончится свадьба.

Я прижимаю ее к себе еще крепче:

– Поздравляю. Мария Грейс будет ему ангелом-хранителем.

Она смахивает слезинку:

– Знаешь, кроме Роберто и наших родителей, ты единственная, кто держал ее на руках.

– Знаю. До конца жизни я буду помнить это. Иногда я вспоминаю малышку, какой приятный запах шел от ее тела, и как она устроилась на моих руках.

– Опять что-то стряслось? – входя в комнату и ставя на скамейку коробку с приглашениями, спрашивает Роберто.

– Нет, – заверяю я. – Какая свадьба обходится без слез? Любимый братец, ты забрал кольца?

– Положись на меня.

– Где будет «мальчишник»?