– Ну, так ты пойдешь со мной? – спрашивает он.

– Куда угодно. В любое время. Только позови.

– Правда? – откидывается на спинку стула Делмарр.

– Да. Для этого тебе даже не придется на мне жениться.

– Извини, я бы и не смог. Только не на тебе. Да вообще ни на ком. По пятницам я люблю посидеть в «Эль Марокко», выпить «Манхэттен», поболтать с завсегдатаями, а потом вернуться домой на рассвете и проспать почти всю субботу. Роль мужа не для меня.

– Почему же?

Делмарр улыбается:

– Я пришел на свет, чтобы прожить жизнь холостяком. Если бы мне хотелось жениться, я бы остался на ферме в Версале, штат Индиана. Звучит как название французского города, но жители произносят эти слова как «ярд-сейл»[36]. Это одна из причин, почему я оттуда уехал. Мое правило – никогда не жить в городе, жители которого не могут выговорить его название.

– Ты никогда не рассказывал, откуда ты родом.

– Думал, если ты услышишь эту историю, то умрешь от восторга, – смеется он. – Это был захудалый городишко, с единственным кинотеатром – моим спасением. Я обожаю смотреть кино. Особенно комедии на Парк-авеню, когда юная наследница влюбляются в своего дворецкого, а потом обнаруживается, что он вовсе не слуга, а принц. Мужчины там всегда такие стильные. Они прекрасно одеты, очаровательны и остроумны, и рядом с ними всегда есть девушка. Я страстно желал быть таким же, как они; я не хотел быть похожим на фермеров, что окружали меня, они постоянно были заняты в поле и редко вели друг с другом беседы. Но моя жизнь – в общении. И вот я обнаружил свой дар. Я мог с точностью воспроизвести любой костюм, который я увидел в кино. Когда учитель увидел мои рисунки, он всячески стал мне помогать.

– Ты талантлив.

– О, да. Никто не мог рисовать так, как я, по крайней мере, в Версале. Но вовсе не мой талант выделял меня из среды фермеров, в которой я вырос. Это мое любопытство. Я хотел увидеть Атлантический океан. Знаю, это глупо, но я хотел ощутить песок под ногами и увидеть волны белого цвета. Я составил целый список того, что я хотел увидеть. А еще найти место, где Фред Астер[37] и Джинджер Роджерс снимались в «Цилиндре».

– Это было в «Эль Марокко». Недалеко отсюда, так?

– Да. Сначала я работал на ферме и иллюстратором в местной газете. Когда началась война, ушел служить во флот с намерением добраться до Нью-Йорка. Учитель мои рисунки отправил на рассмотрение в нью-йоркскую художественную школу, и меня приняли туда в соответствии с «Солдатским биллем о правах»[38]. Представляешь. Мне пришлось служить на передовой – тихоокеанский фронт, – чтобы быть поближе к большому городу. Мне не терпелось увидеть океан и, с божьей помощью, мне это удалось. А когда война закончилась, я был так счастлив, что остался в живых, что сказал самому себе: я готов рискнуть всем. Тогда я и отринул свою фамилию и сделал из себя того, кто сейчас сидит перед тобой. Делмер Дикинсон из Версаля, штат Индиана, стал Делмарром.

– Делмарр определенно звучит более представительно, чем Делмер.

– На собеседовании Хильда спросила, француз ли я. Я хотел было соврать. Но передумал и сказал: «Мисс Крамер, я имею отношение к Франции лишь потому, что ем круассаны на завтрак». Она рассмеялась и приняла меня на работу.

Большинство людей любят осень в Нью-Йорке, но мне кажется, что самый прекрасный месяц – это июнь. Девушки снимают фетровые шляпы и надевают соломенные, убирают зимние ботинки в самый дальний угол шкафа и влезают в открытые сандалии, а шерстяные юбки заменяют шелковыми. Куда ни посмотришь, везде ярко одетые женщины, будто цветы в саду.

Все только и думают, что о свадьбах. Светские красотки называют июнь «месяцем умопомрачения»; а Делмарр прозвал его «сезоном сумасшедших невест», потому что в июне у нас всегда целая гора заказов от невест и их нетерпеливых мамочек Мы работаем с утра до ночи, чтобы сшить такое платье, которое понравится и невесте, и ее матери, и жениху, и даже цветочнице, которая поставляет цветы на свадьбу. Большинство невест делают последнюю примерку всего дней за десять до свадьбы, поэтому наш рабочий график – сущая лихорадка.

Делмарр заказал множество рулонов воздушной вуали пастельных тонов: розовой, голубой, мятно-зеленой, желтой. К концу июня мы израсходовали ее до последнего сантиметра. «Придерживайтесь классического стиля», – слышим мы наставления Делмарра, когда еще одна перепуганная невеста начинает просматривать образцы платьев в его кабинете. Когда она наконец выбирает и уходит, он появляется и театрально декламирует:

– Еще одна свадьба. Розовая вуаль.

Делмарр, конечно, превосходный модельер, но его способности продавца не идут с этим ни в какое сравнение.

Благодаря наплыву клиентов до нас долетают и кое-какие слухи. Рут делала примерку для одной невесты из светского общества и случайно услышала, как та обсуждала со своей подружкой недавнюю помолвку Аманды Паркер с одним юристом из крупнейшей адвокатской фирмы города. Рут тут же пересказала эту историю мне. Я очень обрадовалась, потому что не хочу, чтобы Джон опять начал с ней встречаться и расстроил наш роман.

Всего лишь пятьдесят кварталов отделяют мою жизнь в Гринвиче от великолепия Верхнего Ист-Сайда, но мне кажется, что это два разных мира. В центре есть лоск и события, где нет места дочерям эмигрантов первой волны, и нам всем это прекрасно известно. Как итальянке мне рады в роскошных частных клубах только при условии, что я иду под руку с одним из его членов. Рут – еврейка, поэтому она вообще не вхожа в это общество. Отец Элен Ганнон был участковым полицейским в Бруклине, поэтому она тоже не вписывается в это общество. А бедняжка Виолетта – дочь вдовы, получающей пособие, поэтому у нее никогда не было возможности познакомиться с нужным человеком, чтобы изменить свою жизнь. Да мне бы и не хотелось дружить с теми светскими девушками, чьи платья я шью. У моих подруг такие характеры, которые получаются, когда приходится добиваться в этой жизни всего самостоятельно.

На столе для кройки Элен отмеривает три метра швейцарки в белую крапинку. Я встаю, чтобы помочь ей закрепить ткань.

– Все, не могу больше молчать, – необычно бодро говорит она. – Девочки, у меня новости. Скоро появится маленький Ганнон.

Мы обступаем ее и начинаем поздравлять.

– Ничего, если я тоже вам кое-что расскажу? – кротко спрашивает Виолетта. – Мне просто не хочется отнимать у Элен ее радость.

– Ты не отнимешь, – уверяет Элен. – Выкладывай. У меня впереди еще девять месяцев, успею нарадоваться.

– Я счастлива сообщить вам, что я встречаюсь с офицером полиции Дэниелом Кэссиди. Мы познакомилась, когда меня попросили выступить в качестве очевидца одного происшествия на станции метро «Пятьдесят девятая улица». Мы встречаемся уже в третий раз. Кажется, я ему нравлюсь.

– Ты влюбилась? – спрашиваю я.

– Надеюсь, – вздыхая, говорит Виолетта. Потом радостно улыбается. – Скажем так, я теперь отношусь к жизни как пресвитерианка[39], хотя меня воспитывали как католичку.

– Дай-ка угадаю, наверное, твой полицейский – пресвитерианин, – возвращаясь к работе, усмехается Рут.

– Да, но совсем не из-за него я открыла для себя новые религиозные идеи, – объясняет Виолетта. – Вместо того чтобы верить в петлю греховности, которая затягивается на шее каждого человека, в иерархию грехов – от простительных до смертных, за которые будешь гореть в аду, – я уверовала в предназначение, в предопределенность. Наши судьбы уже написаны, мы просто выполняем божественный замысел. Все хорошее, что происходит с нами, должно было произойти, а все плохое – это уроки, которые должны научить нас, как поступать правильно.