– Что такое?

– Я только что сделала самое важное дело в моей жизни. Но так странно… – Розмари смотрит в окно, из которого видно только кирпичную стену соседнего здания. – Мне кажется, что неправильно приписывать эту честь себе.

– Что ты имеешь в виду?

– Знаешь, все произошло так быстро, мне даже не успели сделать обезболивание.

– Не может быть!

– Ничего, я даже рада. Мне хотелось увидеть ее рождение. Мои подруги рассказывали, что они просто засыпали, а проснувшись, уже были матерями. Мне это не нравилось. Я хотела увидеть своими собственными глазами ее появление на свет.

– На что это похоже?

– Она пришла в этот мир с поднятыми вверх ручками, как будто тянется за чем-то. Врач перерезал пуповину и медсестра уже было собралась ее уносить, но я закричала: «Нет! Дайте мне мою дочь!» Наверное, им нужно было сначала осмотреть ее, но, видно, я так напугала своим криком медсестру, что она протянула Марию Грейс мне. И малышка узнала меня! Она прижалась ко мне. Потом медсестра унесла ее вымыть.

– Тебе было страшно?

– Немного, – водит она рукой по простыне и улыбается. – Но потом я почувствовала… почувствовала… облегчение.

Если бы Розмари могла видеть семьи Сартори и Ланселатти, когда они стояли у окна в комнате для новорожденных, она бы поняла, что ее будущее определила совсем не свадьба. Именно день рождения ее ребенка останется у всех в памяти.

– Ты так спокойно обо всем рассказываешь, – восхищаюсь я.

– Я не так себе все представляла. Совсем не так Такое ощущение, что Мария Грейс была парашютисткой, а я – ее парашютом, который помог ей сделать безопасный прыжок. Она появилась на свет, и на этом моя работа закончилось.

– Это только самое начало твоей работы, – смеюсь я.

– Знаю. Но я знаю и то, что она больше не принадлежит мне. Она отдельный человечек.

В палату входит медсестра с моей новорожденной племянницей.

– Пора покормить ее, – говорит она Розмари.

– Я пойду, – говорю я невестке.

Медсестра отдает ребенка Розмари. Мария Грейс кажется еще меньше, чем тогда, когда я видела ее в комнате для новорожденных, ее волосы иссиня-черные и такие густые, будто на ней берет из черного меха.

– Хочешь подержать ее? – предлагает Ро. – Можно, да? – спрашивает она медсестру.

– Если недолго, – отвечает медсестра. Ро откидывается на подушки и шепчет:

– Познакомься со своей тетушкой Лю.

Потом Розмари протягивает мне ребенка. Она такая теплая! Я держу ее бережно, словно это предмет бесценного фарфорового сервиза.

– Рада знакомству с тобой, Мария Грейс. Когда ты подрастешь, мы будем ходить на бродвейские спектакли и делать прически в лучших парикмахерских Мы накупим разных туфелек и сумочек, а ногти покрасим ярко-красным лаком, – шепчу я. – Пусть Бог пошлет тебе долгую счастливую жизнь.

Я целую свою племянницу и отдаю ее Розмари.

Я ощущаю запах кожи ребенка, вижу лицо Розмари и чувствую в своей душе мир и покой. И от всех этих эмоций начинаю плакать. Это такое редкое и прекрасное событие, что я просто не могу сдержать слез. Мне хочется навсегда сохранить этот день в своей памяти, потому что рождение первого ребенка моего самого старшего брата бывает только раз в жизни. Будут и еще дети, думаю я про себя. Еще, еще и еще.

Роберто остается с Розмари в больнице. Когда мама, папа, я и все Ланселатти возвращаемся домой, то не верим собственным глазам. Мои братья, которые ни разу не помогли накрыть на стол и не вымыли ни одной тарелки в жизни, уже сервировали стол лучшим маминым сервизом. Поставили в ряд несколько свечей, а в центре – небольшой букетик розовых гвоздик в хрустальной вазе. Мне кажется, что шутить по этому поводу не стоит, потому что за такое дело они достойны только похвалы. Анджело разлил по бокалам шампанское и теперь раздает их нам.

– За Марию Грейс! – предлагает тост Орландо.

– Пусть растет здоровой и сильной! – дополняет мистер Ланселатти. – Cent' anni![33]

Ужин проходит весело, мои братья возятся с младшими братьями Розмари и подшучивают над ними. После десерта они идут в сад, Анджело и Эксодус кружат их, а потом Орландо рассказывает им страшные истории. Младшая сестренка Розмари остается с нами, чтобы помочь убрать на кухне. В конце этого прекрасного вечера миссис Ланселатти просит моих братьев привести ее детей. В Бруклин они поедут на поезде, но сначала зайдут в больницу Святого Винсента пожелать спокойной ночи Розмари, Роберто и Марии Грейс.

Какой удивительный день, размышляю я, поднимаясь в свою комнату. Пять лестничных пролетов, по которым я обычно взлетаю моментально, надо бы увеличить вдвое, чтобы я успела все обдумать: Джон Тальбот, его мать, океан, а теперь еще моя племянница. А ведь завтра свадьба Рут! Переодевшись ко сну, я бросаю взгляд на книгу, которую намеревалась начать читать сегодня, и заключаю, что у меня еще будет много свободного времени, чтобы сделать это.

Я забираюсь в кровать. Комната залита желтым светом уличных фонарей. Мне вспоминается Сильвия О'Киф из «Кридмор» и как она была счастлива видеть своего сына. Как-то мы с Рут шили платье для молодой девушки, у нее была некрасивая фигура, ни то ни се, и никакая одежда не могла бы скрасить это; но мы обнаружили, что красивой ее делает какой-то внутренний свет. Когда людей переполняет любовь, то красивее их нет на свете.

Прежде чем заснуть, я молюсь за Марию Грейс, чтобы все в ее жизни было так, как она хочет, чтобы она выросла сильной, высокой, и чтобы у нее была большая мечта. Потом я благодарю Бога, что послал мне племянницу. После стольких лет так здорово, что в нашем доме появилась еще одна девочка, которая будет помогать мне мыть посуду.

После самой волнительной в моей жизни субботы я смогла не только сохранять бодрость на протяжении всей свадьбы Рут, но и подбадривать остальных. Меня вытянули в центр круга танцевать хору, традиционный еврейский танец. Не хватит всех пальцев, чтобы сосчитать, сколько раз я танцевала с Рут, с кузинами Харви, с Делмарром.

Всю следующую неделю я чувствовала себя одиноко. Возможно, потому что Рут уехала в свадебное путешествие, но, по правде сказать, я была расстроена тем, что Джон так и не позвонил мне.

В первый день возвращения Рут говорит, что я слишком часто хожу проверять доску сообщений о звонках в наш отдел.

– Он не позвонит, Лю. Успокойся.

– Не могу. Я по нему соскучилась.

– О, пожалуйста. Как тут можно соскучиться? У вас было всего одно свидание, поездка в больницу к его матери. Ради бога, может тебе безо всяких там ухаживаний взять и выйти за него замуж? Такой же скучной будет моя ближайшая суббота. Не успели мы вернуться из путешествия, как уже должны «провести время с мамой».

– Лючия, Рут, зайдите на минутку, – зовет из примерочной Делмарр.

Когда мы входим туда, Рут присвистывает от восторга.

– Откуда они? – спрашивает она, обходя вокруг вешалки, на которой висят на плечиках три платья, завернутые в прозрачную ткань.

– Из Парижа.

– Не может быть, – качает головой Рут.

Я осторожно снимаю ткань с одного из платьев. Белого цвета, оно сконструировано настолько безупречно, как будто этим занимался архитектор. Две изящного кроя шелковые полосы подшиты к плотно облегающему фигуру атласному лифу с искусным узором в стиле эпохи итальянского Возрождения: череда полос золотого и белого шелка, напоминающая окрас шмеля. Вдоль правого шва юбки вверх до лифа мастерски пришиты бело-золотые шелковые бабочки. Отделка левой части лифа выполнена в виде одной большой бабочки такой же, как и маленькие. Мне просто необходимо узнать имя автора этого шедевра.

– Кто это сделал?

– Шпионы, – смеется Делмарр. – Хильда переговорила с каким-то художником, который был вместе с ней на показе Пьера Бальмэна, и он сделал для нее эскиз. Бальмэн начинает выпускать готовую одежду, поэтому Хильду не мучила совесть, когда она подкупила одну из лучших швей Бальмэна и та по эскизу сшила для нее платье.