— Здравствуй, брат мой Филипп!
— Здравствуй, Учитель, — ответил тот, пожимая руку. Затем Филипп протянул ему свой пастуший посох и сказал:
— Возьми. Будешь опираться на него.
— Идемте, соратники, — сказал Иисус. — Отряхните прах с ног ваших. Прощай, Назарет!
— Я провожу вас до края селения, чтобы никто не причинил вам зла, — сказал почтенный раввин.
Он взял Иисуса за руку и пошел вдвоем с ним впереди. Раввин почувствовал, как рука Иисуса пылает в его ладони.
— Не следует взваливать на себя чужие заботы, дитя, — они погубят тебя.
— Своих забот у меня нет, старче, так пусть они погубят меня! — ответил Иисус.
Они дошли до околицы Назарета. Показались сады, а за ними — поля. Ученики остановились чуть позади омыть раны в источнике. Вместе с ними было двое слепых: они ожидали, что новый пророк сотворит чудо. Все пребывали в состоянии радостного возбуждения, словно возвращались после тяжкой битвы.
И только четверо учеников шли молча. Они были встревожены и старались держаться поближе к Учителю, чтобы тот утешил их. Назарет, родина Учителя, освистал их и прогнал прочь — нехорошо начался их великий поход! «А что если нас прогонят и из Каны, и из Капернаума, и отовсюду с берегов Геннисаретского озера, — что тогда будет с нами? — думали они. — Куда нам тогда идти? Кому возглашать слово Божье? Коль народ Израиля отречется от нас и подвергнет осмеянию, к кому тогда обращаться? Уж не к неверным ли?»
Они смотрели на Учителя, но никто из них не осмелился рта раскрыть. Однако Иисус заметил испуг в их глазах, взял за руку Петра и сказал:
— Эх, Петр-маловер! Черный зверь со вздыбленной шерстью сидит, содрогаясь, в зрачке твоего глаза. Имя ему — Страх. Тебе страшно?
— Когда я далеко от тебя, Учитель, мне страшно. Поэтому я и подошел к тебе. Поэтому все мы подошли. Поговори с нами, дабы укрепились сердца наши.
Иисус улыбнулся.
— Когда я заглядываю в глубину души моей, сам не знаю как и почему истина выходит из сердца моего в образе притчи. Поэтому, товарищи, я снова расскажу вам притчу.
Однажды знатный вельможа женил сына своего и велел приготовить во дворце роскошный ужин. Когда закололи быков и накрыли столы, он послал слуг сообщить приглашенным: «Все готово, соблаговолите пожаловать на свадьбу». Но каждый из приглашенных нашел какой-то повод, чтобы не явиться. «Я купил поле и отправляюсь осмотреть его», — сказал один. «Я сам недавно женился и потому не могу прийти», — сказал другой. «Я купил пять пар быков и должен испытать их», — сказал третий… Слуги вернулись и сказали хозяину: «Никто из приглашенных не может прийти, все они заняты». Вельможа разгневался: «Отправляйтесь немедленно на площади и перекрестки, соберите бедняков, хромых, слепых, калек и приведите их сюда! — приказал он. — Я пригласил друзей, но они отказались. Так пусть же в доме моем соберутся те, кого я не звал, — пусть едят, пьют и разделят с сыном моим радость его».
Иисус умолк. Он уж было успокоился, но, когда во время рассказа вспомнил о назаретянах и евреях, гнев обозначился между его бровями. Ученики смотрели на него, недоумевая.
— Кто же эти приглашенные и кто те, кого не приглашали? Что это за свадьба? Прости, Учитель, мы не поняли, — сказал Петр, в отчаянии почесывая свою огромную голову.
— Вы поймете это, когда я позову приглашенных войти в Ковчег, а они откажутся, — сказал Иисус. — Потому что есть у них виноградники, поля и жены, а глаза их, уши, уста, ноздри и руки — пять пар быков, на которых они пашут. Но что вспахивают они? Ад!
Иисус вздохнул, посмотрел на товарищей и почувствовал, насколько он одинок в мире.
— Вот я говорю, а кому я говорю все это? — произнес Сын Марии. — Бросаю слова на ветер. Говорю и чувствую, как я одинок. Когда у пустыни появится слух, дабы слышать меня?
— Прости нас, Учитель, — снова сказал Петр. — Пласт земли есть разум наш. Погоди, и он даст обильные всходы.
Иисус повернулся к почтенному раввину и посмотрел на него. Но тот устремил взгляд в землю, догадываясь о скрытом грозном смысле, а его старческие глазки с выцветшими ресницами наполнились слезами.
На околице Назарета у деревянного барака стоял мытарь, собиравший налоги, по имени Матфей: всякий товар при въезде и выезде облагался налогом в пользу римлян. Приземистый, тучный, бледный человечек: мягкие желтоватые руки, перепачканные чернилами пальцы, черные ногти, крупные волосатые уши, высокий, как у евнуха, голос. Все селение ненавидело и презирало его, никто не подавал ему руки; все отворачивались, проходя мимо барака. Разве не гласят Писания: «Только Богу, но не людям надлежит платить подати»? Этот же мытарь на службе у тирана попирает Закон, живя беззаконием. Воздух осквернен на семь миль вокруг него.
— Идемте быстрее, ребята, — сказал Петр. — Старайтесь не дышать. Отвернитесь от него!
Но Иисус остановился. Матфей стоял у барака, зажав в пальцах тростинку для письма, и прерывисто дышал, не зная как поступить — остаться было боязно, уйти в барак не хотелось. Давно уже владело им желание увидеть нового пророка, который провозглашал, что все люди — братья. Разве не он сказал как-то: «Богу намного милей раскаявшийся грешник, чем никогда не согрешивший»? Разве не Он сказал в другой раз: «В мир явился я не для праведников, но для грешников: с ними мне любо вести беседу и вкушать пищу?» Разве не он на вопрос: «Учитель, каково истинное имя Божье?» — ответил: «Любовь»?
Вот уже много дней и ночей повторял Матфей эти слова в сердце своем и говорил, вздыхая: «О, если бы мне довелось увидеть его и припасть к стопам его!» И вот теперь, когда пророк рядом, Матфею стыдно поднять глаза, чтобы взглянуть на него, и стоит Матфей неподвижно, опустив голову, и ждет чего-то. Чего же он ждет? Сейчас пророк уйдет и исчезнет навсегда.
Иисус шагнул к нему.
— Матфей, — сказал он тихо, но с такой нежностью, что мытарь почувствовал, как млеет его сердце.
Он поднял глаза. Иисус стоял перед ним и смотрел на него. Нежный всесильный взгляд проникал в душу мытаря, сердце его обретало умиротворение, разум — озарение, на все его существо, дрожавшее в ознобе, нисходили солнечные лучи и согревали его. О, как велика была его радость, уверенность, умиротворенность! Оказывается, мир так прост и так легко обрести спасение?
Матфей вошел в барак, закрыл счетные книги, взял под мышку чистый свиток, заткнул за пояс чернильницу, сунул за ухо тростинку для письма. Вытащив из-за пояса ключ, он запер дверь и швырнул ключ в сад. Затем Матфей направился к Иисусу. Колени его дрожали. Он остановился. Подходить или не подходить? Подаст ли ему руку Учитель? Матфей поднял глаза и посмотрел, на Иисуса взглядом, который кричал: «Пожалей меня!» Иисус улыбнулся и протянул ему руку:
— Здравствуй, Матфей! Пошли с нами.
Ученики вздрогнули, расступились. Старый раввин наклонился к уху Иисуса:
— Дитя мое, он же мытарь! Это великий грех, ты должен повиноваться Закону.
— Я повинуюсь своему сердцу, старче, — ответил тот. Они покинули Назарет, миновали сады, вышли в поле. Дул холодный ветер. Вдали поблескивал усыпанный первым снегом Хеврон.
Раввин снова взял Иисуса за руку, не желая расставаться, не поговорив с ним… Но что сказать ему? С чего начать? В Иудейской пустыне Бог якобы доверил ему держать в одной длани огонь, а в другой — семена: он сожжет этот мир и взрастит новый… Раввин тайком взглянул на Иисуса: верить ли этому? Разве не гласят Писания, что Избранник Божий схож с засохшим древом, возросшим среди камней, презираемым и покинутым людьми? «Может быть, это и есть Он…» — подумал старец.
— Кто ты? — тихо, чтобы никто не слышал, спросил раввин, опершись о его плечо.
— С того дня, как я появился на свет, мы провели рядом столько времени, а ты до сих пор не узнал меня, дядя Симеон?
У почтенного раввина перехватило дыхание.
— Я не в силах постичь это разумом, — прошептал он. — Не в силах…
— А сердцем, дядя Симеон?
