Менедем поразмыслил.

— Нет, полагаю, я бы ему не поверил, — признал он.

— Вот видишь. В этом-то и заключается сложность — нельзя рассуждать о черепе грифона и не иметь возможности его показать.

Соклей испустил еще один вздох — как любовник, тоскующий о потерянной любви.

— И теперь все кончено, и тут уж ничего не попишешь. Давай лучше найдем Феагена, и пусть он очистит судно.

Родосцы нашли жреца, когда тот подрезал большое дерево в маленьком фруктовом саду рядом с храмом.

— Радуйся! — окликнул Менедем.

— Радуйся, — через плечо отозвался Феаген. — Подождите немножко, я сейчас освобожусь.

Лишенная коры ветка с шумом рухнула на землю. Феаген удовлетворенно крякнул, опустил пилу и повернулся к Менедему и Соклею. Жрец был невысок, ниже Менедема, но, когда двигался, под кожей его перекатывались упругие мускулы.

— Вот так-то будет лучше. А теперь — чем могу помочь? Вы с того судна, которое пришло прошлой ночью?

— Верно.

Менедем назвал себя и Соклея.

— Если ты слышал о нас, то, наверное, слышал и о том, что мы отбились от пиратов. У нас погиб один человек, а второй, похоже, вот-вот умрет от ран.

Феаген кивнул.

— Да. Я слышал об этом. Хотите, чтобы я очистил судно?

— Если можно, — сказал Менедем. — И нам бы хотелось принести здесь благодарственную жертву за то, что мы отбились от тех шлюхиных сынов.

Соклей вздрогнул, услышав это. Менедем не сомневался, что его двоюродный брат вздрогнет — Соклей ненавидел лишние траты. Но это нужно было сделать.

— Хорошо. — Жрец поколебался, потом сказал: — Ваш раненый… Если он умрет после того, как я закончу работу…

— Тогда тебе придется провести обряд снова, — ответил Соклей.

— Да, это я и имел в виду, — сказал Феаген. — Смерть есть смерть. И, что касается ритуала, не важно, как именно умер человек.

— Мы переложим его в лодку, — решил Менедем.

Так он поступил и с умирающим моряком после стычки с римской триерой в прошлом году.

— Очистить лодку тебе будет проще… А если по какой-то причине ты не сможешь прийти, что ж, тогда мы купим другую.

— Понимаю, — ответил Феаген. — Позволь мне взять чашу для очищений, а потом я пойду с вами в гавань.

Жрец ушел в храм, а когда он вернулся, Соклей вздрогнул.

— Интересно, давно ли эта чаша в храме? — шепнул он Менедему.

— О чем ты?.. А!

Менедем понял, что имеет в виду двоюродный брат. На чаше был изображен Посейдон — черный на красном фоне; на смену такой посуде давным-давно, еще во времена Пелопоннесских войн, пришла другая — с красными фигурами на черном фоне. Сколько таких чернофигурных чаш уцелело до наших дней?

— Они очень бережно с ней обращаются, — сказал Менедем.

— Надо полагать, — согласился Соклей.

Оба родосца и жрец зашагали к берегу моря.

Хорошенько рассмотрев «Афродиту», Феаген заметил:

— Ваша галера слишком массивна, чтобы из нее получилось хорошее пиратское судно, но теперь понятно, почему на первый взгляд вас можно принять за пиратов.

— Да, такое уже случалось, — подтвердил Менедем. — По-моему, Посейдон или кто-нибудь другой из богов должен очистить моря от пиратов.

— Я бы и сам этого хотел, — ответил Феаген. — Тогда мир стал бы лучше.

Менедем помахал гребцам, ожидавшим их возвращения, и моряки помогли ему, Соклею и Феагену подняться на «Афродиту».

Тело Доримаха, завернутое в окровавленную парусину, лежало на корме лодки. Еще по дороге к акатосу Феаген наполнил древнюю чашу морской водой, а теперь протянул ее Менедему, прежде чем взобраться на судно.

«Что он сделает, если я ее уроню?» — подумал Менедем. Но он не уронил чашу, а благополучно отдал ее обратно Феагену.

Жрец посмотрел на темные пятна на досках палубы «Афродиты».

— Вы выдержали тяжелый бой.

— Было бы еще тяжелей, если бы мы его проиграли, — отозвался Соклей.

— Конечно, — согласился Феаген.

Он прошелся туда-сюда по судну, разбрызгивая воду из чаши и негромко бормоча молитвы, а вернувшись на ют, заметил:

— Море освящает все, к чему ни прикасается.

— Полагаю, именно поэтому, когда в «Илиаде» Агамемнон принес в жертву кабана, извинившись в конце концов перед Ахиллесом, глашатай Талтибий швырнул тушу в море, — сказал Менедем.

— Именно так, — с довольным видом кивнул Феаген. — Туша кабана придала вес клятве Агамемнона, и мясо этого зверя не надлежало есть. Море было тропой, по которой кабан ушел к земле, солнцу и эриниям.

Жрец, сияя, посмотрел на Менедема.

— Вижу, ты из тех людей, что размышляют о подобных вещах.

— Ну…

Менедем не страдал излишней скромностью, но не мог принять такую похвалу, когда рядом стоял Соклей, поэтому сказал:

— Мой двоюродный брат больше склонен к философии, чем я.

— Я сам не питаю особой склонности к философии, — признался Феаген. — Думаю, мы должны поступать, как того хотят боги, и находить благовидные оправдания, когда поступаем, как нам вздумается.

Соклей приподнял бровь, услышав это. Но не успел он затеять спор, который сделал бы его кандидатом на глоток цикуты, Менедем сказал жрецу:

— Мы искренне благодарим тебя за то, что ты очистил судно.

И посмотрел на Соклея взглядом, говорившим: «Пожалуйста, не надо».

К его облегчению, двоюродный брат послушался.

— Рад от тебя это услышать, молодой человек, — ответил Феаген. — Тот, кто любит богов, и сам будет ими любим.

Он пошел на середину судна и побрызгал морской водой на Родиппа. Раненый, потерявшись в горячечных видениях, стонал и что-то бормотал.

— Боюсь, вы правы, — вздохнул Феаген. — Я уже вижу, как к нему тянется смерть.

— Хотел бы я, чтобы с такими ранами могли что-то поделать хоть лекари, хоть боги, — сказал Соклей.

Нет, он не собирался просто так оставить эту тему.

— Как известно, Асклепий совершал чудеса, — проговорил жрец.

— О да, — согласился Соклей. — Но если бы он делал это чаще, чудеса уже не были бы чудесами, и тогда больше людей прожили бы гораздо дольше.

Жрец мрачно посмотрел на него. Менедем почувствовал себя зажатым между двумя армиями как раз в тот момент, когда они уже готовы броситься друг на друга. Всеми силами стараясь изменить тему разговора, он сказал:

— Ладно, ребята, давайте спустим Родиппа в лодку. А потом позаботимся о нем как можно лучше.

Родипп жалобно взвыл, когда несколько моряков опустили его в лодку. Он продолжал выть даже после того, как товарищи соорудили навес из парусины, чтобы защитить его от палящего солнца.

— Милосерднее всего было бы перерезать ему глотку, — сказал Соклей.

— Он не осознает, что с ним, — ответил Менедем. — Не большая милость, но все же милость.

— И может, боги все же решат сохранить ему жизнь, — добавил жрец.

Менедем ни на мгновение в это не верил. И, стараясь удержать Соклея и жреца от перебранки, он переусердствовал. Если Родипп уже оказался в лодке, как же теперь Феаген вернется в Сунион?

У Менедема не хватило духу снова трогать раненого, поэтому моряки подозвали с берега другую лодку, и Менедем дал сидящему в ней парню пару оболов, чтобы тот отвез жреца домой. Едва лодка удалилась на такое расстояние, что Феаген уже не мог слышать голосов на акатосе — или почти не мог, — Соклей фыркнул и сказал:

— Он, может, и святой, но смышленым его не назовешь.

Феаген напряженно выпрямился. Менедем очень сомневался, что жрец удалился на нужное расстояние.

— Зато он, наверное, считает, что ты — смышленый, но отнюдь не святой, — заявил Менедем.

— Мне плевать, что он считает, — ответил Соклей. — И если ты полагаешь, что…

— Я полагаю, что наш акатос снова ритуально чист, — перебил Менедем. — И, полагаю, это хорошо. А ты? — Он пристально посмотрел на Соклея, как бы говоря, что лучше тому согласиться.

— О да, — признал Соклей. — Я пытаюсь не быть суеверным, но не преуспел в этом так, как мне бы того хотелось. Вряд ли можно быть моряком и не заразиться суевериями.