— Хорошо, двенадцать драхм за кувшин, договорились. Сколько это в итоге будет серебра?

— Давай поглядим, сколько именно кувшинов у нас осталось. — Соклей отдал приказы морякам, и те принесли на пирс сорок девять кувшинов пурпурной краски.

Соклей пробормотал себе под нос:

— Это должно быть… Итого — пятьсот восемьдесят восемь драхм. Полновесных, а не легких драхм Птолемея, — добавил он.

— Понятно. Я сейчас вернусь. — И Пиксодар поспешил в город.

Менедем щелкнул пальцами.

— Я обещал пожертвовать овцу в здешний Асклепион, если после боя с пиратами наши люди поправятся. А теперь я не успею этого сделать.

Соклей подумал и покачал головой.

— Нет, ты пообещал пожертвовать овцу здесь, если получится, а если не получится — то на Родосе. Если, вернувшись домой, ты и вправду принесешь животное в жертву богу, клятва не будет нарушена.

— Ты уверен? — спросил двоюродный брат.

— Абсолютно.

— Хорошо. Тогда ладно. У меня просто камень с души свалился, — сказал Менедем. — Мы ведь хотим уйти отсюда как можно быстрее, стало быть… — Он вздохнул. — Я принесу жертву на Родосе.

Соклей все еще понятия не имел, почему его двоюродному брату так не хочется возвращаться домой, и гадал, узнает ли он это когда-нибудь.

Входя в андрон родного дома, Менедем чувствовал, как превращается из мужчины в юношу; может быть, даже в маленького мальчика.

Во время странствий по Эгейскому морю он имел дело с известными торговцами — некоторые из них были богаче и старше его отца — и общался с ними как равный с равными. Они видели его таким, каким он был теперь. Но в глазах Филодема он мигом возвращался в прошлое, и Менедем знал, что так будет, пока жив его отец.

— Прошлая поездка была удачней, — заметил Филодем.

— Мы получили твердую прибыль, господин, — ответил Менедем. — И рисковали меньше, чем в прошлом году.

Когда он вернулся домой прошлой осенью, Филодем не уставал жаловаться, как сильно Менедем рисковал в Великой Элладе. Но теперь отец заявил:

— Что ж, риск окупается. А с такой прибылью ты мог бы и вовсе остаться на Родосе и торговать в гавани, как делает финикиец Химилкон.

Это было нечестно, и все-таки Менедем не спорил. С точки зрения отца, он почти наверняка оказался бы не прав. Вместо этого Менедем сменил тему разговора:

— Я хочу поговорить с Химилконом перед тем, как отправиться в плавание следующей весной. Соклею пришло в голову, что мы могли бы поплыть на восток, в Финикию, и таким образом избавиться от посредников, у которых закупаем товары из той части света.

— У твоего двоюродного брата есть здравый смысл, — сказал Филодем.

Это было правдой. Если бы отец на этом и остановился, Менедем бы не возражал. Но Филодем добавил:

— Почему тебе не приходят в голову такие хорошие идеи?

Менедем мог бы заявить, что вообще-то они с Соклеем вместе всё придумали, ведь это была правда. Но тогда отец нашел бы причину не одобрить их затеи.

«Я все равно не смогу победить», — подумал Менедем. И споры с отцом никуда бы не привели, поэтому, сдавшись, он сказал:

— Я рад видеть тебя в добром здравии.

— Я мог бы чувствовать себя и получше, — ответил Филодем. — Суставы болят, как всегда в моем возрасте. Старость горька, без сомнения.

Но, отхлебнув глоток вина, он признался:

— Однако могло бы быть и хуже, скажу я тебе. Почти все мои зубы в порядке, и я благодарю за это богов. Не хотелось бы прожить остатки дней на каше.

— Я тебя понимаю, — ответил Менедем.

— Ты хорошо провернул дела с изумрудами, — проговорил Филодем. — Сколько удалось выручить за те, последние?

Когда Менедем ответил, отец присвистнул.

— Хорошо. Очень хорошо.

— Спасибо.

«Ты что, заболел? — подумал Менедем. — Ты уверен, что тебе не станет плохо после признания, что я сделал что-то как надо?»

— Пожалуй, мне следует возместить свою долю, исходя из того, что ты на них заработал, а не из того, что ты за них заплатил, — сказал Филодем.

«О, вот в чем дело, — догадался Менедем. — Нет, что ни говори про моего отца — а я много могу про него сказать, — но он так же непреклонно честен, как и Соклей».

Вслух же юноша ответил:

— Ты можешь поступить, как считаешь нужным, господин, но если кто и имеет право покупать по оптовой цене, а не по розничной, так это основатель торгового дома.

Этим он заслужил одобрительную улыбку — неплохое достижение, учитывая, как скверно они ладили с отцом, то и дело раздражая друг друга.

— Возможно, ты прав, — сказал Филодем. — Я поговорю с братом, узнаю, что он об этом думает.

— Хорошо.

Такие дела и вправду были важны. Старшее поколение, Филодем с Лисистратом, отличалось необыкновенной щепетильностью.

— Я все-таки думаю, он не стал бы возражать, — сказал Менедем.

— Возможно, — отозвался отец. — Но в любом случае надо спросить у него.

— Понравился ли камень твоей жене?

Задавая такой вопрос, Менедем ступал на опасную почву. Он рисковал еще сильнее, если бы отец подозревал о чувствах сына к Бавкиде, но даже сейчас лучше не стоило заводить об этом речь. Он знал это — и все-таки спросил.

Филодем снова улыбнулся, на этот раз не Менедему, а всему миру в целом. Его резко очерченное, хотя и слегка осунувшееся лицо смягчилось, и мгновение он казался другим человеком — таким, с которым куда легче ладить.

— Ювелир Тимократ вставил изумруд в великолепное кольцо, и Бавкида была рада его получить, — ответил Филодем.

«Насколько рада? Как она выказала свою радость?»

Менедем легко мог представить ответы на эти вопросы — и потряс головой, пытаясь избавиться от вставших перед его мысленным взором картин. Чтобы отец не подумал, что он чем-то недоволен, и чтобы не сделал еще менее удачного и более точного предположения, Менедем сказал:

— Надеюсь, Бавкида родит тебе сына.

— Подобное заявление делает тебе честь. Ведь появление второго сына уменьшит твою долю наследства. — Филодем говорил не подозрительно, но удивленно. — Похоже, в конце концов ты все-таки взрослеешь.

— Может быть.

Менедем был убежден, что повзрослел много лет назад. А еще он был убежден, что отец все равно никогда в это не поверит.

— Как она ладит с Сиконом? — спросил Менедем.

Этот вопрос можно было задать без опаски.

Отец фыркнул.

— Ты же знаешь, какие они — повара. Он считает себя здесь главным. Попробуй возразить, и он начнет орать, что больше не приготовит ничего вкусного и что мы никогда больше не сможем задать ни одной нормальной пирушки. Сикон тратит деньги так, будто сам их чеканит.

— Сикон почти не ворует, — заступился за повара Менедем. — И он всегда вкусно готовит. Пока мы можем позволить себе хороший опсон, почему бы нам этим не насладиться?

Лицо Филодема тут же снова превратилось в твердый гипсовый слепок — Менедем хорошо знал это его выражение.

— Вот именно что «пока». Но если мы не хотим разориться на кефали, кальмарах и морских собаках, нам придется пристальней присмотреться к расходам. Тебя, может, это и не волнует…

— С чего это ты взял, что меня это не волнует? — перебил Менедем.

Отец не обратил внимания на его слова.

— …Но Бавкида считает, что надо хорошенько следить за тем, куда деваются драхмы. При таком подходе мы все равно будем вкусно есть, но у нас еще останется серебро для того, чтобы ты мог растратить его, когда получишь наследство.

— Это нечестно! Я же зарабатываю деньги, — возразил Менедем.

— Нынче ты заработал меньше, чем в прошлом году, — снова заявил Филодем.

Менедем сделал вид, что рвет на себе волосы.

— В прошлом году ты назвал меня идиотом за то, что я слегка рискнул. В этом году я рисковал меньше, и мы заработали меньше денег. А теперь ты на это жалуешься! Ну и как тебе угодить?

«Ответ прост, — подумал он. — Тебе угодить невозможно».

— Говори тише. Хочешь, чтобы рабы знали обо всех наших делах? — спросил Филодем.