— Привет, Володя!

— Привет, Юля! — Нет, я просто обожал, когда ко мне приходили девушки. Другое дело, что с собой они, нередко бывало, приносили большие проблемы.

— Вот решила осчастливить тебя своим визитом.

— Наконец-то! Я переживаю прямо второе рождение. Но, по-моему, для романтического ужина при свечах еще несколько рановато, — заметил я, галантно пропуская ее в прихожую. — Не так ли?

— Ой, не бери в голову. Это — ерунда. Пустые условности. Романтический ужин при свечах можно устроить в любое время суток. Было бы желание. Нужно только плотнее занавесить окна.

— Согласен. Наивный я чукотский мальчик. Что ж, проходи тогда на кухню.

— Фи, почему на кухню? — обиженно фыркнула она и прищурила левый глаз, будто прицеливаясь.

— Ты мне нравишься, честное слово! Не в койку же немедленно. Или позабыла, что ты приличная девушка? Изольем сначала друг другу душу, — сказал я и тут же решил: вот кому я отдам оставленные Татьяной бюстгальтеры — Юльке! А что? Зачем пропадать добру? Не таскать же мне их самому? Для этого необходимо прежде поменять пол. Что дорого и хлопотно. К тому же я привык к своему мужскому облику. Он меня вполне устраивает.

Поэтому, действительно, отдам-ка я бюстгальтеры Юльке. Тем более что они ей как раз по размеру. Тютелька в тютельку. Постирает, погладит, заштопает дырочки и потертости — и, пожалуйста, носи их, не снимая, хоть еще лет сто. В них не стыдно будет пойти даже на прием к английской королеве в Букингемский дворец. Если, разумеется, туда пригласят, и потребуют вдобавок раздеться там до нижнего белья.

«Не откладывая, сейчас и примерим один — голубой», — подумал я.

— Ты, Володя, поседел, — сочувственно произнесла Юля на кухне, несколько сбивая меня с моего возникшего было игривого настроения.

— Да? Но отрадно, что не полысел.

— Разделяю твою радость. Но все же странно, почему Помойник тебя не тронул?

— Понятно почему — испугался. Если бы он меня тронул, я бы показал ему, где раки зимуют. Размазал бы, голубчика, по стене.

— Ни минуты в том не сомневаюсь. Ну а без шуточек? — серьезно спросила Юля. Она сидела напротив меня и машинальными движениями поправляла юбку на коленях.

— Вероятно, он счел меня несъедобным. Принял за гриб мухомор. Но, по-правде, я сам теряюсь в догадках, — ответил я, почесывая в затылке. — Для меня это тоже тайна. Я уж полагал, что мне пришел конец. Перетрухнул, словом, я сильно. До сих пор мороз по коже пробегает.

— Представляю, Володя. Я бы, например, сразу грохнулась в обморок. И ни чуть бы этого не стыдилась. Между прочим, ты первый, кто так близко его видел и сумел уцелеть.

— А Вика, дочь Марека?

— Она видела его издалека. Это не одно и то же.

— Погоди, Юля. Но ты же сама уверяла меня, что Помойника не существует в природе, — вспомнил я.

— Извини, я не хотела нагружать тебя этим монстром. Мне было бы жалко, если бы ты испугался и уехал из нашего поселка, — смутившись, произнесла она.

— Не испугался бы и не уехал.

— Как знать. Но все-таки я не понимаю, как ты сумел уцелеть?

— Случайно, Юля. Чисто случайно. Поэтому не велика моя заслуга, — усмехнулся я. Поводил пальцем по клеенке на столе, изображая контуры Помойника, и предложил: — Может, желаешь чего-нибудь выпить?

— Желаю. Но ты давай не суетись. Я принесла с собой, — сказала она, подняла с пола свою сумку и достала из нее три банки пива.

— Спасибо. Ты моя спасительница. Из запасов Кривоноса? Я-то считал, что Генка давно все уже уничтожил, — заметил я, беря одну банку, предусмотрительно открытую для меня Юлей.

— Нет. Это — из моих собственных запасов. Кривонос будет не в обиде. Что, значит, твоя Татьяна тебя бросила?

— Почему вдруг сразу бросила? Она просто подалась на заработки в Москву. Короче говоря, погналась за длинным рублем. Кстати, разве ты сегодня не работаешь?

— Отстал, Володя, ты от нашей поселковой жизни. К твоему сведению, мы взяли в магазин новую продавщицу — девушку из соседней деревни. Я попросила ее подменить меня до обеда, — сказала Юля и сделала один за другим два больших глотка пива из банки. И все же чувствовалось по ее движениям и манере общаться, что сегодня она была непривычно скованной и напряженной.

— Поздравляю с прибавлением штата.

— От Марека я слышала, что вроде бы ты сбираешься нас покинуть. Вслед за Татьяной.

— Скорее всего. Но Татьяна тут не причем. Понимаешь, наскучило бить баклуши. Пора сменить обстановку и устроиться на работу. На нормальную работу. А здесь что? Не идти же мне на свалку в подчинение к Кривоносу копаться в мусоре и собирать пустые бутылки.

— Вероятно, ты прав. Занятие — и впрямь незавидное, — дернула она плечиком и, после короткой паузы, вызванной очередным глотком пива, спросила: — Знаешь, Володя, почему я к тебе пришла?

— Конечно, — ответил я, приняв молодцеватую позу. — По причине моей мужской неотразимости.

— Ну, это само собой, и не обсуждается, — кивнула Юля. — Но, пока ты еще не уехал, я хотела тебе сказать, что Виктор был моим отцом.

— Да-а, — удивленно протянул я и тотчас вспомнил про прибранную могилу дяди под кустом сирени на местном кладбище. Вот, оказывается, кто за ней ухаживал.

— Точно, — подтвердила она. — Я его дочь.

— Почему тогда ты рыжая?

— Не волнуйся, это не чубайсовский след. Рыжая я в материнскую родню.

— Спасибо, успокоила.

— История, в общем, такая… Рассказать?

— Естественно, — кивнул я.

— Тогда слушай. Моя мать Ульяна — ты хорошо ее знаешь — работала по молодости у Виктора на ферме птичницей. Он же у нас при коммунистах был большим начальником, — начала Юля.

— Да, Марек говорил мне об этом.

— Ну, она и сошлась с ним. Шуры-муры. Любовь-морковь. В результате, как водится, забеременела. Но что-то у них там не сложилось, не склеилось, и она ничего ему об этом не сказала. Между прочим, мать была настоящей красавицей и очень гордой. Он тоже красивый и гордый. Впрочем, кто сейчас их разберет? Кто был красивее и более гордым. Столько лет минуло. Разругалась она, значит, с Виктором и сбежала в Москву. Устроилась на стройку маляром и получила место в общежитии. В этом общежитии родилась я. Но жить в Москве одной, без родственников, с грудным ребенком на руках, на маленькую зарплату — не сахар. Сплошное мытарство. Поэтому, когда умерла моя бабушка и отписала ей свой дом, она вернулась в Вихляево. Даже не раздумывала долго.

— Печально, но жизненно, — заметил я. — Но неужели здесь никому не было известно, что Виктор твой отец?

— В том-то и дело, что нет. Мать никому об этом не говорила. В поселке считали, что она родила меня от какого-то своего столичного ухажера. Причем от такого, о котором и вспоминать-то не желала.

— По-моему, не все сходилось по метрикам.

— Мать говорила, что родила меня недоношенной, и все сходилось. Да и Виктор хорош гусь. Молчал, как партизан, о прежних отношениях с матерью. Он вообще, кажется, не придавал им никакого значения. А о том, что я его дочь, и вовсе не знал до самого последнего времени. Если откровенно, женщины мало его интересовали. Нет, он был нормальный мужик. Но женщины были не его конек. Только с моей матерью у него проскользнула искра. Думаю, что тогда она сама его заарканила. Но быстро в нем разочаровалась. Вот и махнула с досады в Москву.

— Прости, Юля, но мне всегда представлялось, что в этом поселке все знают все друг о друге. Что в нем нельзя ничего утаить.

— Получается, что можно. Еще как. Нет, конечно, наши бабы судачили во всю про меня и мою мать. Строили разные догадки. Но никаких реальных подтверждений у них не было. Так, одни пустые домыслы.

— Что, к примеру, ты незаконнорожденная дочь Нельсона Манделы? Или Патриса Лумумбы?

— Во-во, типа того.

— Ясно, — сказал я. — А то я все никак не понимал, почему не могу всерьез за тобой приударить? Хоть плачь.

— Чего тут понимать? Тебе мешала Татьяна. С ней не больно-таки походишь налево. Она бы живо наставила тебя на путь истинный, — усмехнулась Юля.