Она не могла оставаться вдалеке от него. Каждые несколько минут она подзывала его и уводила в уединенный уголок дома, целовала и ласкала. Порой это были просто холодные и влажные рты и губы; порой он брал ее стоя с безумием сумасшедшего барабанного боя, собрав складки ее платья и держа под грудью, прислонившись к неподвижным каменным стенам.

Это была странная позиция, которая казалась непрактичной, но его выступающая головка с легкостью находила ее — просто нужно было наклонить колени. Но геометрия была соблюдена, и в этой позиции было полно возможностей для движения, для удовольствия.

Порой они расставались, на время пресытившись; порой подбрасывали дров для пущего жару.

На третье утро ему пришлось осмотреть стволы сосновых деревьев рядом с Бхумиадхаром, прежде чем их отправят в Халдвани для обработки. Он отсутствовал всего два часа. Катерина не могла удержаться и оказалась на постели, пытаясь почувствовать облегчение. Когда Гадж Сингх вернулся, то был полностью готов. Катерина лежала на спине, он вошел в нее, не произнеся ни слова. Они занимались этим не дольше, чем требовалось времени, чтобы вбить гвоздь.

Три равномерных толчка. Три крепких удара.

В обед этого дня они отпустили рабочих, сказав, что мемсахиб нехорошо, и от шума ей делается только хуже. Мужчины удалились в свои хибарки к границам имения, а он тщательно осмотрел ее при свете. Катерина поняла, что она не только белая и мемсахиб, но также невероятно красивая. С полным благоговением он переворачивал ее снова и снова; поглаживая и целуя ее выпуклости и маленькие части тела, волосатые и гладкие, упругие и мягкие.

Позже Гадж Сингх повторял, снова и снова, что он не понимает, чем заслужил такое.

В последнюю ночь он отвел ее на верхнюю террасу. Ярко светили звезды, и их было так много, что, казалось, они выталкивают друг друга с неба. Это впечатление усиливало то, что каждые несколько минут падающая звезда, сорвавшись со своего места, проносилась по небу. Последние костры рабочих потухли, и не было ни одного светлого пятна в серой завесе долины. В кустах было шумно, в цистерне журчала вода. За пять дней Гадж Сингх приобрел уверенность в себе; он упал на колени у ее ног во влажную траву, засунул голову под ее платье, поднимая ее к небесам.

Катерина держала его своими руками, направляя; затем, закрыв глаза, она парила свободно и легко и стала царицей долины. Когда они вернулись домой, их одежда была влажной от инея, но их кровь была горячей и пульсировала.

На следующее утро даже езда на пони казалась им эротичной. Катерина чувствовала себя больной и опухшей, но мучительно живой. Каждый раз, как пони спотыкался, она морщилась в болезненном удовольствии, Гадж Сингх скакал рядом и воворачивал свое широкое лицо к ней с теплой, понимающей улыбкой.

Сиед ждал их в большом волнении.

Он сильно ругал их из-за задержки. Сиед рассказал Катерине, что страдал от страсти к Гадж Сингху, пока они отсутствовали. Он сказал, что написал шесть поэм, посвященных ему. Они восхваляли его руки, рот, бедра, пупок, ягодицы и фаллос. Сиед рассказал, что, думая о нем, впервые почти за десять лет он так возбуждался, что ему приходилось самому себе приносить облегчение.

«Кэт, я отчаянно хочу его, но я не думаю, что он хочет меня, — признался Сиед. — Я думаю, он терпит меня из чувства долга. Но больше всего пугает то, что меня это не волнует, пока я могу обладать им. Возможно, он ничего ко мне не чувствует, но я чувствую достаточно для нас двоих».

Катерина взяла себя в руки, пытаясь обдумать это все. Она знала, что волнения новой любви скоро уничтожат их мир.

Она помнила, как, противясь своей природе, Сиед вначале так же жаждал обладать Умэдом; как конюху запрещали вступать в другие отношения. И вскоре, когда необычный порыв Сиеда прошел, Умэду пришлось наблюдать с печальными глазами, как через кровать его господина проходят разные мужчины. Так часто она могла видеть из окна своей спальни, как он сидит на корточках под франжипани, на его красивом молодом лице не было никакого выражения. У него на голове извивался тюрбан, Умэд медленно крутил в руке большой кремово-желтый цветок с дерева.

Она вспомнил о том, что ей рассказали, как он выкрикнул имя Сиеда, когда у него на шее затянули петлю.

Катерина начала себя чувствовать, как Умэд. Сидя в кресле в темном углу, она словно сидела под франжипани, одинокая и разочарованная, полная печальных и далеких мыслей. Ее руки умерли. Катерине больше не хотелось видеть, как Сиед наслаждается им. Она мучилась воспоминаниями. Ей хотелось ощутить жар его тела. Его крестьянские руки, его большой рот. Его горящее желание.

Катерина получала свою долю Гадж Сингха каждую ночь, но ей всегда этого было мало. Он приходил поздно, после того как Сиед засыпал, и к этому времени она изводила свое тело, гладя и достигая радости. Когда он открывал дверь, мускусный запах ее желания парил в комнате; к тому времени, как он касался ее, она была на грани.

Катерина любила момент его первого прикосновения: ртом к ее рту, пока кончик его среднего пальца нежно, невероятно нежно, открывал ее плоть. Она почти переставала дышать, когда кончик его пальца медленно путешествовал по ее ноге до вершины холма, где стоял часовой. Затем часовой и кончик пальца начинали сражаться, танцуя вокруг друг друга, нанося удары; парируя. Катерина выдыхала, начинала двигаться и стонать.

Пока он был там, это длилось вечно.

Даже когда он кончал, он продолжал целовать и ласкать ее.

Когда Катерина держала его блуждающие руки, слишком измученная, чтобы терпеть ласки, он шептал ей на ухо нежные слова.

Катерине никогда не поклонялись так. В обычном легкомысленном хаосе Парижа с Радьярдом, теплой платонической дружбе с Сиедом, последними сношениями с любовниками она знала удовлетворение, но никогда не испытывала на себе чье-то восхищение. Гадж Сингх приходил к ней с восторгом. И пока не наступало время ему уходить — перед самым рассветом, часть его продолжала любить ее. И через несколько минут после его ухода, погружаясь в сон и просыпаясь, она начинала болеть им снова.

Катерина не признавалась Сиеду, даже несмотря на то, что это могло облегчить ей доступ к Гадж Сингху. Эта тайна противоречила основе их долгих отношений, но какой-то инстинкт предупреждал ее: молчи. Она предполагала, что, если Сиед увидит, как они занимаются любовью, он будет уничтожен. Глубину их страсти было невозможно скрыть — масло не может не гореть, если к нему поднесут огонь. Катерина чувствовали, что Сиед, борясь со своей несчастной любовью к слуге, не сможет справиться с правдой.

Вскоре она не захотела больше присутствовать при совокуплении двух мужчин. Это заставляло ее чувствовать себя несчастной. Но Гадж Сингх не хотел об этом слышан, он утверждал, что, если она уйдет, то он не сможет возбудиться, не сможет изображать, и тогда Сиед разозлится, даже сойдет с ума и разрушит все.

И Катерине пришлось это выдержать.

Таким возбужденным становился Гадж Сингх с Катериной, таким пресыщенным и утомленным, когда любил ее каждую ночь, что для него стало непереносимым испытанием терпеть хозяина. Он пожаловался на это Катерине; Гадж Сингх говорил, что не может продолжать, что полон презрения к себе. И тогда внезапно через три дня он потерпел неудачу в постели с Сиедом. Принц не мог никак заставить отвердеть прекрасную плоть слуги. Сиед останавливался и начинал заново, останавливался и начинал заново, и в желтом свете все блестело от его попыток, но ничего не произошло.

Гадж Сингх пытался тоже, старался изо всех сил. Он всматривался в тень, чтобы увидеть ее роскошный силуэт и возбудиться, как раньше. Слуга пытался закрыть глаза и оживить свою страсть. Первый захватывающий момент касания ее ноги; сумасшедшее совокупление у неподвижных каменных стен, медленное изучение ее многочисленных секретов в полусвете полуденного солнца; путешествие в нее, когда он стоял рядом с цистерной с водой, обозревая долину; исследование по ночам каждого изгиба желания.