Желание Зафара не ограничивалось только женщинами. Ему нравились и мальчики. Юные, милые, без излишнего волосяного покрова — почти женщины с пенисом. Оказаться выбранным в любовники чахлого полунаваба было опасной пepcпективой. Прелюбодеяния с мальчиками напоминали Зафару о неудачах брата и вызывали глубокое отвращение в себе — вымещал это на своих любовниках. Сразу после изливаний Зафара — слабых, всегда слабых с внезапным хрюканием, которые длились всего несколько минут, многих мальчиков тащили прочь, чтобы подвергнуть пыткам и унижению. Некоторых насиловали пестиками с перцем на конце; других заставляли развлекаться с королевскими собаками; тем, кому больше всего не везло, рубили их фаллос на маленькие кусочки, которые потом скармливали грифам.

Наконец, Зафар и его «черные собаки» превратились в таких тиранов, что родители научились прятать своих хорошеньких дочерей и сыновей, и, боясь тени, даже замужние женщины обращались к бурке за защитой.

В своей книге наваб написал: «Мужчина с красивой женой и без мушкета должен учить ее лежать тихо в своем доме».

Во время правления Зафара сотни невинных людей исчезали в неизвестных могилах. Потому что долгое время подполковник Броснан не хотел доносить на него: Зафар вел себя хорошо но отношению к нему и его начальникам. Однажды для правителя Объединенных Провинцией и гостей из Лондона Зафар устроил охоту на тигров в Тераи и повел армию слонов и жителей Джагдевпура, чтобы выманить их. Когда закончился день, пшеничные поля у Кашипура в окружении усталых барабанщиков приходили в себя, а в центре лежало шесть великолепных кошек со стеклянными глазами, выстроившихся в линию, словно махсир, после того как пролилась река.

В другой раз глава пенджабских племянниц пожелал поохотиться на куропаток. Но в это время они были здесь редкостью. Черные собаки носились в поисках птиц, были прочесаны птичьи базары Дели и Лукноу. Вскоре большие деревянные клетки с куропатками начали прибывать на небольшую джагдевпурскую железнодорожную станцию. Несколько тысяч птиц привезли по железной дороге, и за несколько недель их резкие трели — «каан, каан, каан» — наполнили город. Изящные племянницы и черные собаки постреляли их за три дня.

Город снова погрузился в молчание.

В сумасшедшем мире даже резня может предвещать облегчение для простого народа.

Броснан хранил молчание и по другим причинам. Его не сильно волновало прелюбодеяние, поэтому мальчики и девушки Зафара не были предметом его желаний. Но у него была тайная страсть, ради которой он очень охотно шел на компромисс. Он был султаном онанизма и любителем искусства. Броснан женился на обеих этих страстях, разыскивая старые эротнческие миниатюры Индии. Школы Мугхал, школы Кангра, школы Раджпут, школы Восточной Индии. Среди его любимых были «Разнообразие позиций разных видов», миниатюра Мугхал, примерно 1775 года, где в сидячей позиции конец мужчины можно было увидеть касающимся набухших юни любовницы.

Другой любимой миниатюрой была «Позиция нежного слона» школы Кангра: мальчик в тюрбане на коленях входил в любимую сзади, открывая ее, словно цветок, сразу под темным бутоном ее ануса.

Но двумя его ценными приобретениями были «Стадо коров», миниатюра Раджастхани, на которой усатый Лотарио растянулся на спине, а его возбуждали четыре женщины, стоящие в четырех углах постели рядом с его конечностями (пальцы на его ногах и руках были крепко привязаны), а пятая сидела на корточках на его толстом органе. На другой был изображен император Джахангир в своем будуаре, одной рукой он держался за голову своего любимого гепарда, а другой — за голову наложницы, чье лицо было глубоко зарыто у него между коленей. «Вечер королевского шума».

Из восхитительной коллекции Джагдевпура, истинная ценность которой была понятна немногим, Зафар регулярно воровал и передавал миниатюры Броснану.

Броснан аккуратно их прятал и устраивал периодический просмотр порнографии.

Но затем случились две вещи, которые смешали его карты. Две вещи, которые наконец разлучили Катерину с Джагдевпуром.

Одна — это то, что Зафар в опьянении силой сошел с ума. Tо, что он и его черные собаки обычно делали ночью, они начали делать днем. Невест похищали во время свадьбы; у торговцев конфисковывали их товары без причины; крестьян сгоняли без всякого предупреждения на охоту или строительную работу; каждому, кто произносил хоть слово протеста, отрезали язык, перерезывали горло, кромсали ноги и руки.

Черные собаки были опытными эксплуататорами Джагдевпура, местными головорезами: чакумаары, владеющие ножом, которые могли махнуть лезвием и перерезать нужную артерию, чтобы убить или покалечить, если им прикажут.

Иногда тела доставляли семье в качестве предупреждения, порой их бросали в большую яму, где другие валялись кучами. Черные собаки ходили мимо униженных, повергая их в страх, пока их желудки не начинало сводить от ужаса.

Империя заставила Броснана действовать. Никакие драгоценные миниатюры не могли скрыть такое поведение. Он официально вызвал Зафара, и тому пришлось согласиться притихнуть. Сдержанность наложила на него свой отпечаток. Сумасшедший молодой полунаваб обрадовался открытию бесцветной жидкости со смертельной силой. Огромные банки с этой жидкостью поставлялись фармацевтами в укрепленный город Дели и хранились в его дворце. Убийства получили декорацию: их начали совершать вежливо, с помощью носового платка. Огромное количество людей теперь можно было предать смерти без грубой жестокости и сплетен. Заинтригованные действием этой жидкости, обычные люди назвали эту болезнь kaale kutte ki bu, «зловоние черной собаки».

Эротических миниатюр было вполне достаточно, чтобы скрыть эти убийства.

Вторая вещь, которая произошла, имела отношение к первой. Вокруг Сиеда начали объединяться группы сопротивления. В течение более чем десяти лет Катерина видела, что Сиед был просто щедрым благодетелем своего парода, не лидером, не вдохновителем. Но теперь люди, которые посещали его коттедж, искали не секс и маленькие утехи — это было связано с делами государства.

Люди приходили, чтобы убедить Сиеда возглавить их и положить конец страшному правлению Зафара. Порядочность первого сына наваба и его прогрессивные взгляды были хорошо известны; если кто-то и мог вывести их из этой ужасной ночи, это был он. Сиеда охватил ужас: наступил главный момент его жизни. Он начал писать письма главе министерства в Калькутте и министерству внутренних дел Индии в Лондоне. Сиед использовал дальнего врага, чтобы устранить ближайшего.

Но бунтари хотели действий, а не писем.

Они хотели форму, организацию, иерархию, сражение.

Каждый день Сиед обсуждал это долго и упорно с Катериной. У нее было двойственное отношение к этому. Она питала отвращение ко всему, что касалось королевской семьи Джагдевпура, и сделала бы многое, чтобы освободить народ от них, но она не думала, что Сиед был подходящим человеком для безобразной ссоры. Он был ученым, не деятелем, теоретиком, не борцом, лидером, но не полководцем.

Сиед лучше послужил бы людям тем способом, которым он служил им долгое время: встречаясь с просителями и недовольными четыре раза в неделю на своей веранде, протягивая руку несчастным. Он внимательно прислушивался к самым скучным из историй и осторожно обдумывал свои советы. Не было ничего фальшивого в его встречах с людьми, ничего, что не было самоотверженным. Он был невероятно щедр в отношении своих денег — словно он собирался упасть замертво на следующее утро.

Катерина никогда не любила его больше, чем когда видела его на веранде, когда он делился своей мудростью и деньгами с видом суфиста.

Это снова был человек с сильными словами, в которого она влюбилась когда-то в кафе в Париже.

Но теперь она боялась за него, оказавшегося в этой новой странной роли. Катерина опасалась, что, как только ситуация обострится, его уничтожит не только враг — его брат, но и его собственные сторонники. Когда она сидела на ночных собраниях и видела мужчин с горящими глазами, она видела мечи, висящие у них на поясе.