Путешествие пилигрима из наименьшего ада в наибольший.
Оставь надежду всякий, кто приезжает сюда.
Путешествуя месяц за месяцем, мы видели, как унылое настроение стремительно распространялось. В город и из города, на дорогу и с дороги. Пейзаж без надежды. Кожу сдирает до крови, несмотря на утешения и помощь. Даже дожди — которые спасают все на континенте — не могли отбелить его. Не было зелени, которая могла бы пробиться. Голые кирпичные коробки, пыль и грязь, просто становились более унылыми в сырости, отряды комаров садились на все, довершая адский пейзаж. Днем ветер дул на дорогу, запах испражнений забивал ноздри и оставался там часами, несмотря на воду, мыло и одеколон.
Глядя на этот район, было трудно представить, что какой-то мститель за потерянные души спасет их.
Даже Ганди пришлось бы копать глубоко для адекватного ответа.
Становилось лучше, когда мы покидали Дели. Насыпь скрывалась в темноте или тумане, и мы могли смотреть исключительно на ожидающие нас горы. Единственными проблемами, которые нас беспокоили, были железнодорожные переезды и змеи, вырастающие по обе стороны от них.
Не было никаких сомнений, что горы поддерживали нас даже в Дели. С моим писательским кровоизлиянием я стал ужасной компанией. Но, пока мы посещали магазины скобяных товаров и предметов гигиены в Котла Мубачакпур и Хауз Кхаз маркет, или торговцев камнем на дороге Мехраули, я был в порядке. Физз брала на себя роль ведущего, а я подчинялся ей.
Мы разговаривали о доме часами: об архитектуре, материалах, видах, деревьях, наших планах уехать из Дели на несколько лет и осесть там. Мы откроем курсы для взрослых в нашем флигеле, мы будем содержать клинику, привезем наших друзей врачей, чтобы ухаживать за жителями деревни, устроим ежегодный лагерь искусства для артистов, комнату, выходящую на темную долину, сделаем убежищем писателя, посадим на террасе кусты лантаны, которую мы купим. Наши девочки родятся под Найниталом и вырастут в доме. Свободный дух для них будет обозначать дерево, а не персонажи мультиков.
Фикус религиоза до Порки Пига.
Зеленый бородастик до Йосемито Сэма.
В этом месте Физз сказала: «Но я не буду учить их дома! Они пойдут в обычную школу, им будут давать наставления о морали поющие монашки!»
«Вот именно! Мы продадим дом!»
Мы были счастливы в горах, сидя на террасе все время, потягивая чай или виски. Мы снова открыли для себя скраббл снова через пятнадцать лет. Вскоре мы настолько в этом преуспели, что стали расцветать слова из семи букв. Мы проводили много времени, ухаживая за растениями, которые Физз продолжала добывать и сажать с невероятной плодовитостью.
Мы были счастливы, находясь там, мы были счастливы разговаривать об этом, но когда дом вышел за эти рамки, я замкнулся в себе и ничего не смог предложить ей. Много месяцев я не думал, что однажды захочу пойти в кино, на обед или посетить кого-то из друзей. Когда это предлагала Физз, я иногда соглашался, а порой отказывался, храня молчание.
Я оглядываюсь назад — когда все кончилось — и ужасаюсь своему поведению. Сколько раз я поднимался посередине вечера с друзьями и говорил, что хочу идти домой. Сколько раз я вставал во время фильма и говорил, что не могу больше терпеть. Сколько раз я даже настаивал уйти с обеда, потому что еда была несъедобной или ресторан потерял свое очарование. Когда мы возвращались домой, я находил убежище на террасе, под гулмохаром, а она погружалась в объятия Си-эн-эн. Иногда она спала, когда я приходил, но чаще всего бодрствовала. Когда выключался свет, мы тянулись друг к другу, подчиняясь старой привычке, и мы собирали паззл из кусочков сердца, волос, жары, влаги, твердости, мягкости, запаха, вкуса, памяти и желания, и в этом находили удивительное удовольствие и спокойствие.
Физз старалась не падать духом из-за моих перепадов настроения, она знала, что я сражаюсь со странными демонами. Но иногда она выходила из себя — и мы бросались друг на друга, не зная пощады: я называл ее пустой сукой, она меня — великим писателем чинчпокли. Я говорил, что мне нечего больше ей предложить, что я на грани безумия. Физз отвечала, что я становлюсь совершенным неврастеником, что нужно проверить мои мозги, чтобы выяснить, где они начинаются, а где заканчиваются.
Тогда мы держали друг друга на расстоянии, пока наши тела не возводили мост перемирия или не требовалось обсудить строительство дома на холме.
Я попытался несколько раз уединиться в кабинете с «Братом», но ничего не получилось. Абсолютно ничего. Я прочитал то, что написал о средневековом сардаре, это показалось мне фальшивым — дерьмо в зерне. Я сосредоточенно изучал каракули в моем блокноте, там не было ни единой идеи или образа, чтобы добавить жизни в эту историю. Я пытался придумать одно новое предложение, которое напомнило бы мне, что я умею писать, и я не придумал даже фразы. Я ходил взад-вперед по маленькой комнате, Девятый концерт Бетховена играл без устали на заднем плане. Когда я покидал комнату несколько часов спустя, я был всегда в худшем настроении, чем когда входил туда. Еще более неуверенный в себе, готовый к еще худшему.
Физз бросала на меня один взгляд, когда я появлялся из кабинета, и понимала, что я похож на евнуха.
Я думал много времени, но сегодня я даже не могу вспомнить, о чем я тогда размышлял. Сегодня я знаю: я не был уникален в этом. Многие — очень многие — люди живут так, мучаясь сознанием, что они находятся не в том месте, но не могут выяснить, где их место. Крабы без воды, которые не могут плыть н не могут умереть. Справляясь с событиями жизни, барахтаются изо всех сил. И у большинства из них нет Физз, чтобы помочь все это пережить.
Я продолжал работать, но сделал себя достойным жалости созданием. Я знал, что люди смеются надо мной все время, но не хотел защищать себя. Мне было непонятно, что именно защищать. Я мог бы уйти с работы, но этого шага я боялся. Думаю, я чувствовал, что рутинная работа офиса была тем канатом, который привязывал меня к земле; если его отрезать, я улечу навсегда. Туда, где никто не сможет до меня добраться, откуда я бы никогда не вернулся. Странным образом зарплата была важна для меня. Она создавала видимость, что я сам себя содержу. Потому что, несмотря на наши рациональные мысли, деньги все еще стояли между нами.
Пять миллионов семьсот тридцать две тысячи семьсот сорок рупий. Или то, что осталось от них. Незаработанные деньги, которые было весело тратить.
Это проникло нам под ребра.
Я думаю, что в основном по той же причине Физз не бросила свою работу. Она продолжала брать глупые тексты у Дум Арора и готовить их для быстрой дороги в черную книжную дыру и проводить интервью для «ее величества». С течением времени выяснилось, что эта женщина ведет себя так же грубо, как выглядит; она врезалась в жизнь со своим продолговатым лицом.
Фамильярность не улучшила их отношения. Каждый раз, как Физз встречалась с ней, «ее величество» злилась на весь мир и надевала презрительную маску морализатора. Словно она знала какую-то патетическую истину о других, которой они не знали. Физз никогда не могла точно определить источник ее беспокойства. Она предполагала, что это, возможно, имеет отношение к тому, что ее муж был никудышным богачом, который использовал социальную сцену для связей, а ее подкармливал витаминами феминистки. Собственный образ «ее величества» не соответствовал ее месту в жизни. Она была похожа на джазовую группу на пятизвездочной дискотеке. Эта дама не хотела покидать роскошный отель, но понимала, что у ее музыки там нет слушателей. Покопавшись в себе, она решила, что слушатели не важны, поскольку отель, в котором она была заточена, мирится с ее презрением.
Мир — это жестокое место. Относиться ко всем как к цикадам.
Физз, с ее обычной склонностью к сочувствию, не так уж не любила ее. Она старалась смотреть сквозь суровый каркас и заниматься работой. Ее мужа Физз нашла отвратительным с его масляным очарованием и взглядом, прикованным к ее заднице. Она заметила, что «ее величество» относится к нему с холодной любезностью — типа «приятно видеть тебя, грустный ублюдок». Каждый раз, когда Физз выходила из ворот с аккуратным конвертом в руке, она говорила мне: «Поскорей отсюда ― мне хватит на неделю этого ужасного зрелища».
