Главарь с ястребиным взглядом стоит рядом с водителем, у него острые нос и подбородок, словно стрелы, слишком редкая борода, чтобы ее подстригать или завязывать. Находясь под действием опиума, он жует наркотик и трясет АК-47. В определенный момент он наставит короткий ствол на вздымающуюся грудь человека и выпустит пулю. Это будет тихий, приглушенный звук, без всяких признаков приближающегося ада. Продавец умрет с широко открытыми глазами, все еще улыбающимся ртом, посередине неоконченной речи. Как хороший солдат во время боя, он сражался в итоге только за свою жизнь. С близкого расстояния аккуратная пуля взорвет его сердце. Это убедит молчать других умников в автобусе.
Водитель будет внимателен. Не будет оказывать никакого сопротивления, пытаться повернуть в другую сторону. Будет вежливо спрашивать указания: «Вы хотите, чтобы я здесь повернул налево? Прямо к деревне Кхаккар? Вы хотите, чтобы я притормозил? Остановиться здесь? Прямо здесь? Только скажите слово, мои господа. Только скажите слово».
Мы все верим в нашу способность обмануть смерть.
В нашу способность вызвать доброе чувство в убийце.
Каждый человек в автобусе верит, что он каким-то образом выживет, даже если смерть поселилась внутри автобуса.
Но юноши — дисциплинированные солдаты с сердцами, сделанными из стали. Они следуют своему плану. Сикхов первых выведут из автобуса и положат лицом вниз под деревом кикар. Женщин и детей выведут следом и просто бросят на землю. Один юноша, тощий и редкозубый, будет бродить над ними со своим АК-47, гордостью и смыслом его жизни.
Главарь с глазами, как у ястреба, бросит последний взгляд на съежившиеся тела и, отойдя от автобуса, даст сигнал своим острым подбородком. Сердце новобранца наполнится волнением и ужасом. Он прикажет выходить остальным людям, сидящим в центре автобуса. Шаркая, сморщившись, крепче закутавшись в старые коричневые одеяла, они подчинятся. Каждый человек будет разрываться перед последней дилеммой своей жизни: следует ли ему сделать отчаянную попытку попросить пощады или притаиться, надеясь, что мальчик и судьба не заметят его и пройдут мимо?
Громко взывая к богу, новобранец с прыщами, проглядывающими сквозь редкие волосы, кричит: «Благословен тот, кто говорит: «Бог вечен»… — и, целясь прекрасным оружием в пояс, в момент чистого опьянения, нажмет на гладкий курок. Его крик потонет в звуках выстрелов, пока его оружие будет плеваться, плеваться и плеваться.
Будет стоять шум: резкий звук стреляющего оружия, тихий стук пуль, хлопающих об одеяла; звон пуль, отлетевших рикошетом от ручек алюминиевых сидений и стальных стен; крики умирающих и прячущихся; поток брани молодого новобранца, поддавшегося силе, которая пульсировала в его руке. Через несколько минут — вечность спустя — он заполнит внезапно воцарившуюся тишину звуком вновь заряженного магазина. У тех, кто еще не умер, есть только минута надежды, пока юный воин ходит вдоль влажного от крови прохода, выбирая себе мишенью все, что шевелится. Водитель тоже здесь, его сердце теперь открыто, словно цветок, он навалился на человека из деревни под Гурдаспуром, жена и дочь которого лежат на земле, лицом вниз.
Когда последний стон стихнет в ночи, юноша откроет заднюю дверь, отойдет и повернется к главарю с глазами, как у ястреба, неподвижно стоящему в лунном свете. Его накидка будет развеваться, словно плащ Бэтмана, а АК-47 будет смотреть дулом вниз. Главарь поднимет свое оружие вверх в вечном жесте свободы и объявит: «Jo bole…», и рекрут ответит ему: «Sо nihal…», третьим присоединится юноша под деревом: «Sat sri akal».
Это были религиозные воины. Не убийцы, не наемники. Как Все солдаты веры, они все выходят из бараков морали, чтобы совершать великие бесчинства.
Я помню, как ходил по этим автобусам. Проход был всегда скользким от густой крови, хотя тела уже убрали. Было полное ощущение катастрофы, узлы и одеяла разбросаны повсюду, пятна темно-бурой крови на сиденьях, везде дыры от пуль, кусочки белой кости, на которые учишься обращать внимание, набивка сидений вываливается наружу, словно внутренности мертвецов. Я вспоминаю фисгармонию, брошенную на сиденье, словно сюрреалистическую картину — ее крышка широко открыта, легкие выставлены, выстрел прошел через сердце отполированного дерева.
Сладкий, едкий запах свежей крови наполнял мои ноздри, и я не мог избавиться от него несколько дней.
На участке, пока я и другие молодые репортеры работали с автобусом, крестьяне и пузатые полицейские, старшие репорты уверенно шли прямо к старшему суперинтенданту полиции и районным властям, жали им руки, стучали по спине и начинали выспрашивать у них информацию. Пока мы охотились за трагическими подробностями и атмосферой, красочными деталями и цитатами, они раскапывали суть случившегося, эксклюзивную информацию — обычную официальную версию, часть спора враждующих сторон. Но пресса не была ни на той, ни на другой стороне. В другом месте, в комнате Золотого храма, активисты сообщат подлинную историю, эксклюзивные факты, и это с такой же страстью отправится в мир.
Мне нравился Амреш, когда он работал репортером, потому что он был серьезен, методичен. Вел себя лучше любого из нас. Он разговаривал с каждым из источников, с трудом пытался реконструировать события и очень скептически относился к официальной версии. Амреш также был единственным среди нас, кто обращался уважительно с источниками информации, невиновными, которые не по своей воле оказались на сцене истории. Он не требовал ответов на вопросы и продолжал разговор. Его голос был мягким, полным сочувствия. Амреш хотел добиться от людей неприкрытых эмоций, услышать, как несчастный крестьянин присел на корточки, закрыв голову руками и получив последнюю пулю в своей жизни.
Глядя на работу Амреша, я думал, что он больше похож на общественного активиста, занимающегося терапией, чем на настырного репортера, гоняющегося за материалом для очередного номера.
Он был очень полезен. Он щедро делился информацией и часто указывал на наши ошибки. В Чандигархе и Амритсаре мы были большой, постоянно пополняющейся группой репортеров из всех уголков страны, которые гонялись за великой, нескончаемой историей. Эта история помогла многим журналистам сделать карьеру и продолжала в том же духе. Терроризм сикхов возник в Пенджабе в 1983 году и захватил воображение жителей Индии. Для страны, которая находилась в вечном поиске причин и внимания, это было хорошим материалом. Мы обрели чувство собственного достоинства только пятьдесят лет назад с необычной символикой борьбы за свободу. Нам все еще был нужен враг, чтобы понять, кто мы есть на самом деле.
Если Индии на пути к взрослению крайне необходимо было потерять девственность, то Пенджаб был первым шагом. Души п тела полностью исследовали, были даны обещания, получены шрамы, сильные и опасные эмоции исчезли. Все это кровавое дело казалось мрачной шуткой. Как в сражении Куросавы, когда мастер забыл крикнуть «мотор» и внезапно пошел домой к своей жене. Ни у кого не было других тем для разговоров, дел. Лошади продолжали скакать, армии продолжали биться, самураи продолжали убивать своими широкими мечами и издавать шипящие крики. Хошо! ХошоКошоПошоВошo! Хошо! К тому времени, как вернулся мастер (обратились к продюсерам с глазами-бусинками за дополнительными деньгами), съемочная площадка, доспехи, лошади, актеры — все было задействовано.
После какого-то времени иллюзия сражения перешла в настоящую битву. Это было обычным делом. У людей есть эмоции, слишком много ударов даже деревянными мечами могут вызвать непонятные чувства.
Когда политики в Дели и Пенджабе пошли спать, на их место пришли мелкие актеры. Их игры были придуманными, искусственными. Причины были фальшивыми; страдания притворными. С другой стороны, агония плохих актеров была натуральной. Трое юношей, которые ходили по автобусу, не играли. Они поставили свои жизни на кон ради стоящих вещей. Они наносили настоящие раны. Их тяжело ранили деревянными мечами.
