— Посмотри.
— Теперь она уверена, что он, говоря о Гризельде, беззлобно над нею посмеялся, дав понять, что догадывался о предпринятой ею операции по лишению его невинности.
"Ханна, тебе невероятно повезло, что ты его встретила…"
Он невозмутимо задает вопрос:
— Ты хочешь, чтобы я возвратился к твоей свадьбе?
Она выдерживает его взгляд.
— У тебя много работы, — отвечает она. — Да и потом, ожидается достаточно специфичная церемония…
— …На которой, возможно, будет недоставать жениха.
Поскольку Тадеуш не подает признаков жизни. "Он мог просто выбросить твое письмо, даже не прочитав!" Больше того: в донесении детектива от 6 сентября указывается, что Джон Д. Маркхэм вскоре намерен вернуться в Вирджинию, и все говорит за то, что секретарь будет сопровождать его. Как крепки ни были нервы Ханны, как велика ни была ее вера в собственные расчеты и выводы, она жила все это время с нарастающим чувством страха, и даже обычная страсть к работе не могла вытеснить его. Она задержалась в Париже дольше, чем намечала себе, несмотря на подспудное ощущение, что ей нужно быть в Вене.
Джульетта Манн работает во главе команды из шести человек, четверо из которых — женщины. Среди ведущихся работ — исследования губной помады, в перспективности которой Ханна более чем уверена.
Своей студенческой бригаде, состав которой обновляется каждый учебный год, она поручает изучение духов.
Рынок ими и так уже перенасыщен, известно более пяти сотен наименований, и более трети из них выпущены одним домом. Жермена (а есть еще Любен, Хубина, Дорен и многие другие, такие как Молинар, Роже и Гале). Но счастливая мысль, поданная ею химикам, меняет все. На глазах у Ханны рождается новое, современное парфюмерное производство, в котором на смену природным ароматам придут синтетические продукты, полученные в лабораториях. Это позволит снизить затраты и поведет к созданию духов, у которых нет аналогов. Разве не очевидно, что за ними будущее? Из лаборатории политехнической школы Ханна пригласит еще двух химиков, бывших однокашников Джульетты, и доверит им новое оборудование, размещенное на двух этажах возле "Гобеленов". Задача: создать духи "Ханна", которые при всей своей простоте и скромности должны стать (это ее сокровенное желание) самыми дорогими и самыми роскошными в мире (они появятся лишь в 1905 году, одновременно с "Ориган" Коти), а также разработать менее дорогую и более доступную продукцию. Она не может мириться с мыслью, что в ее магазинах продают что-либо произведенное не ею самой.
Десятки часов уходят на дегустацию образцов и на беседы о кумарине, гелиотропине, ванилине, ионопе, искусственном мускусе, альдегидах, а также на то, чтобы поражать профессионалов своими собственными знаниями.
…Деятельность почти что лихорадочная и в то же время почти не оставляющая следа в памяти. Каждый день и даже каждый час — это настоящая пытка. Умолкает даже Лиззи, точнее, она старается избегать всякого упоминания о том, что произойдет в декабре. Лиззи делает это из любви к Ханне, что еще более удручает. Ханна почти не спит. Ее неотступно преследует мысль: сесть в спальный вагон поезда "Париж—Лион—Средиземное море" и выйти на самом юге, оказаться среди апельсиновых деревьев и пальм Лазурного Берега, предстать перед ним и сказать первое, что придет в голову, или, наоборот, что-нибудь тщательно подготовленное. Чтобы наконец узнать, что же у него в голове. "Боже мой, Ханна, ты безнадежно глупа: любить, как любишь ты, тем более по прошествии семи лет!"
Чтобы как-то скрасить свои бессонные ночи, она пытается читать. Открывает для себя Оскара Уайльда (она мельком видела его в компании Генри-Беатрис, декоратора, у которого тот ходит в числе самых близких друзей). Перечитывает "Балладу Редингской тюрьмы", опубликованную за год до этого, и, не в силах ничего с собой поделать, плачет — настолько слова и мысли автора близки ей: "Так каждый из нас убивает то, что он любит. Пусть это услышат все. Некоторые делают это резким взглядом. Другие — вкрадчивым словом. Трус убивает поцелуем. Храбрец — клинком".
Она плачет, как не плакала никогда и как никогда больше не заплачет: крупными детскими слезами, во весь голос.
На несколько дней Ханна едет в Лондон, хотя знает (ее бы обязательно поставили в известность), что не застанет там ответа на свое письмо. Но, несмотря ни на что, она не теряет надежды. Сесиль Бартон еще раз подтвердит: дела идут как нельзя лучше. Впору подумать, что все неудачи в ее личной жизни закономерно компенсируются профессиональными победами.
В Лондоне Полли женится на некоей Эстелле, настоящей аристократке, очень состоятельной за счет южноафриканского золота (похоже, что там, в этой стране, расположенной на самом краю африканского континента, происходят какие-то стычки с бурами). Отсутствие броской красоты компенсируется у Эстеллы умом и чувством юмора.
— Пол, которого вы зовете Полли, говорит, что вы — Наполеон в юбке, если не считать того, что вы разбили Булонский лагерь прямо напротив Бэкингемского дворца…
— Если не считать и того, что Наполеон хотел, чтобы все женщины были безграмотны, — парировала Ханна, которую, бонапартистку по духу, всегда раздражало любое женоненавистничество.
— В качестве свадебного подарка она преподнесет им одну из работ Клода Моне, которой дорожила больше всего: что стоил бы подарок, если бы он ничего не стоил? Среди 700 или 800 приглашенных на свадьбу ее внимание привлекает молодой человек с губами ребенка, пускающего слюни, который заявляет, что скоро сделается депутатом (ему нет даже 25). У него потрясающая быстрота ума, феноменальное честолюбие и полная уверенность, что он избран судьбою. Для начала его, пожалуй, устроил бы пост вице-короля Индии. Он приглашает Ханну на танец. Как обычно, она отвечает отказом. Да, она умеет танцевать, и даже не худо, но над нею висит обет воздержания до конца века. Подождите, это не так уж долго. Он интересуется ее занятиями и в ответ слышит, как она мажет своими кремами (а на этот день их 15 различных сортов) дам джентри. Ханна изъясняется своим обычным языком, потрескивающим и саркастическим, к которому она прибегает, когда видит перед собой человека, готового ринуться вслед за нею в словесные баталии. Он смеется, садится рядом, и они болтают целый час.
— Зовите меня Уинни. Или Черчилль, как хотите. А вы сделаете скидку моей жене, если она вдруг придет к вам?
— Вот вам мое слово: я подниму цену в пять раз. Это самое малое, что я могу сделать для будущего вице-короля.
Назавтра он прислал ей цветы. Со значением: светло-алые розы вперемешку с чертополохом, почти такие же колючие, как она сама. Через час она ответила ему, послав самую большую шляпу из всех, какие только смогла найти (добрых полтора ярда в диаметре, с вывески шляпного магазина): "Надеюсь, что она придется вам как раз впору". В какой-то момент ее обуял страх, что она зашла слишком далеко. Но нет, в тот же вечер ей доставили на площадь Сент-Джеймс десять баррелей прогорклого свиного сала: "Скромный вклад в ваши усилия по борьбе за женскую красоту".
А через день он сам посетил институт, обласкал взглядами продавщиц, одну красивее другой, и пригласил Ханну на обед в дом одной из его теток. Вышеуказанная тетка была по меньшей мере герцогиней. Она идет на этот обед и на другие, с Твейтсом или без Твейтса, и не обязательно с "Уинни", который, впрочем, вскоре покинет ее, чтобы покрыть себя славой в Трансваале. Не полагаясь на судьбу, он лично будет писать для лондонских газет восхваляющие себя статьи. Некоторые из них Ханна успеет еще прочесть.
Со своей стороны, Марьян Каден отправляется в Нью-Йорк. Последний их разговор перед тем, как он сядет в вагон поезда, уходящего в Ливерпуль:
— Марьян, пожалуйста, запиши… Или нет, лучше запомни: я стала подругой Уинстона Черчилля, который весь обвешан дворянскими титулами и которому светит большое будущее. Его мать — американка. Вот ее адрес. Уинни пообещал, что свяжется с нею и скажет, чтобы она приняла тебя… Итак, Ребекка Аньелович, в замужестве Бекки Зингер, проживающая на Парк-авеню, кузен Полли, который то ли гангстер, то ли биржевой агент, плюс этот последний факт дают нам в руки три опорных пункта.
