Она закрывает глаза и победно улыбается.

— Я знаю, Мендель, я бы не полюбила первого встречного. 

Лиззи, приехавшая в последнее лето XIX века в Вену восточным экспрессом из Лондона, весела и счастлива. Она выполнила все данные Ханне обещания. Выполнила успешно. По правде говоря, она сгибается под тяжестью дипломов: их у нее полный чемодан. Она получила исчерпывающие сведения обо всем том, что светская девушка должна была знать в то время: умела вышивать, могла множеством разных способов начать письмо, ухватила обрывки орфографических правил, латинского и греческого, но была не очень сильна в счете: это дело мужчин; зато неплохо знает историю (восторженное почитание, которое почему-то необходимо испытывать к таким ужасающим душегубам, как Кромвель, Нельсон, Сесил Роде и Китченер), играет на пианино, может совместно с поваром составить меню, исполнить семь видов реверанса в зависимости от ситуации, а также перед Ее Королевским Величеством и перед кем-нибудь из ее дальних кузенов; в ее багаже немного поэзии (то есть как раз в меру), девять способов заварки чая, крайнее недоверие к иностранцам (а иностранцы — это метисы и все те, кто не является подданными Британской империи), географии ровно столько, чтобы иметь некоторое представление о той же империи, где никогда не заходит солнце, самая малость французского языка, чтобы командовать няньками и швейцарами ресторанов, и, наконец, немного сведений (более чем туманных) о существовании другой половины рода человеческого, прозванной мужчинами. Их можно определить по усам. Для брака нужно остановить свой выбор на выходце из Оксфорда, Кембриджа или Сэндхёрста. И последнее: со стороны мужчин женщина должна вытерпеть некоторые прикосновения…

— …В стиле: "Раздвинь ноги и думай об Англии, это — лишь неприятный момент, который нужно пережить". Ах, Ханна, мне кажется, что я сошла с ума, моя жизнь наконец началась! И более того — в Вене! Я задыхаюсь от счастья. Скажи-ка, ты не говорила мне, что купила автомобиль. А какой он марки?

— Пожалуйста, не уходи от темы. И ответь на мой вопрос.

— Нет.

— Что "нет"?

— Ни одного, я сдержала слово: ни единого любовника. Всего лишь троим или четверым я позволила поцеловать меня.

— Тут имеет еще значение, куда поцеловать, — говорит Ханна с подозрительностью в голосе.

— Стыдись, Ханна, ведь у тебя их было 72. И они раздевали тебя догола, что само по себе отягощающее обстоятельство. А меня целовали только в губы. Нет, лишь касались моих губ. Как ты мне и советовала, я внимательно следила за их руками. Но этого можно было не делать: я уже задавалась вопросом, не обрублены ли у них передние конечности. Был лишь лейтенантик из колдстримских гвардейцев, который чуть было не свалился в мой корсаж: так внимательно разглядывал его содержимое. Его глаза походили на кухонные ножи, И все же, стоило мне только поинтересоваться, знает ли он позу юньнаньского миссионера, и его почти что вынесли на носилках.

— Боже праведный! — воскликнула Ханна.

— Ах, Ханна! Ведь это ты научила меня всему этому.

— Бесенок, я никогда не рассказывала тебе ни о каком миссионере и уж тем более ни о какой позе.

— Ты уверена? Значит, мне все это приснилось. А ты умеешь управлять этой машиной? Это — фантастика, да? Ты научишь меня? Что, мои чемоданы? У меня их всего девятнадцать. Разумеется, плюс картонки. Всю свою зимнюю одежду я оставила в Лондоне. Провожая меня на вокзал, Полли сказал, что этого должно хватить. Кстати, ты знала, что Полли намеревается жениться?

— Да.

— Правда, вовремя? Ему почти сорок. А когда мужчина так стар, он сможет сделать женщине ребенка? Да, пока не забыла: я получила почтовую открытку из Нью-Йорка, от Менделя Визокера. Это похоже на телеграмму. Он сожалеет, что не сможет меня увидеть, сообщает, что обожает страусов. Правда, мило? Еще он добавил одну странную фразу: "Следите за нею". Разумеется, "за нею" — это за тобой. Что происходит? Почему Мендель просит меня… Наконец она замолкает: поток слов внезапно иссяк. Она пристально всматривается в Ханну, которая в этот момент припарковывает свой "даймлер" у дома недалеко от канцелярии Богемии.

— Боже мой, Ханна! Ты отыскала его, да? Избавившись от чемоданов и картонок, которыми были забиты два фиакра, (понадобилась целая армия слуг, чтобы перетаскать их), обе ждут момента, когда войдут в квартиру, И только тут бросаются друг другу в объятия, обе плачут, и Лиззи произносит:

— Ах, Ханна, я так счастлива за тебя, так счастлива…

"И наконец-то я с ним познакомлюсь".

Чтобы завлечь Тадеуша в Вену и удержать здесь, она в первое время строила самые невероятные планы. Обретшее поддержку со стороны Лиззи ее и без того богатое воображение близко к перегреву. Она перебрала множество вариантов: от простого похищения до экстравагантной махинации, в которой один венский издатель (щедро ею оплаченный) до экстаза восхищен стихами Тадеуша, он не успокоится до тех пор, пока не заполучит столь блестящего поэта в свою "конюшню". Он предоставит ему время, чтобы писать книги, пьесы или поэмы, и даже готов поощрять его любыми субсидиями. Каков меценат!

(Ханна, как и Визокер, читала и перечитывала стихи из брошюры, изданной в Мюнхене. Из этих чтений она вынесла еще большую дозу замешательства, чем тот же Мендель. Сколько в голове у Тадеуша странных вещей, дойти до конца в осознании которых оказалось не под силу даже ей! Это как прогулка по саду, который ты раз сто видел во сне и столько же раз пересекал вдоль и поперек, где знаешь каждую клумбу и где внезапно открываешь для себя доселе незнакомые цветы, которые тем не менее уже давно растут там. Ханна читала стихи Бодлера, Вердена и Рембо, если начать с французов, через Андре Лабади она повстречалась со Стефаном Малларме, находившимся тогда на закате своих дней, она знает и любит Гейне и Ведекинда, Донна и Йетса — словом, она, конечно, читательница более подготовленная, чем Мендель. Однако в стихах Тадеуша ее потрясают интуиция, глубина, чувственность, которой веет от каждой строки и о существовании которой она ни на минуту не догадывалась в пору их свиданий в памятной комнате Пражского предместья Варшавы. "Либо он полностью переменился, либо тогда я не смогла его увидеть таким, каков он есть. Он — настоящий писатель, способный творить свой собственный мир, а я… я — лишь обычная заурядная читательница. В данном случае ум не играет существенной роли, а лишь дает понять, что ты ничего не понимаешь. Он — творец, а ты не умеешь ничего, кроме делания денег".)

Во всех ее последовательно создаваемых планах смешивались воедино комедия и драма. Причем преобладала комедия. Попробуйте представить себе захват Тадеуша калабрийскими бандитами, от которых Ханна его освобождает, прискакав на боевом коне цвета кумача и черной ночи во главе эскадрона наемников, отобранных из французских зуавов. Или взятие на абордаж казино Монте-Карло и прилегающего к нему "Отель де Пари" турецкими янычарами. Для чего? Чтобы заточить Тадеуша в гарем, где он стал бы единственным обитателем под присмотром Менделя с ятаганом в руке…

Бред какой-то.

Но, как всегда, пришло время, когда вторая половина Ханны, всегда остающаяся в здравом уме, положила конец ее шалостям. Она учитывает предсказанную Менделем опасность. "Это не игра, Ханна, ты и Тадеуш уже вышли из романтического возраста. И уж тем более здесь не годится деловой подход. Постарайся хоть раз быть простой и непосредственной. Как для него, так и для тебя жизнь в браке будет совсем нелегкой. Тебе придется многое брать на себя, и, чтобы он тебя переносил, не требуй от него слишком многого. Не порти все с самого начала". Она решается взяться за перо. В последние июльские дни только и делает, что пишет и вновь переписывает письмо Тадеушу. По меньшей мере раз шестьдесят.

Наконец она отсылает письмо. Лиззи, на удивление молчаливая и важная, собственноручно опускает конверт в почтовый ящик.

Она пишет: "Я не перестаю думать о тебе. Я хочу и нуждаюсь в том, чтобы вновь встретиться с тобой. Ни ты, ни я не связаны узами брака. Если даже наша встреча сведется к разговору о прошлом, это будет лучше, чем если ты не ответишь вовсе".